Уйти, чтобы не вернуться - Игорь Чужин

Мефодий Расстрига фактически стал моим адъютантом, которому я поручил всю канцелярскую работу. Акинфий Лесовик – дружинник, который нашел следы беглецов в Колпине, – возглавил разведку дружины. Павел Сирота – подвижный словно ртуть, чернявый двадцатилетний парень с примесью татарской крови – показал большие таланты в рукопашном бое. Поэтому Павел стал моим постоянным спарринг-партнером, а заодно и телохранителем. Два брата – Никодим и Василий Лютые – оказались врожденными снайперами и лучше всех в дружине стреляли из «дефендера» и лука, а Дмитрий Молчун единственный из моих бойцов знал, за какой конец держать саблю. Отец Дмитрия был ближником[9] прежнего боярского воеводы и готовил сына к воинской карьере, у парня имелась неплохая перспектива выбиться в боярские дети, но смерть отца поставила на этих планах крест. Я, чтобы не вызвать лишних подозрений в необученности, начал брать тайком у Дмитрия уроки фехтования на саблях, сославшись на то, что два года назад сломал правую руку и утратил необходимые навыки. Моя отмазка была шита белыми нитками, но парень умел держать язык за зубами и довольно убедительно делал вид, что поверил в эти сказки.

Постепенно официальные отношения «начальник – подчиненный» переросли в похожие на родственные, и образовался небольшой мужской клуб, где я занял пост председателя, а заодно и старшего брата для потерявших семьи молодых воинов.

Наверное, мне следует заострить внимание на одной важной особенности социального устройства Древней Руси. Семья в ту эпоху намного больше значила в жизни человека, нежели сейчас. Потерявший семью моментально скатывался в самый низ социальной лестницы, а выжить в одиночку в те времена было весьма сложно. Одиночка, лишенный семейной поддержки, очень быстро терял свободу, попадая в финансовую кабалу, и вскоре становился закупом или рабом. То, что я стал боярским воеводой, – улыбка фортуны, вероятность которой близка к нулю. Только счастливый случай и безвыходное положение Пелагеи Воротынской вознесли меня на этот пост, в противном случае я давно бы уже попал в рабство, а если быть абсолютно честным, то, скорее всего, стал покойником. Видимо, именно отсутствие семьи явилось первопричиной создания моей гвардии, так как жизнь заставляла каждого из нас искать социальную опору во враждебном окружении.

Появление надежных помощников значительно облегчило мне жизнь и позволило адаптироваться в новом мире. Я поставил своих побратимов на командные посты в дружине, а также финансово и материально выделял их из общей массы. Лучшее оружие, доспехи и револьверы в дополнение к «дефендерам» достались именно моим людям. Теперь было кому прикрыть мою спину, и я перестал просыпаться от каждого ночного шороха за дверью.

Помимо еженедельных посиделок у боярыни моя гвардия собиралась по вечерам в моей комнате, где мы подводили итоги дня и обсуждали возникшие проблемы, а также, чего греха таить, и поддавали, но без фанатизма. Я частенько брал гитару и пел для своих младших братьев песни из прошлой жизни, не особо заморачиваясь переделкой текстов, главное, чтобы эти песни мне нравились. Как-то незаметно к нашему кружку присоединился Митрофан Хромой. Старый дружинник и так постоянно занимался делами дружины, а следовательно, без него не решался ни один важный вопрос. Митрофан был не дурак выпить и послушать мои песни, вот и стал завсегдатаем наших вечеринок. У моего неформального начальника штаба хватало ума и такта не быть в каждой бочке затычкой, и он не пытался перетащить на себя командирское одеяло, а потому стал среди нас своим. Мудрые советы старого воина практически всегда шли мне на пользу, и вскоре я стал его звать дедом, а он меня в ответ внучком.

К середине февраля световой день удлинился, морозы спали. Весна была уже не за горами, и жизнь в Верее активизировалась. Из лесных деревень начали приезжать обозы с пушным оброком, а на рынке снова пошла меновая торговля. В Верею один за другим потянулись купеческие караваны из Рязани и Москвы за пушниной, Пелагея начала готовить обоз с данью для княжеской казны. Солнечная погода, а также предчувствие весны грело душу и поднимало настроение, но в один прекрасный вечер все пошло прахом.

К боярыне наведался в гости московский купец, который приходился ей дальним родственником, и они, запершись в горнице, о чем-то долго совещались. К полудню купец уехал с обозом в Москву, а вечером во время нашего обычного застолья Митрофан Хромой сильно надрался, и, когда я отводил поддатого деда в его комнату, того пробило на откровенность:

– Хороший ты парень, Алексашка, но не наш! Бежать тебе нужно отседова, пока время есть, а то…

Поняв, что сказал лишнее, он замолк.

Каждому известна истина: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Поэтому, услышав эти слова, я встряхнул деда как грушу и, усадив на лавку, велел:

– А вот с этого места поподробнее! Что за напасть и почему мне нужно срочно бежать из Вереи?

Дед сразу протрезвел и начал юлить, но такое поведение Митрофана меня еще больше насторожило, и я буквально вытряс из него всю правду. Оказалось, что дедок был тайным соглядатаем боярыни Пелагеи в дружине и намеренно втерся ко мне в доверие. Так как я ничего против боярыни не умышлял, то дед так и докладывал об этом хозяйке, но все переменилось с приездом московского купца. Купец Акинфий Рудой был двоюродным дядей Пелагеи по матери, и та подробно рассказала родственнику о своих бедах и проблемах, а также о нападении банды Путяты на усадьбу.

Акинфий вызвал на ковер Митрофана и подробно допросил его о новом воеводе. Дед выложил обо мне всю подноготную и присовокупил свои домыслы и подозрения. Возможно, Акинфий и не стал бы встревать в отношения между Пелагеей и пришедшим неизвестно откуда странным воеводой, если бы не богатые трофеи, захваченные у боярина Путяты. Видимо, купец решил погреть руки на чужом добре и начал стращать Пелагею мною. То, что я зарежу боярыню вместе с детьми ради этого богатства, даже не подлежало сомнению, и боярыня под давлением родственника собственноручно накатала на меня донос думному дьяку в Разбойную избу. Митрофан лично присутствовал при написании этой бумаги и рассказал, что самозванство было самым малым преступлением, в котором меня обвиняли.

Такой поворот событий стал для меня настоящим шоком, и я едва не прибил деда, приложившего свою руку к свалившейся на меня беде. Однако злоба не лишила меня разума – я удержался от расправы над Митрофаном, который на самом деле не был ни в чем виноват. Если взглянуть на произошедшее непредвзято, то другого финала в моей карьере воеводы не могло быть в принципе, слишком моя личность выбивалась из привычной картины мира, и по мою душу обязательно бы пришли. Мне деда благодарить за предупреждение нужно, а не винить во всех бедах, иначе взяли бы меня тепленьким, а так у меня появился шанс спасти свою шкуру.

– Прости меня, Митрофан, погорячился я. Спасибо тебе за правду! – сказал я, отпуская дедову рубаху.

– Да чего уж тут, дело житейское. Ты меня тоже прости, Алексашка, не со зла я. У меня семья, внуки, а боярского слова ослушаться я не мог.

– Да понимаю я, что ты человек подневольный, только не знаю, куда мне бежать, вот и взбесился! Что посоветуешь?

– В Новгород тебе уходить надо. Ты муж ученый и многими тайными знаниями обладаешь. Там тебе место найдется. А в Псков не ходи. Не знаю, правда ли то, что ты сын боярина Томилина, только его брательник Кирилл тебя не признает и объявит самозванцем. Знаю я этого нехристя, он за резану удавится, а за братово наследство и мать родную продаст!

– Спасибо, дед, за совет и предупреждение. Пойду думать, что делать дальше, – сказал я и ушел к себе в комнату.

После такого поворота судьбы заснуть было невозможно, поэтому мне всю ночь пришлось обдумывать способы, как избежать дыбы в Разбойной избе. К утру план спасения в основном сложился в моей голове, и теперь оставалось претворить его в жизнь. План был простой, но требовал тщательной и незаметной подготовки. На все про все я выделил себе три дня и сразу с утра приступил к его выполнению.

Никаких изменений в привычный распорядок дня я вносить не стал, а только озадачил десятников подготовкой дружины к конному выезду, якобы чтобы начать тренировки перед княжеским смотром в Москве. Этот приказ ни у кого не вызвал подозрений, и личный состав занялся подготовкой лошадей к походу. На следующий день был назначен строевой смотр с осмотром оружия и доспехов, а также исправности конной экипировки. Выезд на учения был намечен на послезавтра, поэтому я приказал кузнецам перековать лошадей, чтобы не возникло проблем в дороге. Воспользовавшись этим формальным поводом, я закрылся в оружейной комнате и снял с «дефендеров» бойки и фиксаторы барабанов. Внешне ружья выглядели исправными, но стрелять из них стало невозможно. Братья Лютые по моему приказу упаковали все наличные боеприпасы в переметные сумы и вынесли из оружейки в мою комнату. Боеспособное оружие осталось только у караула, но эту проблему я собирался решить перед самым бегством из усадьбы.