Маджонг - Алексей Никитин

— Да! Цена! — подхватила Рудокопова. — Анатолий, цена мне кажется немного завышенной.

Она рассчитывала, что тут Енот перейдет к рукописям, которые он «дарит» покупателю, но Енот неожиданно согласился немного снизить цену. Рудокопова еще надавила, но Енот Семенов по-прежнему говорил только об альбоме и упрямо молчал о рукописях.

Она не хотела заговаривать о них первой и подумала, что пора бы Малевичу взять это на себя. Тот, видимо, тоже так решил и, довольно театрально хлопнув себя по лбу, вдруг «вспомнил»:

— Анатолий, мы ведь не все показали Леночке! Еще ведь были рукописи. Скорее их доставайте!

— Рукописи? — безразличным тоном переспросил Енот. — Я ведь их не продавал, я предлагал альбом. Вот он, пожалуйста. А рукописи, вы же помните, — это подарок. Если их отсутствие как-то снижает в ваших глазах ценность альбома, что ж, я готов еще немного снизить его цену. Но совсем немного.

— Как понимать это «отсутствие»? — холодно переспросила Рудокопова. От ее сияющей улыбки и следа не осталось. Енота даже передернуло от режущего взгляда, которым она прошлась по нему. — У вас нет рукописи? Вы кому-то ее уже продали? Или подарили?..

— Да никому я ее не дарил, — обиженно огрызнулся Енот. — Час назад еще была у меня. — Енот достал из пакета Кадорицу и показал сперва Рудокоп овой, потом Малевичу. — Все из-за этой гравюры. — И он подробно рассказал, как хищный Бидон похитил его папку с альбомом и рукописями, а потом спрятал ее содержимое в разных местах своего павильона.

Рудокопова слушала его внимательно и напряженно. Посреди рассказа она почувствовала, что нестерпимо хочет пить, но перебивать Семенова не стала. Под руку ей попала чашка с холодным кофе, и она выпила ее содержимое одним глотком, даже не почувствовав вкуса.

— Как вы думаете, она еще там?

— Папка? Да конечно там. Куда он мог ее деть за это время?..

— Едем! — Рудокопова поднялась. — Мы должны ее немедленно забрать.

— Я с вами, — заволновался Малевич. — Секундочку подождите, я сейчас оденусь.

— Хорошо, Виталий Петрович, — согласилась она. — Ждем вас в машине.

Спускаясь, она вызвала ребят из охраны. На всякий случай.

«Что это у меня за странный вкус во рту? — вдруг удивилась Рудокопова, открывая дверь автомобиля. — Словно окурков наелась. Или тины какой-то».

Игра VIII

— Вчера читал греков и вдруг понял, что демократия — совершенно бесчеловечная форма правления, — Зеленый Фирштейн снес двойку иероглифов.

— Какие именно греки подтолкнули тебя к этой спорной мысли? — осторожно поинтересовался Старик Качалов.

— Да вся их история, буквально вся история афинской демократии — это череда неблагодарных и безжалостных поступков народа по отношению к своим вождям. Они же повыгоняли самых достойных: Мегакла, Ксантиппа. А Фемистокл? «Раз греки не хотят сражаться по своей воле, я заставлю их это сделать». Заставил и выиграл Саламинскую битву. Построил стены вокруг Афин, укрепил Пирей, сражался при Марафоне. И что в благодарность? Обвинение в сговоре с персами, остракизм, изгнание.

В результате он отправляется к персам, и Артаксеркс поступает с ним достойнее, чем собственный народ.

— А ты знаешь, я с тобой соглашусь, — неожиданно не стал спорить Старик Качалов. — Абсолютная монархия действительно человечнее. По крайней мере в тех случаях, когда решения принимает не бюрократия, а монарх. Монарх — человек, и в его решениях неизбежно проявляется личность. А демократия обезличена. В этом, кстати, ее сила.

— Ты это уже однажды говорил, — Сонечка удивленно посмотрела на Старика Качалова. — Вы оба это уже говорили. И совсем недавно.

— Да бог с тобой, Сонечка, — удивился Качалов. — Никогда мы с Фирштейном не говорили о греках.

— Не говорили, Сонечка, — подтвердил Зеленый Фирштейн.

— Что ж, мне это приснилось?.. — хотела возмутиться Сонечка, но осеклась. — Точно. Это был сон: мы вот так же играли в маджонг и вы спорили об афинской демократии.

— Кто же выиграл, Сонечка? — спросил Зеленый Фирштейн без особого интереса.

— Не помню, — долгий внимательный взгляд Сонечки уткнулся в переносицу Зеленого Фирштейна. — Это был не очень приятный сон.

— Кошмар, да? — догадался Зеленый Фирштейн. — Мне один такой снится. Тягучий и вязкий. Когда игра давно должна сложиться, но нет нужного камня, все нет и нет, и я понимаю, что он никогда уже не выпадет. Очень неприятно, согласен с тобой.

— Да нет, там все было иначе, — отвела глаза Сонечка.

— А мне армия до сих пор снится, — сознался Толстый Барселона. — И ведь я все знаю, даже во сне знаю, что ни казармы нашей нет, ни части — на ее месте давно уже новый жилой район построили, а все равно.

— А мне сны не снятся, — отмахнулся Старик Качалов. — Или снятся, но я их не помню, что, согласитесь, одно и то же.

— Счастливый, — позавидовал Зеленый Фирштейн.

— Не жалуюсь.

Глава восьмая

Кафе «Иртыш» и прочий Семипалатинск

Игрок может вслух объявлять свои снос. Это не является обязательным, но считается вежливым.

«Батюшек ничего не заметил просто потому, что не знал, что искать», — подумал Регаме, едва проснувшись. Эту не слишком глубокую мысль он трепал всю дорогу от дома Батюшека до гостиницы; с нею он заснул накануне днем, просмотрев перед сном еще раз купленные документы, с нею же и проснулся почти сутки спустя.

Номер заливало мягкое осеннее солнце, было тепло и тихо. Регаме потянулся, увидел в окне лоскут изжелта-синего невысокого казахского неба и вдруг почувствовал себя молодым и удачливым. Он отлично выспался, как давно уже не высыпался в Киеве.

Всю ночь, проведенную накануне в доме Батюшека, а потом еще и часть дня он связывал одних людей Чаблова с другими его людьми, а этих уже с людьми Батюшека, подгонял и первых, и вторых, и третьих, и добился-таки того, что части огромных неповоротливых финансовых машин, разбросанные по разным континентам и разным часовым поясам, заработали вместе и за несколько часов выполнили все, что при других условиях могло занять у них неделю-полторы. Из Киева, где уже был поздний вечер, ушло на Кипр, где тоже давно стемнело, распоряжение перевести деньги Батюшеку; на Кипре попросили инвойс для оплаты, и Регаме передал эту просьбу офису Батюшека в Алма-Ате, где к тому времени поздняя ночь собиралась перейти в раннее утро; алма-атинский офис всполошился и спросонья ничего не мог понять, требуя личного приказа Батюшека, который и сам к тому времени давно уже спал; Регаме надавил на алмаатинцев, те наконец въехали в суть дела и велели дела-верскому оффшору Батюшека выставить инвойс кипрскому оффшору Регаме; в Делавере был разгар рабочего дня, но там почему-то очень удивились полученному распоряжению и затребовали подтверждение; подтверждение ушло, когда в Алма-Ате медленно разгоралось осеннее утро, а в Нью-Йорке дело шло к вечеру; наконец инвойс был отправлен из Америки на Кипр и получен глухой средиземноморской ночью. Когда со счета кипрского оффшора Чаблова в Ситибанке на счет делаверского оффшора Батюшека в том же Ситибанке были наконец переведены деньги и отчет о транзакции лег на стол Батюшека, в Семипалатинске дело шло к обеду.

— Вы проверили, — спросил бодрый, выспавшийся Батюшек у бодрого, выспавшегося менеджера, — деньги поступили?

— Да, — подтвердил тот, — все деньги на счете.

— Тогда подготовьте акт передачи и отдайте коллеге, — он кивнул в сторону Регаме. — И поскорее, человек ночь не спал.

— Две ночи, — уточнил Регаме.

Батюшек внимательно посмотрел на него и еще раз кивнул: «Об Агриппе мы с тобой договорились. Не забудь».

Засыпая, Регаме сунул папку с купленными документами под подушку. Ничего лучшего в его измученную двумя бессонными ночами голову не пришло.

В заводской столовой его накормили отличным обедом. В буфете было свежее, только накануне сваренное пиво, первая бутылка — бесплатно.

Регаме взял одну, перелил ее содержимое в высокий бокал и сделал несколько глотков.

— Превосходное пиво, — кивнул он казаху, сидевшему за соседним столиком и временами поглядывавшему в его сторону.

— У нас его не любят, — ответил тот.

— Не любят? — удивился Регаме. — Почему?

— Горькое, — скривился казах. — Невкусное. У нас любят другое пиво.

— Да бросьте, — не поверил Регаме. — Что значит горькое? Эта благородная горчинка роднит его с лучшими чешскими сортами. Кстати, не знаете, чехи к нему руку не приложили?

— Да тут все приложили руку: чехи, немцы, украинцы. Одни технологию продали, другие проект подготовили, третьи линию смонтировали. Так что, говорите, хорошее пиво?