Курочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

— Надежде Игнатьевне никто случайно ничего не сообщал? — прежде всего спросил Первый, когда расселись за столом на положенном каждому месте.

Ему ответили нестройным гулом отрицания, и Первый качнул головой в знак того, что понял и принял сообщение к сведению.

— Это не потому, что мы не доверяем нашему товарищу, — сказал он. — Просто ситуация чрезвычайная, и некоторая осторожность в этом вопросе не помешает.

— Да! Разумеется! Безусловно! А как же иначе! — было ему снова общим ответом.

Первый снова одобрительно качнул головой — понял, товарищи! — дождался тишины и тут усмехнулся:

— А собственно говоря, кто и что мог ей сообщить? Кому что известно?

Вот в такие-то мгновения и казалось, что его это усы, его, не чужие, и в них суть. Потому как, конечно же, город — не пустыня, всем сорока на хвосте принесла новость, все что-то знали, но именно «что-то», достоверного — ничего, и зачем же надо было тыкать носом в это неполное знание, зачем же обижать?

Однако усы Первого тут же и спрятались, юркнули мышкой в норку, уступив место ясным и чистым, решительным, твердым глазам, за которыми хотелось в огонь и воду.

— Ситуация в самом деле чрезвычайная, — построжев лицом, сказал Первый. — Кризисная даже. Толпы народа на улице, экзальтация… все это чревато, и мы этого допустить не можем. Значит, существует проблема спокойствия в городе. Вторая проблема: собственно яйца. Давайте обменяемся мнениями, товарищи. Туда, — чуть приподнял он глаза к потолку, — я пока не докладывал, но скоро тянуть дольше не сможем. Надо решать.

— Так в самом деле, что ли, золотые они? — рявкающим голосом спросил генерал, и все невольно обернулись к нему. Генерал, когда раскрывал рот, всегда привлекал к себе внимание.

— Доложите, — найдя глазами Волченкова, попросил Первый.

И когда Волченков завершил доклад и сел, Первый резюмировал:

— Вот теперь у вас полная и исчерпывающая информация, товарищи. Какие у кого будут мнения?

— Реквизировать! — не дав ему даже договорить, рубанул воздух рукой генерал. — Все подчистую!

— Уже реквизировано. Подчистую, — ясно посмотрел на него Первый. — Ты где был? Товарищ Волченков об этом докладывал.

Генерал несколько порозовел, но не растерялся.

— Все, что эта рябая будет нести впредь. Я это имею в виду.

— А-а! — протянул Первый. — Ну, это разумеется. Стратегия действий, товарищи, стратегия — вот по какому вопросу прошу высказываться.

— И курицу тоже реквизировать! — добавил генерал.

— А! — воскликнул теперь, а не протянул Первый. — Вот это уже мысль! Это уже кое-что. Это из области стратегии.

— Я прошу слова, — поднял руку городской прокурор. Мужчина наружности весьма свирепой, с густыми, кустами растущими бровями и медвежьей фигурой. И, получив слово, поднялся следом и сам. — В соответствии с уголовным кодексом за хранение и сокрытие сырья драгоценных металлов хозяева курицы подлежат наказанию. Старика со старухой необходимо немедленно арестовать. За ордером остановки не будет.

Первый согласно покивал головой, но с предложением не согласился:

— Это от нас не уйдет. По стратегии, товарищи!

Рядом с прокурором сидел незаметный человек в необычном, однако, для всего собравшегося народа коричневом костюме с искристою красной полосой и каштановыми волнистыми волосами, гладко уложенными набок по актерской моде пятидесятых годов.

— А то, что это родители Надежды Игнатьевны, ты что, не понял? — наклонился он к прокурору, когда тот сел.

— Какой Надежды Игна… — начал было прокурор и осекся.

— Соображать надо, — ласково сказал ему человек в коричневом костюме.

А между тем, пока они переговаривались, выключившись из общего разговора, совещание, голос за голосом, начало формировать единый стратегический подход к свершившемуся явлению. Оказалось, что диковатое вроде бы предложение генерала — реквизировать курицу — единственно разумное и возможное. Прокурорское требование ареста сыграло тут, впрочем, как бы роль спускового крючка.

— Нет, ну в самом деле, — это же сырье драгоценных металлов! — говорил один. — Мы не можем оставлять его в частных руках! У нас государственная монополия на сырье драгметаллов!

— Изъять ее, создать соответствующие условия, — подхватывал другой, — и пусть себе несет на здоровье.

— С каким бы явлением мы здесь ни имели дело, — подбросил в костер роскошное сухое полешко замполит Собакин, — а золотые яйца нужно поставить на службу перестройке!

— Вот! — вскричал Первый. И обвел быстрым взглядом всех собравшихся у него. — Вот, это стратегически! «На службу перестройке»! Это и есть цель. И все остальное уже — исходя из нее. Первый этап — реквизиция. Все согласны, товарищи?

Все были согласны, и тогда Первый сконцентрировал взгляд на человеке в коричневом костюме с каштановыми волнистыми волосами. И глаза его сделались особенно чисты и особенно ясны.

— А что наша безопасность думает, как будем охлаждать обстановку в городе?

Человек в коричневом костюме быстро потер над столом руки — ладонь о ладонь — и твердо сцепил их. На его лице, как и у Волченкова, тоже было что-то вроде улыбки, но это была не полуулыбка начальника управления внутренних дел, который словно бы смотрел на весь окружающий его мир издалека, из некоего отстранения, эта была совсем иная улыбка: словно он знал обо всех, в том числе и о присутствующих, что-то такое тайное, такое компрометирующее, что никак не мог, глядя на них, удержать губы.

— Во-первых, необходимо исправить допущенные ошибки, — сказал он. — Я имею в виду разрешение на встречу со стариками корреспондентов. Никаких публикаций, никаких сообщений по телевидению и радио. У телевизионщиков пленку изъять и размагнитить. У газетчиков изъять блокноты с фотопленками и сжечь. Впрочем, нет, — тут же, на ходу передумал он. — Размагнитить и сжечь — это само собой разумеется. А сообщения дать. Везде. Что все неправда.

— Поверят, думаешь? — сомневающимся голосом спросил Первый.

Начальник безопасности разжал руки, снова быстро потер ладони и опять сцепил их.

— Справедливо. Не будем пересаливать. Только по телевидению.

— Вот. Это хорошо, — одобрил Первый.

— А толпу, если сама не разбредется, развеем.

— Но без эксцессов! — предупреждающе поднял руку Первый.

— О чем разговор! — Улыбка на лице начальника безопасности змеилась по губам самим воплощением знания и мудрости. — Без всяких эксцессов, ко всеобщему удовольствию!

6

Сумерки опускались на город. Венера висела над горизонтом, прозрачной алюминиевой заплаточкой стояла в небе луна. А на улице перед домом Марьи Трофимовны и Игната Трофимыча продолжалось народное гулянье. Кое-где стали готовить костры для ночной поры, хворост появился неизвестно откуда, полешки, досочки — сваливали это все в кучу, складывали сквозные остроконечные шатерчики, чтобы поднести потом спичку — и пыхнуло бы.

Народ тянулся к этим будущим кострам, сбивался около них кучками, и если прислушаться к тому, о чем говорилось там, то можно было б услышать все те же речи, что велись здесь на улице еще и утром.

Хлесткий молодой парень с падающим на лоб чубом, засунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, говорил возбужденно:

— Днем там один все правильно обещал, вот увидите. Раз началось — и дальше пойдет, могу с кем угодно спорить, самое место здесь летающих тарелок ждать. Вот увидите, не сегодня-завтра, так через неделю прилетят! У меня сейчас отпуск, есть-спать здесь буду — но дождусь, никуда не уйду!

Появился неожиданно тот старик с длинной седой бородой, которого днем прогнали, все в той же белой нагольной рубахе и опять с посохом:

— Настал час, провалится земля в геенну огненную! Никто не убережется, ни старый, ни малый, пролилось дьявольское семя — возгорится из него огонь большой, все станет золотом: вслед за яйцом — зерно, вслед за зерном — коренья и травы. Все, все станет золотым! Наступит век золотого тельца. Нечего станет есть и нечего пить, великий голод наступит — и сгорим все на огне его!..

На этот раз, однако, никто ему не мешал, старик прошел улицу из одного конца в другой, прошел обратно, постоял на асфальтовой дороге в раздумье, и если кто отвернулся от него в этот момент на некоторое, не очень долгое время, то, вновь обратясь к нему взором, уже не обнаружил бы его: был старик — и не стало, словно он растворился в воздухе.

А вскоре, как старик в белой нагольной рубахе исчез, со стороны городского центра по асфальтовой дороге подкатили к улице три сверкающих больших автобуса. Двери их распахнулись, и изнутри по ступеням стали выкатываться с удивительной быстротой одинаково одетые в красно-голубые спортивные костюмы молодые люди. Опустев, автобусы загудели моторами и уехали, а молодые люди, перегородив улицу двойной цепью, двинулись неспешно вдоль домов, тесня толпившийся народ и заставляя двигаться перед собой. Тем же, кто не хотел этого, они тыкали легонько пальцем в какие-то такие места на теле, что человек тотчас скрючивался, то ли от боли, то ли от какого другого неприятного ощущения, и покорно двигался впереди цепи. Некоторые из молодых людей во втором ряду держали транспаранты, и поскольку еще не было совсем уж темно, то, отступая перед ними, все могли прочитать, что на этих транспарантах было написано. «Нет врагам перестройки!» — было написано на том, что двигался в самом центре. «Долой средневековое мракобесие!» — гласил транспарант рядом. Третий же был конкретнее всех: «Не позволим воротилам кооперации задурять нам мозги!»