Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

— Спасибо вам, друзья. За все… за хорошую работу… за мост! — Алексей обвел растроганным взглядом веселые лица рабочих, взял кружку. — Выпьем за новую дорогу!

— Ура! — оглушительно грянул хор голосов.

Алексей выпил теплую водку.

— Качать начальника! — крикнул Шматков.

Десятки сильных рук подхватили Алексея, стали подбрасывать до самого потолка.

— Товарищи, товарищи… — растерянно бормотал Алексей, но хмель теплыми струями уже растекался по жилам, и ему хотелось смеяться. Ему пришлось выпить еще и закусить холодной говядиной.

Когда он выходил из казармы, дружественные руки тянулись к нему, он пожимал их с каким-то новым, необычным чувством. Еще не найденные необходимые слова, которые ему хотелось сказать Шматкову и его товарищам, путались в его голове; он только испытывал бурлящую теплоту в груди и думал: «Они и так все понимают. Что им еще говорить?»

Шматков и с ним двое рабочих провожали Алексея до машины. Шматков горячо о чем-то рассказывал, толкал Алексея плечом. Он совсем захмелел.

— Будьте в надежде, товарищ начальник… Будьте в надежде… — непрестанно повторял Шматков.

Почему-то эти слова особенно запомнились Алексею, точно в них был заложен смысл всего, о чем он хотел говорить со знатным бригадиром.

«А теперь домой… Отдыхать. Надо быть готовым к завтрашнему празднику, — думал Алексей, садясь в машину. — „Будьте в надежде…“ Какие простые, хорошие слова!.. Так могут сказать только самые преданные люди. Надо представить Шматкова и всю его бригаду к награде… И Самсонова…»

Алексей отъехал от казармы километра полтора, как вдруг «эмка» зафыркала, дернулась и остановилась. Шофер Коля вылез из кабины, откинул капот мотора.

Встревоженный остановкой, Алексей высунулся из кабины, спросил:

— Что случилось?

— Маленькая авария, товарищ начальник, — хмуро, как все шоферы во время поломки в пути, ответил Коля, — с карбюратором неладно.

— Вот еще новость! — рассердился Алексей. — Вечно у тебя что-нибудь…

Коля смущенно оправдывался:

— Непредвиденный случай. Придется подождать.

— Ты куда? Уж не на мост ли? — спросил Алексей.

— Я моментально, — засуетился Коля. — Сбегаю к мотористам, попрошу одну штуковину.

Коля вытащил из кабины коврик и плащ, разостлал на бугорке под березой, виновато предложил:

— Отдохните, товарищ начальник, на лоне природы, пока я сбегаю.

— Ты скажи прямо, — встревожился Алексей, — может, у тебя такая неисправность, что до утра стоять будем? Так я другую машину вызову.

— Да нет же, только с полчасика придется подождать. Честное слово!

Коля ушел.

В другое время Алексей не стал бы ожидать и постарался бы вызвать другую машину, но сегодня радость окончания работы делала его более сговорчивым. Ему захотелось побыть одному в лесу, разобраться в своих мыслях.

Он прилег на коврик под березкой, с наслаждением вдохнул пахучий холодок леса. Несколько минут Алексей лежал с закрытыми глазами, отдаваясь ощущению покоя. Возбужденные лица захмелевших рабочих, дружеские слова Шматкова, звуки гармоники, отчаянный пляс — все перемешалось в его голове.

Алексей открыл глаза и замер. Тишина, глубокая, огромная, царила над миром. Молчал лес, молчало небо, безмолвно и торжественно было кругом.

Изредка из черной глуши леса долетал пугающий крик совы, трепыхание чьих-то крыльев, писк неизвестного зверька. Со стороны моста доносилось слабое шипение паровоза, звук этот как бы оттенял безмолвие ночи.

Прошло полчаса. Коля не возвращался.

«Придется взгреть его покрепче… Этак я домой не доберусь до утра», — подумал Алексей.

Небо на востоке начинало бледнеть. Откуда-то донесся слабый петушиный крик. На коврик и на полотняный китель Алексея легла роса… Где-то, повидимому, в деревне, пели девчата, работницы новостройки.

Сильный девичий голос начинал запев; на следующей фразе к нему примыкало еще несколько теплых, не менее сильных голосов, хор ширился и рос и вдруг обрывался, и только серебряная струна девичьего голоса продолжала страстно звенеть в ночной тиши, пока хор снова не подхватывал ее, и так — без конца.

Алексей не заметил, как уснул… Ему приснилось, что едет он по лесу в грозу и «эмку» его швыряет на ухабах, и земля дрожит от непрерывных ударов грома.

«Говорил тебе поставить новый карбюратор!» — сердито кричит он Коле, но Коля — он же Шматков — смеется, показывая зубы… И вдруг множество загорелых рук подхватывают Алексея и начинают высоко подбрасывать. «Ух! Ух!» — вскрикивает он от удовольствия. Шматков смеется и кричит: «Надо ехать, товарищ начальник! Надо ехать! Будьте в надежде!»

Крик становится все громче, назойливее, и Алексей открывает глаза…

Склонившись над ним, Коля осторожно тряс его за плечо:

— Поедемте, товарищ начальник! Готово!

— Такие-то твои полчаса, — набросился на него Алексей, вставая и поеживаясь от рассветного холода. — Ведь мне к десяти часам опять нужно в Вороничи. Праздник нынче какой, а ты задержал меня в лесу до зари…

— Не ругайтесь, товарищ начальник. Пришлось в участковую мастерскую за такой пустяковиной идти. А это два километра. Пока механика разыскал. Теперь все в порядке, — смущенно оправдывался Коля.

— Я вот тебе задам такого порядка! — прикрикнул Алексей. — Я же тебе говорил, голова садовая!

— Алексей Прохорович, да я и так не более часа. Зорька-то, она теперь рано встает.

Было уже светло. От леса тянуло густым холодком, как из глубокого подвала. На траве, на коврике жемчужно отсвечивала обильная роса.

— Заводи, что ль, быстрее, — сердито приказал Алексей Коле.

Разминая ноги, он подошел к машине, открыл дверцу и остановился. Ему почудилось, что земля качнулась под его ногами. Странный гул неясно отозвался в его ушах.

— Что это гремит, Коля? — спросил Алексей. — Ну-ка, приглуши мотор.

Коля заглушил, и они оба прислушались…

— Я уже минут десять слушаю, — сказал Коля. — Похоже, орудия бьют где-то, не иначе…

— Какие орудия? Откуда?

— Самые обыкновенные, товарищ начальник… Артиллерия…

Алексей недоуменно глядел в небо. Там не было ни облачка, ни одной грозовой тени: всюду был покой.

На дороге показались люди. Кто-то пес красное знамя. Очевидно, бригады уже собирались идти в Вороничи на праздник. То глухие, то резкие раскаты непонятного грома возникали где-то за лесом — на западе, на юге, на севере и катились, сотрясая землю.

— А ведь это, похоже, у границы… Коля… Ведь тут до границы всего километров сорок. Должно быть, маневры. Как ты думаешь, Коля? — спросил Алексей.

— А кто ж его знает… Может, маневры, — пожал плечами Коля. — Домой поедем или в управление?

— Давай сначала в управление, — приказал Алексей и посмотрел на часы: было двадцать минут пятого.

— Смотрите, Алексей Прохорович, а ведь это дым, — сказал Коля, высовываясь из кабины. — Вон там, над лесом.

— Верно, дым, — согласился Алексей, все еще не садясь в машину, встревоженный загадочным зрелищем.

Огромные, шарообразные, вверху изжелта-красные, озаренные еще невидимым солнцем, а внизу темнолиловые горы дыма медленно поднимались в нескольких местах над лесом.

— Определенно, горит что-то, — мрачно сказал Коля.

— Ладно. Поедем, — хмурясь, распорядился Алексей и сел в машину.

В субботу вечером на пограничную заставу лейтенанта Чугунова, расположенную километрах в сорока от того места, где ночевал в лесу Алексей Волгин, приехала кинопередвижка. В старательно расчищенном садике, под навесом летней зрительной площадки, украшенной березовыми ветками, красными флажками и портретами вождей, бойцам был показан фильм «Волга-Волга».

Все время, пока киномеханик «крутил» картину, на площадке перекатывался дружный хохот, а кадр, в котором Игорь Ильинский падает за борт парохода, вызвал настоящую бурю.

Громче всех смеялся пулеметчик Иван Дудников, или, как его называли товарищи и командиры, Дудочка. Он по-детски прихлопывал руками по коленям, оглядывался на товарищей блестящими от восторга серыми бесхитростными глазами.

Все бойцы и командиры были в отличном настроении, особенно взвод, вернувшийся недавно из полевого караула. Люди почистили оружие, привели в порядок обмундирование, побрились, помылись, надели свежее белье. Многим бойцам завтра не надо было идти на сторожевые посты и в секреты — можно было отдыхать весь день, сидеть в красном уголке, играть в домино или шашки, читать, писать письма…

Мысль, что подъем назначался на завтра позже на целый час, была так приятна Дудникову, что он зажмурился, и когда открыл глаза, увидел, что фильм уже кончился и на зрительной площадке включили свет. Выходя из кино, он продолжал улыбаться, думая о смешных приключениях героев фильма. Но через некоторое время на лице его, скуластом, загорелом до черноты, с широким, чуть вздернутым носом и толстыми губами, было уже другое выражение, как бы говорившее, что кинофильм был только забавой и не стоило серьезному человеку много о нем думать.