Рассказы - Дмитрий Новиков

Зачем Жолобков не вернулся после этого домой, в уютную семейную опочивальню, он не мог объяснить потом ни себе, ни жене, ни ближайшим родственникам. Зачем шел, спотыкаясь и бормоча вслух нахлынувшие, горлом шедшие озарения, по улицам города, зачем купил в магазине игрушек, кстати попавшемся на пути, зеленый пластмассовый пулемет с трещоткой, не ясно было ему самому даже в момент совершения этих внешне бессмысленных действий. Зачем, услышав из опускающихся сумерек печальное «!Щас ка–а–ак стрельну» не повернул назад, не бросился прочь, а наоборот ускорил шаг в нужном, единственно необходимом сейчас направлении, не знают ни видавшие виды психологи, ни натренированные на горячих новостях репортеры. Зачем, слившись в угаре вновь обретенной дружбы, Жолобков сотоварищи похитили красный флаг с фонарного столба, висящий в предвкушении майского праздника, и, заплатив случайно подвернувшемуся цыгану, мирно ехавшему на своей допотопной телеге среди вечернего, угарного потока автомобилей, мчались затем галопом по главному в городе проспекту со вздыбленным знаменем и плотно установленным на задке пулеметом, распевая «Интернационал» — ведомо лишь богу. Почему не поймала их доблестная милиция, не пристыдили активно граждане, отвергающие рубиновые вторники — ведомо лишь милицейскому начальству и гражданской совести уважаемых соплеменников.

На главной площади города стоял тогда, стоит и поныне мрачный статуй серого гранита. Одну руку засунув в карман штанов, второй он указывает куда–то на северо–восток, где, по его мнению, и находится счастье. Беда в том, что ближайшие, видимые глазом окрестности в указанном направлении состоят из тракторного завода, да свалки в пойме грязной городской речушки, организованной этим заводом. Есть в этой картине, правда и секрет, скрытая от первого взгляда суть. Если отсчитать третью справа колонну у расположенного с другой стороны помпезного театра с танцующими колхозными музами на фронтоне, и сесть на ступени, то палец статуя в этом ракурсе превращается в гордо висящий орган, не оставляющий сомнений в половой принадлежности изваяния.

Именно здесь, на ступеньках у третье колонны и обнаружили себя Жолобков с друзьями вечером трудного дня. Мирно спали слоны, укрывшиеся красным знаменем и блаженно улыбающиеся во сне, забыв о тяжелом бремени своей суровой внешности. Бродил неподалеку оживший Пруль, пытаясь навести порядок в помятом, расхристанном костюме. За углом здания освобожденно журчал Зина. Откуда–то издалека доносилось сладко рвущая душу мелодия старого танго «Монголия». Рубиновый, виннокрасный закат обнимал половину неба, светился каким–то внутренним, искренним, победительным светом. Он был настолько невероятно прекрасен, что находящемуся в вечном поиске нужного направления памятнику стоило бы поднять свой палец вверх, но тогда это выглядело бы чересчур эротично. Но синеющий, с оттенками перламутрово–серого, опалесцирующий воздух сглаживал все острые углы, все крайние точки зрения, все резкие определения и злые помыслы, и ласково принимал в свои прозрачные ладони живые, лишенные национальных и временных признаков, тверже гранита и пронзительнее сиюминутного отчаянья слова, которые вслух говорил Жолобков:

На Ксани и Арагви снова

Луга окрестные в цветах,

И терпкой патокой медовой

Опять кипят твои уста.[3]

Примечания

1

Мф. 27:45–49

2

Галактион Табидзе

3

Галактион Табидзе

ТАМ, ГДЕ ЗИМУЮТ ТРИТОНЫ

День начинался неудачно. Мрачная жена минут сорок занимала ванную. Потом вышла, вся в гневе и бигудях, словно злой марсианский разведчик, и сказала:

— Когда ты починишь раковину?

Вопрос этот давно нависал, подобно темно–синей туче, в семейной атмосфере, поэтому я оказался подготовленным — озабоченно, с видом послушного и услужливого мальчугана искал по квартире место для одинокого, неприкаянного стула. Однако гром грянул:

— Сколько месяцев я должна твердить одно и тоже. Вот и плинтуса до сих пор не прибиты, а мы здесь уже пять лет живем.

Лишь в редкие минуты душевной или физической близости мы бываем с женщинами конгруэнтны, в остальное же время — ни в чем не совпадающие виды вроде бы разумных существ. Думаю, что именно женщины — передовой отряд жестоких в своей активности инопланетных пришельцев. Нам, незлобивым и сентиментальным обитателям Земли, непросто жить рядом с этими непредсказуемыми особами. И лучшая тактика здесь — молчаливо и послушно подчиняться нелогичным командам. Вернее, делать вид, что подчиняешься, чтобы переждать бурю. Недаром нас обучают этому в армии.

В этот раз отмолчаться не удалось. Раковина и плинтуса оказались весьма существенны в шкале инопланетных ценностей.

— Ответь хоть что–нибудь. Когда, наконец, ты начнешь думать о доме? Почему я одна должна крутиться, как белка? — в голосе жены зазвучали слезы. Это — очень важный момент, который ни в коем случае нельзя пропустить. Нужно срочно менять тактику. Существуют три способа обращения с женщинами, когда они готовятся заплакать. Их можно удивить, рассмешить или, в крайнем случае, взять в руки молоток и попытаться немедленно прибить плинтус. Я выбрал способ номер два — достал с полки любимую книгу и процитировал: «Всегда нужно все бросать, если тебя посетило вдохновение, понимаешь, а оно меня сейчас посетило. «Ла–ла–ла», — поет что–то во мне, и я знаю, что это вдохновение».

Жена взглянула на меня так, что пришлось срочно искать инструмент…

Наконец она ушла по делам. Я полюбовался одиноким плинтусом и уже готов был заняться вторым, как вдруг раздался телефонный звонок. «Это Вы продаете линию по разливу жидких продуктов?» — спросил незнакомый мужской голос…

Иногда случается так, что недвижимость, к удивлению ее владельцев, опять становится движимостью. С ней начинают происходить какие–то обменные процессы, опять появляется мифическая, ни на чем не основанная стоимость. Сейчас речь шла об оборудовании, которое я когда–то сдуру приобрел за большие деньги, чтобы делать свою родную водку. Я был тогда весьма вдохновлен радужными перспективами свободного рынка. С тех пор оно ржавело в сыром складе, новое, но практически сразу ставшее бесполезным из–за русских качелей, сменивших плановую экономику. А я все никак не мог собраться с духом и вывезти его в металлолом.

Сделка свершилась быстро, за один день, и я, вчера еще искавший по карманам мелочь, чтобы купить бутылку пива, стал обладателем толстой пачки иностранных денег. Душа плясала вприсядку, но внешне я старался сохранить вид степенного бизнесмена, каковым уже давно не был.

Отпраздновать решил в любимом ресторане. Машенька, улыбчивая и обаятельная, провела меня в уютный закуток и ласково пожурила за редкие посещения. Я ловко отшутился в ответ — мне не терпелось остаться одному и начать делить шкуру убитого медведя. «Себе — машину, жене — шубу, детям — мороженое», — расклад казался справедливым. Подошел знакомый официант со смешной фамилией Лепеха.

— Борщ с пампушками, салат «Шопский», шашлык из семги и двести граммов водки хорошей, в общем КГБычно, — Лепеха улыбнулся обветшалой шутке и бодро убежал на кухню. А я позволил себе наконец расслабиться, стряхнуть с плеч волглый груз былых неудач и предаться обозрению материальных перспектив. Есть большой психологический смысл в том, что в ресторанах всегда приносят алкоголь вначале, до основных блюд. Издревле заведенный порядок дает возможность вовремя отрешиться от мирских забот и быстренько полюбить всех окружающих. Первую рюмку я выпил за удачу. Вторую, дождавшись борща и предвкушая горячую отраду первой ложки, — за себя. За себя теперешнего, который так глупо радуется тому, что удалось, наконец, схватить Мамону за скользкий хвостик. За себя вчерашнего, пьющего «горькую», уставшего слушать постоянные напоминания жены о том, что она уже который год мечтает о море. За себя прошлого, подающего надежды и вынашивающего замыслы. За себя будущего, устало мудрого, когда придется смиряться, что с каждым годом будешь становиться все более отстойным и приблудным. Потом, под конец борща, я выпил третью рюмку, стал придумывать сказку и заплакал. Тучный господин за столиком напротив с удивлением посмотрел на меня, и я притворился, что гриппую. Лепеха понятливо унес полную влажных салфеток тарелку…

После обеда, схватив такси, я помчался в детский сад. На утренник, посвященный проводам осени, опаздывать было нельзя. А за окном престарелой «Волги» проносилась эта самая осень, умирающая, но исполненная тех тонких ниточек, которые сплетаются в неповторимую, изменчивую, не зависящую ни от каких людских потрясений и мнений ткань. На ветке нагого дерева висел, трепеща, пустой полиэтиленовый пакет, издалека похожий на зайца, зацепившегося ушами за тонкую паветвь, — Авессалом, Авессалом. По тротуару шла женщина с хозяйственной сумкой, из которой торчала яркая детская вертушка. При каждом порыве ветра вертушка начинала крутиться, а женщина всякий раз тревожно оглядывалась и потом улыбалась своему испугу. На троллейбусной остановке печально вглядывался в даль пьяный, потертый мужичок–с–ноготок, и во взгляде его было грустное знание о жизни, недоступное молодым, долговязым акселератам. Прохожие с хрустом давили каблуками первый лед, покрывший темные лужи, крепко настоянные на перцово–красных листьях…