Катарсис ефрейтора Тарасова (сборник) - Евгений Прошкин

– Шестнадцать с половиной, – поправил капитан.

– Всё, что полагается, – мое! Солнце!.. Пляжи!.. Коньяк!.. Шикарные девоч… – он вдруг закашлялся.

– Девочки?.. – студент мелко, по-стариковски, рассмеялся. – Ну что ж… Девочки. Да!

– Вы совершаете тягчайшее преступление! – запричитал Грифус. – Ну а вы, сударыня?.. Вы-то как оказались в этой шайке? Что на что вы могли поменять? Вы же тут одна…

– Я не одна, я с мужем, – ответила она, обнимая новоиспеченного капитана.

Тот, сияя, повернулся ко мне:

– Господин полковник…

– Просто Макс, – отмахнулся я. – Можно без формальностей, дорогой Мёбиус.

– А можно и без «Мёбиуса»?

– Нельзя. Не горюй, скоро привыкнешь. День-два, и будешь натуральный Мёбиус-Мёбиус. Мне поначалу тоже…

– Как?! – Грифус громко высморкался в рукав. Четвертый архив – не пятый, прививается быстро. Он высморкался еще раз. – Как это «тебе тоже»?.. Значит, ты не впервые?! Ты уже?..

– Помалкивай, уголовная сволочь, – произнес я неторопливо, со вкусом. – Какое тебе дело до моего прошлого? Особенно теперь… – я подергал его за наручники. – Я, может, и сам уже не помню. Память, архив номер пять… Пройдут сутки, и о прежней жизни в твоем мозгу не останется ни единого бита. Да и зачем тебе помнить все эти гербы, родовые имения, фамильный фарфор…

– На каторге от них толку не будет, – вставил капитан.

Отобрав у Грифуса свои сигареты, он недоуменно осмотрел пачку и кинул ее в урну.

– Откровенно говоря, Макс… это была не самая простая операция в моей жизни.

Я хотел ответить: «Главное, чтоб не последняя», но в этот момент мне позвонили.

– Да, Крошка, – сказал я. – Нет, не забыл. Что?.. Пять минут?.. Нет, Крошка, мы уже закончили. Я свободен.

Это место свободно

– Чашку кофе, – сказал Матвей официантке. – У вас хороший?

– Есть «Чибо», есть «Нескафе». Какой будете заказывать?

– Мне, пожалуйста… – он вдруг замолчал.

Тиреев взял трубку и ткнул в «повтор».

– Алло, Миша? Ну что там?.. Как это – еще не решили?! Да я же… Да ты… Да?.. Ладно, подожду. Только не долго!

– Что? – обронила официантка. – Повторите, будьте добры.

– Мне бы… мне… – Матвей снова замялся.

– Алло! Пётр Петрович, здравствуйте, я по тому же вопросу. – Тиреев охлопал карманы и, разыскав зажигалку, прикурил. – Как?.. Пятьсот – дорого?! Двадцать пять упоминаний, строго в позитивном контексте! Что?.. Тридцать упоминаний! Всё равно дорого?! Для «Чибо» дорого или для меня?.. Понятно. Пётр Петрович, может, вам напомнить, сколько стоит один показ ролика? Ах аудито-ория… А у меня кто – покойники? У меня тоже аудитория! Ах тира-аж… Ну тираж. А что – тираж? Хорошо, четыреста пятьдесят… Хорошо, четыреста… Да вы с ума сошли! И вам – того же!

– Мне… – Матвей нахмурился. – Мне бы чашечку…

Официантка вздохнула и переступила с ноги на ногу. Торопить клиента правила не позволяли: это было самое шикарное заведение в городе. Нет, пожалуй, во всей стране – чтобы не сказать большего.

– Я выпью чашечку… – бубнил Матвей. – Я, наверно, выпью…

– Алло, Миша?.. Еще нет? – Тиреев чихнул прямо в трубку, словно надеялся забрызгать Мише лицо. – Если это влияет, я готов… Четыреста пятьдесят. То есть четыреста. Сорок упоминаний, всё сугубо позитивно. Со-орок. Считай сам: по чирику за раз. Ты прикинь, во что я текст превращаю: не роман, а сплошная кофеварка! У него же сердце остановится, у этого… – Тиреев торопливо взглянул на экран, – Матвея. У меня Матвей такой, да… Герой, да… Ду-умать?! О чем думать-то? По чирику! Где дешевле? В газете и то больше возьмут! Блок?.. Цветной?.. Это проблема, да… Логотип?! Ну куда я ваш логотип-то?.. Ладно, подожди.

Он сделал две быстрых затяжки и набрал новый номер.

– Сергеич, привет, такая тема: ты мне облогу намалевал или нет еще? И что у меня там? Ба-аба?.. Хорошая?.. Проси-ил, проси-ил… – Тиреев заулыбался. – Точно хорошенькая? Блондинка? А то в прошлый раз ты мне такую выдру… Сергеич, я чего звоню-то… Да, опять. Да… Маленький. Логотипчик. В углу где-нибудь. В уголке. Ма-аленький такой. Ну не то чтоб совсем уж маленький… Да. Да, Сергеич… Ско-олько?! Да я сам столько не… Что?.. Ну Сергеич, ну родной… Гори в аду! – прошипел он.

Официантка наблюдала за скитаниями мухи вокруг плафона. Наконец мухе надоело, и она замаскировалась на пестром потолке.

Матвей потер лоб и принужденно кашлянул.

– Алло? Пётр Петрович? Снова Тиреев беспоко… Уже решили? Ну слава бо… Нет?.. Как – нет?! И это у вас называется решением? А-а-а… если триста? Всего триста за целых пятьдесят упомина… в сугубо положи… Да нет, Пётр Петро… Да как ты с людьми разговариваешь?! – рявкнул он в пиликающую трубку.

Официантка мысленно исполнила песню «Гуд бай, Америка» – всю, вплоть до затухающего вдали соло на саксофоне, – и принялась за «Комарово». Чаевые сегодня капнули хорошие, а до конца смены оставалось уже не много.

Матвей сломал в кулаке сигарету неопределенной пока марки и тяжело посмотрел в сторону.

– Долго это будет продолжаться? – спросил он вполголоса. – Всю душу мне вымотал, гнида!

Тиреев чихнул и нервно зашарил по карманам.

– Может, водочки? – осведомилась официантка.

– Водочки! – воскликнул Матвей. – Конечно, водочки! А какая у вас? – испуганно добавил он.

Зажигалка нашлась на столе. Возле телефонной трубки.

Официантка облизнула пересохшие губы и, слепив за спиной кукиш, ответила:

– Не помню. Просто водка. В графине. Хотите?

– Да! – горячо произнес Матвей. – Девушка! – крикнул он ей вслед. – А что вы делаете сегодня вечером?

«Паш-шел ты! – подумала она. – Мужу носки стираю, ясно?»

– «Ариэлем» или «Тайдом»?

Официантка обернулась и, посмотрев так, как не смотрят даже в кино, сказала:

– Руками.

Двадцать минут из жизни Антона Соболева

По телевизору показывали задорных девчонок с прыгучими грудями, пригожих стариков, голозадых детей, показывали полосатые зонты, пестрые матрасы, ладные тележки с мороженым и не только, какие-то флажки, мячи, надувные игрушки и, конечно, слепящий песок. Всё это сливалось, перемешивалось и так сильно радовалось, что вызывало отвращение.

Антон бросил окурок в форточку и, с натугой выдув из легких остатки дыма, пошел на кухню. По дороге он глухо кашлянул и заглянул в ванную, чтобы сплюнуть.

«Надо прекращать, – с тоской подумал он. – Курить до завтрака – последнее дело».

На ночь окно оставалось открытым, но дышать от этого было не легче. Всю неделю ветер дул куда-то не туда, и запах пепельницы, вместо того чтобы развеиваться, приобретал коньячную выдержку.