Земные наши заботы - Иван Филоненко

Например, побывав в селе Моседис Скуодасского района, я считал, что побывал в сказке. Однако вскоре меня разочаровали, сказав, что Моседис действительно красивое село, но есть села и получше. И начали перечислять их, загибая пальцы сначала на одной руке, а потом и на другой.

— Ну, а Лабунава, к примеру, что в Кедайнском районе, или Запишкис, Рокай в Каунасском? — спросил я. Села эти в любом другом районе страны были бы образцовыми как по застройке, так и по их благоустройству.

— А таких и вовсе сотни можно назвать, — ответили мне. И в этом ответе не было преувеличения.

Недавно я проехал по дорогам Литвы более тысячи километров. И не увидел ни одного старого села. Дело в том, что еще лет пятнадцать назад больших деревень здесь почти не было, преобладали хутора. А хутор — это одна–две избы среди поля, на взгорке, у лесной опушки. До 1967 года, например, в республике насчитывалось 260 тысяч таких хуторских поселений. Немало их и сейчас. Но многих уже нет — хуторяне переселяются на центральные усадьбы колхозов и совхозов, где и строятся. Как правило, ставят новые дома, просторные, со всеми удобствами. Хуторские избы, даже самые добротные, по сравнению с ними кажутся убогими, годными лишь для Музея быта, созданного в Литве очень и очень своевременно.

Растут, застраиваются небольшие деревни. А застраиваясь, обновляются, разрастаются в большие и красивые села, в которых ежегодно ставится 6–7 тысяч домов. Дома кирпичные или щитовые, но облицованные силикатным кирпичом. Так что литовские села сегодня — чаще всего белокаменные, в зелени садов и деревьев. Села ухоженные, чистые, улицы многих из них напоминают аллею заповедника, где нет никаких загородок, но где сорить, по газонам ходить, а тем более цветы рвать строго–настрого запрещается. Запрещается не табличками, а совестью человеческой. Не случайно же в Моседис каждую весну прилетают гнездиться и выводить потомство дикие утки, белые и черные лебеди. И гнездятся в самом центре села. Утки — в домике на берегу декоративного прудика, для красоты созданного у колхозной конторы. Нет, прудик этот, как и утиные гнездовья, не отгорожен от прохожих. Подходи, смотри, можешь покормить уток и даже погладить их при этом. Это диких–то! Лебеди плавают на большом пруду у старой мельницы, переоборудованной под уютный ресторан. Плавают вовсе не прячась, не шарахаясь от человека. Привыкли, что здесь они в полной безопасности.

— В нынешнем году черных лебедей почему–то меньше прилетело, — сказал председатель колхоза. Сказал тем тоном, каким говорят председатели о неурожае или ином каком бедствии.

Ходили мы по чистым улицам, любовались дворами, отгороженными от улицы, от дороги и тротуара лишь декоративными кустиками, деревьями или валунами, над украшением которых потрудился самый искусный художник — природа. За кустами, деревьями или валунами — декоративный дворик с лужайками и цветниками, с родничком посреди лужайки или крохотным бассейном между камней. Дворик этот перед домом (так во многих литовских селах) не для огородных грядок — для красоты.

Я спрашивал:

— Но ведь дворик этот — часть приусадебного участка, который хозяин вправе картофелем занять? Как: вы этому препятствуете?

— Никак не препятствуем, — отвечали в разных селах. — Но чтобы не картошку под окнами человек сажал, а создавал красивые лужайки, мы эту территорию сразу же исключили из приусадебного участка. Считаем, что у него не пятнадцать соток, а десять. А чтобы компенсировать эту землю, которую он мог занять под картошку, выделяем ему за Селом на пять соток больше.

— И никто не возражает? Ведь декоративные лужайки во дворе, чтобы с весны до зимы красивыми были, еще и немалых забот требуют…

— Поначалу не все соглашались, продолжали картошку сажать. Никто их за это не ругал. Сажай, но посмотри, какой двор у соседа, сколько выдумки и красоты там. К тому же мы начали практиковать конкурсы на лучший двор и дом. Так что тут самое настоящее соперничество пошло.

Заходили мы и в дома: кто сам приглашал в гости, а к кому и напрашивались. Смотрели, с городскими квартирами сравнивали (ведь задача–то поставлена — сблизить уровень жизни в селе с городским) и обнаруживали: сравнение не в пользу города.

Кто из нас в городе имеет 100 квадратных метров общей и 60 — жилой площади? А здесь почти каждая семья так живет. Бытовые удобства? Все, какие есть в современных городских квартирах. Отопление автономное — от котла, оборудованного в подвальном помещении. От него же и горячая вода на кухне и в ванне. Так что тепло в доме можно регулировать и по желанию, и по погоде, не беспокоясь, что где–то теплотрасса может выйти из строя, или котельную на ремонт поставят в самое холодное время, или истопник загуляет и оставит без тепла и горячей воды. Котел работает на жидком топливе, которое хранится в цистерне, врытой в землю у дома, в удобном для подъезда месте, чтобы шланг от заправочной машины можно было дотянуть.

Здесь же, в подвале, — и кладовки, на комнаты похожие, в которых копчености, соления и варения хранятся зимой и летом. Вход в подвал — прямо из квартиры. Щелкни выключателем — и иди за продуктами, какие понадобились. Продукты преимущественно свои, со своего огорода, со своего подсобного хозяйства.

— Так что наши сельские жители и сами себя кормят, и еще государству сдают немало, — заметил один из работников Министерства сельского хозяйства.

Тогда я поинтересовался, сколько же продукции производят литовские крестьяне в личном подсобном хозяйстве. Почти 34 процента всей валовой продукции, производимой в республике. Немало и продают: мяса — 16 %, молока — 25, картофеля — 35 %. Такова доля «излишков» в общей продаже продукции государству,

Назвал я эти цифры и вспомнил одну сценку. Участники семинара — а это были знающие сельское хозяйство и уклад сельской жизни люди, — любуясь ухоженным чистеньким двором, спросили хозяйку дома:

— А коровы, свиней у вас, конечно, нет?

Это был не вопрос. Скорее уверенность, нуждавшаяся всего лишь в подтверждении. Кстати, в то время и в защиту личного подсобного хозяйства еще не было сказано решительного слова. В чести ходили не те, кто корову держит, а кто ничего, кроме собаки, на подворье не имел. К тому же участники семинара уверены были, что красота такая ну никак не совместима с домашним скотом, тем более что никаких следов его при самом внимательном осмотре никто не обнаружил: ни навоза, ни запаха.

— И корову, и свиней держим, — ответила с простодушной и чуть виноватой улыбкой хозяйка, которая догадалась, что гости почему–то думают иначе, поэтому смутилась, и добавила совсем тихо: — И теленок есть.

После такого ответа все начали еще раз оглядывать двор. Но тут кто–то догадку высказал, что скот–то не здесь, скот в общем сарае за селом содержится, как в Дайнаве, как во многих других экспериментальных селах. Однако женщина сказала:

— Вот же, в сарае…

Должно быть, мы показались ей очень странными (или бестолковыми), во всяком случае не сельскими людьми, которые невесть откуда приехали и не знают, что домашний скот держат в сарае, а сарай во дворе находиться должен, а не за селом. И хотелось, видно, ей добавить еще: «Вы же рядом с сараем стоите. Или тоже не знаете, что это такое?»

А мы и вправду, любуясь двором, стояли у сарая. Однако с толку сбило всех то, что сарай не похож был на сарай, а походил скорее на добротное подсобное жилое помещение. И не было около него ни навозных куч, ни мух, и никакого запаха не уловил никто. Ни в этом дворе, ни в других дворах, в других селах. Всюду — отдельные дома с приусадебными участками, с сараями во дворах и гаражами. Всюду, кроме Дайнавы.

Я уже упоминал, какое строительство ведется в литовских селах. Но об одном до времени умолчал умышленно: почти все 6–7 тысяч домов, которые ежегодно строятся, — дома отдельные, на одну семью (99 % — одноквартирные, и только один процент — двухквартирные). И все 6–7 тысяч домов (все до одного) строятся не за счет государства или колхозов, а на собственные сбережения населения, которое ежегодно вкладывает в индивидуальное и кооперативное строительство жилья до 100 миллионов рублей. В основном это переселенцы из хуторов строятся.

Теперь приведу несколько сравнительных цифр. Сейчас на долю индивидуального домостроения в селах страны приходится меньше половины строящегося жилья. При этом за годы девятой пятилетки индивидуальное строительство сократилось по сравнению с восьмой в 1,7 раза, тогда как государственное возросло в 1,3, а колхозное — в 2,2 раза.

Объясняя эту отчетливо обозначившуюся тенденцию, когда возведение жилья все больше перекладывается на плечи государства и колхозов, многие склонны усматривать причину в нежелании сельского жителя обзаводиться своим домом. Не будем спорить, лучше взглянем на цифры, которые дали мне в Литве. За годы той же девятой пятилетки здесь построено сельским населением 79 % жилья, совхозами — 12 и колхозами — 9 %. При этом доля индивидуального строительства не только не снижается, а из года в год возрастает, значительно опережая и по процентам и по объемам рост государственного и колхозного строительства.