Любовь в смертельной прогрессии - Наталья Фёдоровна Худякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ага, примчался, прискакал даже, можно сказать. Или все так плохо?
— Леша, я только что оттуда. Завезла ему кое-что из одежды, книги. Думаю, ничего страшного, но Костин посоветовал недельку полежать, прокапаться, понаблюдаться.
Я потер лоб, ничего не понимая.
— Мария Егоровна, так утром и разговора не было, что Виталию Ивановичу плохо. Что такая секретность?
— Нет-нет, Лешенька! Утром все было хорошо, он бодро так был настроен. Сказал, что дела. Укатил вот…
— Ага. И прикатил в клинику.
— Не знаю, что-то там, видать, его расстроило, — задумчиво произнесла она. — Сам понимаешь, он человек нервный, его из равновесия вывести — раз плюнуть. Вот и давление подскочило, сердце прижало. Хорошо хоть Дима догадался сразу позвонить Костину.
С Костиным Станиславом Сергеевичем Бородич был знаком очень давно, еще со времен студенческих стройотрядов, где Костин, тогда еще интерн, заведовал медицинской частью. Прошло много лет. Виталий Иванович занялся бизнесом, а Станислав Сергеевич стал прекрасным кардиологом, известным далеко за пределами области. Работал он теперь в дорогой частной клинике, расположенной за городом. Там Виталий Иванович частенько поправлял свое здоровье. Оборудована клиника была новейшей диагностической аппаратурой, палаты люкс больше напоминали номера пятизвездочного отеля. Только бара со спиртным не хватало. Хотя, теоретически, я не исключаю и такую возможность. В укромном местечке.
— Ладно, Мария Егоровна, уговорили. Волноваться не буду, — пообещал я. — Но заеду сегодня к вечеру. Хочу убедиться, что все под контролем.
— Конечно, Леша. Если что, во всем меня вини. Скажешь, что приехал сюда, домой, и увидел, что его нет. Что в таком случае делать бедной приживалке? Только признаться тебе, что его сиятельство у Костина.
— Мария Егоровна, не говорите так. Вы его спасительница.
Это было ее дежурное высказывание о себе. Долгое время Виталий Иванович бранился на «приживалку» и пытался отучить ее от подобного сравнения, а потом махнул рукой.
— И ты не говори так, — упрямилась старушка. — Какая я спасительница? Слушал бы меня, имел бы семью. Негоже, когда мужчина приходит к старости с таким итогом. Конечно, есть я, Дима взбалмошный да вы с Алиной. Все. Но родных никого, — Мария Егоровна тяжко вздохнула в трубку. — Ну, слава Богу, что хоть так…
Я мог бы возразить, что она сама глубоко одинокий человек. Стоит заметить, что мы тут все словно на острове Одиночеств собрались. Вот и Дима Соловьев, как приблудный пес, добавился в компанию. Интересно, у него девушка есть? Я что-то не слышал от Бородича ничего такого.
Ближе к концу дня я позвонил Костину.
— Алексей Викторович, я бы рекомендовал вам убедить Бородича в необходимости задержаться у меня. Никакого экстренного повода нет, но некоторые вопросы возникли.
Тягучий голос доктора был по тембру схож с записями медитативных сеансов. Вопрос верить или не верить здесь не стоял в принципе. Верить. Раз так сказал, значит, так оно и есть.
— Понимаете, дело не только в гипертонии. Давление не критическое, но на фоне аритмии — это лишний повод подстраховаться. Если будете у него на днях, моя к вам просьба, как к близкому человеку, объяснить, что ничего и нигде не случится оттого, что он недельку проведет под моей опекой.
— Конечно, Станислав Сергеевич, — пообещал я, невольно подражая его интонации, чтобы на мой счет тоже не возникло никаких сомнений, — сегодня же вечерком подъеду и все объясню, как первокласснику.
— Вот и договорились.
— Спасибо вам, Станислав Сергеевич. — Я положил трубку. Некоторое время сидел в тишине. Необходимость куда-то ехать, что-то делать, кого-то в чем-то убеждать была для меня спасением. Потому что заботиться о своей шкуре занятие гадкое и нервное. Мимолетно проскакивала мысль: может, действительно убежать, куда глаза глядят? Только ведь возвращаться потом некуда будет. Это все равно, что умереть. Спешить не стоит. Это, как говорят, никуда от нас не денется.
Глава 5
Тихий вечер плавно опускался на дорожки сквера, от земли повеяло прохладой. Мы с Виталием Ивановичем неспешно возвращались к нему в палату. Легкий запах сирени, тонкий и нежный, витал в воздухе. Я чувствовал себя стариком, равным по возрасту с Виталием Ивановичем. Хотя нет, не по возрасту, а по внутренней отрешенности. И виной тому был как раз аромат сирени — символ весны, пробуждения, молодости. Я к этому тихому счастью природы не имел ровным счетом никакого отношения. Мой удел сейчас — цепляться за жизнь, как немощный старик, который соприкасается с бытием глазами и еще чуть-чуть обонянием. И все. На большее уже нет сил, ресурс исчерпан…
— Как там Маша будет одна, — вздохнул Бородич. — Хоть бы Дима не слетел с катушек.
Я удивленно посмотрел на него.
— А что, есть предпосылки? Парень, по-моему, давно усвоил, что для него выгодней как раз не слетать с этих катушек. Второго такого шанса ему никто не даст.
— Вот ты правильно заметил — выгодней, — Виталий Иванович стал мрачнее тучи. — А там, где речь идет о выгоде, то сам понимаешь, что могут быть варианты.
Я не очень понял, что имел в виду старик. Его слова меня удивили, но не более того. Копаться в тонкостях психологии юноши с отягощенным прошлым — это сейчас не для меня. Взвалил на себя груз — тяни, если нравится. Я мысленно упивался своим эгоизмом.
— За Марию Егоровну переживать не стоит, я, само собой, буду ее проведывать и звонить каждый день. Обещаю, — заверил я. — За Диму не скажу, некогда мне с молодежью возиться.
Бородич с любопытством глянул на меня.
— Еще не хватало, — хмыкнул он. — Я и не прошу. Андрюха Сапрунов присмотрит, приструнит, если что. По-соседски.
Я согласно кивнул.
— Ты мне лучше про себя скажи, что надумал?
— Насчет чего, Виталий Иванович?
Бородич рассердился:
— Ты мне Ваньку не валяй!
Тяжело вздохнув, я уверенно ответил:
— Поймите меня, ну не могу я никуда уезжать сейчас. Хоть режьте.
— Весь в отца, — буркнул Бородич. — Ладно, — примирительно добавил он, — нет так нет. Другого ответа и не ждал. Хотя бы ничего не предпринимай без моего ведома. Держи в курсе событий. Добро?
— Добро.
Напряженное лицо Виталия Ивановича немного просветлело. Я почувствовал к нему благодарность. Любое давление сейчас воспринималось мной как агрессия, и вынуждало бы меня делать выбор, в правильности которого я
