Лев - Жозеф Кессель

– Когда я только-только начинала давать Кингу сырое мясо, он пожирал его с таким шумом, с таким удовольствием, что мне тоже захотелось попробовать. А оказалось, что это невкусно. Позже Кихоро стал ходить за пределы заповедника, чтобы там с помощью ружья добывать львиную пищу. И я всегда смотрела, как он ест. А потом Кинг начал охотиться сам. И поначалу притаскивал в пасти антилопу или газель к дому. А маме это не нравилось. Это как раз тогда отец был вынужден наказывать его, а он потом рвал на куски кибоко.

При этом воспоминании девочка беспечно рассмеялась. Но ее лицо тут же приняло серьезное, почти суровое выражение, отчего она казалась старше своих лет.

– И наиболее счастливым он выглядел в тот момент, когда слизывал со своих клыков кровь, – сказала Патриция. – Тогда я опять попробовала, даже несколько раз. Макала палец и облизывала его. Это было невкусно.

Патриция обернулась и посмотрела на дорогу сквозь заднее стекло машины. Однако ни стада, ни его предводителя уже не было видно. Даже пыль выглядела едва различимой вдали тоненькой колонной.

– С тех пор у меня больше не появлялось желания. Но вот сейчас моран слизнул кровь со своей губы. Вы видели… Это напомнило мне Кинга и на какое-то мгновение мне опять захотелось. Чушь какая-то.

Патриция тряхнула головой, и волосы у нее на лбу подпрыгнули.

– Масаи, они с самых младенческих лет пьют кровь коров, – сказала она. – У них к ней привычка, как у животных, которые, чтобы жить, должны убивать.

Мы ехали уже не по саванне, где у масаев были их маниатта и их пастбища, а по заменявшему нам дорогу обыкновенному грунту через прогалины в зарослях, через поляны, огибая поросшие лесом холмы. Патриция, высунув голову из окна, наблюдала за животными, количество которых возрастало буквально на глазах. Даже в этих привилегированных местах их изобилие поражало.

– В это время, – пояснила Патриция, – животные идут опять пить. Кто-то из них пасется, кто-то гуляет…

Нежные губы девочки и изумительно тонкие крылья ее носа вздрогнули одновременно. Она добавила:

– А кто-то охотится.

Она схватила Бого за плечо и приказала:

– Постарайтесь ехать как можно медленнее.

Потом она сказала мне:

– Когда машина не слишком шумит и едет не быстро, животные не обращают на нее внимания. Они думают, что это какое-то другое животное. Спросите у отца. Он не припомнит случая, чтобы разозленный лев, или слон, или носорог, или буйвол напали бы на машину, даже когда в ней сидят люди.

– Слышишь, Бого? – спросил я.

– Слышу прекрасно, господин, – ответил шофер.

На видимой мне оттуда, где я сидел, стороне его лица морщины разгладились. Такая у него была манера улыбаться.

– Теперь не разговаривайте, – шепнула нам Патриция.

Высунувшись из окна, она пристально всматривалась в бруссу.

Перед этим мы ехали по ровному, голому пространству, где резвились или пускались вскачь галопом целые стада зебр, а теперь наша машина катилась по некоему подобию естественной дороги, петлявшей среди невысоких, заросших кустарником холмиков.

– Стоп! – выдохнула Патриция.

Повернув в несколько приемов, тихонько, едва заметно, ручку, она открыла дверцу.

Затем, знаком дав понять мне, чтобы я не шевелился, она соскользнула на землю. Туловище Кихоро неуловимо повернулось, но теперь два ствола его ружья смотрели туда, куда пошла девочка. Она бесшумной походкой двигалась в направлении каких-то двух очень густых кустов, отделенных друг от друга узким проходом. Внезапно Патриция замерла. Ружье Кихоро сдвинулось не больше чем на толщину волоска. Между двумя кустами появилась голова какого-то представителя семейства кошачьих. Это была вытянутая голова со светлым мехом, оживляемым рыжими пятнами, очень изящная, но из-под приподнятой вверх губы выглядывали опасные клыки, а горло все трепетало от грозного рычания.

Зверь высунулся немного вперед. У него были длинные лапы, точеные мордочка и грудь, шея более закругленная, чем у пантеры или леопарда, и пятна помельче, чем у них и не такие темные. Зверь оказался крупным гепардом. Патриция смотрела ему прямо в глаза, шевелясь не больше, чем шевелилась бы, будь она не человеком, а забытой в бруссе маленькой деревянной статуей. По прошествии какого-то отрезка времени, показавшегося мне очень длинным, большая кошка сделала шаг назад, а маленькая девочка – шаг вперед. И снова застыли. Потом гепард опять отступил, а Патриция на такое же расстояние продвинулась дальше. В кусты, где уже не было видно ни его, ни ее.

Интересно, пойдет Кихоро за ребенком, которого он обязан охранять? Следопыт опустил ружье на колени и прикрыл свой единственный глаз. Он умел распознавать те моменты, когда способности Патриции хранили ее надежнее, чем любая пуля.

Я толкнул дверцу, которую девочка оставила приоткрытой, вышел из машины и, встав на цыпочки, бросил взгляд поверх кустов. Там лежала туша животного, формой и размерами напоминающего маленького жеребенка, белого, испещренного черными полосами. А рядом с ней резвились две кремовые в коричневую крапинку кошки, настолько бойкие, настолько грациозные и настолько благородные, что такое может только присниться. Они шлепали друг друга лапами, поддевали головами, гонялись друг за другом, кувыркались. А в промежутке между этими забавами маленькие гепарды подскакивали к туше зебры и отрывали от нее куски мяса.

Кусты скрывали от меня Патрицию и большого гепарда. Как они там общались? Что говорили друг другу?

Когда Патриция наконец вернулась, я спросил у нее:

– Почему бы вам не держать у себя одного или двух таких вот зверей? Мне говорили, что они великолепно приручаются.

Девочка посмотрела на меня с недоумением и некоторым презрением.

– Гепардов! Когда у меня Кинг!

И она нежно повторила:

– Кинг…

И тут ее черты исказились от какой-то неистовой, почти безумной решимости. Я был не в состоянии угадать, в чем здесь дело, но мне стало страшно.

– Поехали домой, – сказал я. – Ты сегодня разбудила меня ни свет ни заря. А потом еще этот навоз на маниатте… мухи… Мне так хочется принять ванну.

– Можете ехать, если хотите, – сказала Патриция. – Но без меня.

Что мне оставалось делать, кроме как остаться с ней?

Девочка склонилась к Кихоро и стала что-то говорить ему на ухо. Впервые я увидел, как старый одноглазый следопыт трясет своим изборожденным шрамами лицом в знак отказа. Патриция стала говорить быстрее и громче. И он склонил голову. Если она говорила ему то же самое, что и мне, то разве мог Кихоро не согласиться?

Ну а что еще оставалось делать Бого, кроме как подчиняться приказам и знакам, с помощью которых старый одноглазый следопыт объяснял ему наш новый маршрут? Маршрут, составленный Патрицией.

Наверняка очень немногие люди, будь то белые или черные, осмеливались забираться туда, куда мы держали путь с нашим Кихоро. А на машине эти обширные пространства, свободные и таинственные, эти ленные владения диких зверей до нас пересекал только один Буллит на своем «лендровере».

Сплошные гряды холмов… Сухие, потрескивающие джунгли… Необъятные просторы, незаметно переходящие в таинственные заросли. Порой мы видели вершину Килиманджаро. Порой машина продиралась сквозь скрипящие по ее кузову ветви, обильно оснащенные шипами… Но при этом мы непрерывно и везде видели, слышали, ощущали (галоп, прыжки, бег, ржание, жалобы, рычание, трубный рев) естественную жизнь животных, протекающую согласно их основным инстинктам. Для самых маленьких, и для самых крупных, для самых невинных и для самых плотоядных это время, когда они добывают себе пищу.

Кихоро подал Бого знак остановиться. Мы находились в этот момент между двумя массивами зарослей, которые превосходно закрывали нас от всех взоров. Я вышел из машины вместе со старым следопытом и Патрицией. По лицу Бого стекал пот страха, и даже его капельки казались серыми. Мне стало жалко его. Я задержался, чтобы сказать ему:

– Тебе здесь нечего бояться. Вспомни слова белой девочки.

– Я постараюсь, господин, – смиренно ответил Бого.

Я потерял лишь мгновение. Но Патриция и Кихоро скользили так проворно, легко и бесшумно, переходя от одного укрытия к другому, что не оставляли позади себя ни звука, ни тени. Они были совсем рядом и в то же время так же далеки, так же недоступны, словно нас разделяли целые мили. И как же их обнаружить в этом усеянном колючками лабиринте? К счастью, Патриция, которую, скорее всего, раздражало то, как я притаптываю колючки и сухие ветки, легким свистом указала мне, где она находится. Я обнаружил ее спрятавшейся в кусте, причем одну.

Я шепотом спросил:

– Кихоро?

Патриция махнула рукой в сторону длинной, немного холмистой долины, покрытой травой с вкраплениями кустарниковых зарослей.

– Что он там делает? – спросил я.

Патриция ответила своим заговорщическим голосом: