Маджонг - Алексей Никитин

— Да тут все приложили руку: чехи, немцы, украинцы. Одни технологию продали, другие проект подготовили, третьи линию смонтировали. Так что, говорите, хорошее пиво?

— Превосходное, — подтвердил Регаме неожиданно севшим голосом. — Значит, все руку приложили, — повторил он слова общительного казаха, — и сварили гениальное пиво?

Он сделал еще один торопливый глоток, прощаясь, кивнул казаху и быстрым шагом направился в номер.

Когда Регаме вышел из зала, казах сокрушенно покачал головой и сказал полной женщине неопределенных лет и национальности, обедавшей с ним за одним столиком:

— Не умеем мы себя ценить. Варим отличное пиво, иностранцы пьют и хвалят, а мы кривимся: горькое. Пойду возьму бутылочку.

«Победитель опять не получает ничего», — думал Регаме, трясясь в маршрутке, которая короткими перебежками по пересеченной местности семипалатинских дорог пробиралась к центру города.

Среди купленных документов не было ни одного целого — только разрозненные листки, отдельные страницы, обрывки, отрывки. Всего два-три дня спустя эти обрывки объединятся с теми, что хранятся у Чаблова, и очень может быть, хотя бы часть удастся прочитать целиком. Впрочем, не исключено, что собранными вместе Чаблов их ему и не покажет. И это будет очень и очень печально, потому что у Регаме была уже версия, проверить которую он мог, только объединив разрозненные части архива.

Для начала он решил снять копии с документов. Самые обычные копии с самых необычных в этом городе документов. Даже более необычных, чем рукописи Достоевского, огрызки которых хранились в избе-музее. Но те давно изучены, и с ними все более-менее ясно, а вот содержимое папки Регаме.

Невысокий скуластый юноша с пробивающимися усиками и лицом, равномерно усыпанным темно-красными прыщами, снимал копии вдумчиво и не спеша.

— Двусторонние стоят как две, — предупредил он Регаме, укладывая на стекло черновик письма Данилевскому.

— Понятно, — пожав плечами, согласился Регаме. — Главное, чтобы все читалось.

— Так подойдет? — казах протянул Регаме две еще горячие страницы.

— Отлично, — одобрил Регаме.

— Это стоит как четыре: две копии с двух сторон.

— Хорошо, хорошо, главное, оригиналы не порвите.

Получив, наконец, три стопки совершенно одинаковых страниц, Регаме отправился на поиски Интернета. Предстояло отправить подробный отчет Чаблову.

У Жени не складывалось ничего. К концу третьего дня бессмысленного и бесполезного сидения в этом ужасном городе он отчетливо понял, как глупо было ехать сюда без плана, без ясных и четких договоренностей. Но они с Бэмби хотели обогнать Чаблова, значит, надо было спешить.

Все его попытки встретиться с Батюшеком разбивались о секретаря. Секретарь был корректен и сух, как саксаул в сентябре. Корректно и сухо он отменял вроде бы назначенную встречу и вроде бы назначал новую, которую так же сухо и корректно отменял на следующий день. Утренний звонок в приемную и короткий разговор с секретарем были единственным занятием Жени в этом пыльном безжизненном городе. Потом он полдня шатался по небольшому базару, заваленному дешевым китайским и корейским ширпотребом, а после обеда шел в интернет-кафе и отправлял короткий отчет Бэмби. Рудокопова отвечала такими же короткими посланиями. Она торопила Женю, писала, что он мог бы быть настойчивей и пронырливей, и, похоже, начинала терять терпение. В последнем письме Рудокопова сообщила, что в Киеве уже начали говорить о рукописи. Это ее тоже беспокоило.

Женя отправил ей решительное письмо, описав ситуацию в самых мрачных тонах, и попросил инструкций на тот случай, если Батюшек и дальше будет отказывать во встрече. Он больше не хотел здесь оставаться.

Покончив с перепиской, Женя вышел на широкую улицу, застроенную неряшливыми, кое-как сляпанными блочными пятиэтажками и направился к реке — в этом городе не раздражал его только Иртыш.

Однако дошел он только до конца квартала и там неожиданно наткнулся на выходившего из маршрутки своего давешнего попутчика.

— А-а, Евгений, — обрадовался Регаме, увидев его. — Что, с делами уже покончил? Гуляешь?

— Да. Не ладится ничего, — махнул рукой Женя. — Даже просто встретиться и поговорить с нужными людьми не могу.

— Плохо. Не интересуют, значит, наши технологии местных стеклодувов, — не то спросил, не то посочувствовал Регаме.

— Что? А-а. Не то чтобы совсем не интересуют, но как-то так все.

— Понятно. Слушай, а ты не знаешь, где здесь Интернет можно найти? Мне срочно нужно отослать письмо, а потом, если ты не против, конечно, можем где-то сесть, выпить пива. Что скажешь?

Женя не возражал. Он отвел Регаме в интернет-кафе, а сам устроился за соседним компьютером.

— Мне минут двадцать понадобится, — предупредил Регаме. — Максимум — полчаса. Тебе есть чем заняться?

— Найду, — пожал плечами Женя. — Почитаю что-нибудь в Интернете.

— Если тебе все равно, что читать, могу предложить вот это, — он протянул Жене папку.

— Что это?

— Так. — неопределенно улыбнулся Регаме, — записки путешественника. Почитай, если интересно. Потом скажешь, что ты об этом думаешь, — предложил он Жене и тут же, отвернувшись к компьютеру, забарабанил по клавиатуре.

Женя раскрыл папку… Он не готовился увидеть что-то необычное, ему не было даже любопытно. Просто ему предстояло убить полчаса, ожидая, пока малознакомый немолодой человек допишет и отправит деловое письмо, а потом, уже вместе, они убьют остаток дня, который для Регаме, по-видимому, был удачным, а для Жени — нет. Не было предчувствия, от которого холодели бы пальцы, не замирало сердце, не хотелось увидеть происходящее со стороны.

Как же изменилось все, когда разобрал он несколько строк, написанных мелким, но аккуратным и четким почерком.

Перед ними явилась обычная корчма, какие стоят при дорогах по всей Малороссии. У нее были мазаные стены, маленькие окошки, в которые можно разглядеть разве что нос гостя, или его лоб, или кулак, коим грозит он корчмарю посеред ночи и велит впустить. Очерет на крыше корчмы давно почернел и сгнил и требовал замены.

В другое время Чичиков даже и не глянул бы в ее сторону, проехал бы мимо, зная, что если не через десять верст, то через двадцать наверное попадется ему другая корчма, и больше и новее, да и чище. Но на этот раз не мог он выбирать, метель разошлась — не остановить, лошади едва волокли его бричку, сам он был чуть жив от холода, да и не знал Чичиков, куда ему ехать и где он теперь.

Словно кто-то, подкравшись сзади, сильно хлопнул Женю по спине, и от этого у него перехватило дыхание, так что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Неожиданно ясно увидел он грязные стены заведения, в котором сидел, окна, занавешенные расползающимися тряпками, и удивительно отчетливо расслышал пощелкивание клавиатуры под пальцами Регаме. Тут же он понял все: и что здесь делает Регаме, понял и то, кому он пишет письмо и почему ему не удавалось встретиться с Батюшеком. Все разом сложилось у него в ясную и цельную картину. Непонятным оставалось одно: зачем Регаме дал ему прочитать копию добытой им рукописи?

«Но если уже дал, — подумал Женя, — то нужно прочитать». И он начал сначала.

Перед ними явилась обычная корчма, какие стоят при дорогах по всей Малороссии. У нее были мазаные стены, маленькие окошки, в которые можно разглядеть разве что нос гостя, или его лоб, или кулак, которым грозит он корчмарю посеред ночи и велит впустить. Очерет на крыше корчмы давно почернел и сгнил и требовал замены.

В другое время Чичиков даже и не глянул бы в ее сторону, проехал бы мимо, зная, что если не через десять верст, то через двадцать наверное попадется ему другая корчма, и больше и новее, да и чище. Но на этот раз не мог он выбирать, метель разошлась — не остановить, лошади едва волокли его бричку, сам он был чуть жив от холода, да и не знал Чичиков, куда ему ехать и где он теперь.

— Иди, вызови хозяина, — велел он Петрушке. — Да спроси, примет ли он нас. Нет, не спрашивай, все равно, пока метель не кончится, отсюда мы не уедем. Ну, что ты смотришь, иди же, — прикрикнул он на слугу, и, глядя, как тот медленно шагает к двери, стучит в эту дверь, потом стучит в окно, вызывая хозяина, потом опять стучит в дверь, Чичичков думал, что это была бы совсем уж небывалая подлость — угодить посреди весны в метель, заблудиться всего в нескольких верстах от города, а потом, отыскав корчму, так и не попасть в нее.

Но крики Петрушки достигли наконец ушей корчмаря, загорелся слабый свет в окне, заколыхались на снегу мутные тени, заскрипели засовы, упал чугунный крюк, и дверь приоткрылась. Увидев это, Чичиков тут же отстегнул кожу экипажа и проворно соскочил на землю.