Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями) - Род Серлинг

Гарвей, со своей стороны увидев, что этот человек готов к схватке, заставил себя прйти ему навстречу. Он откопал часть своего обаяния, зажег сигару, сдвинул шляпу на затылке на целый дюйм, и в эту минуту выглядел, как всегда.

— Что вас заинтересовало сегодня? — спросдл он.

Гримбли не выпускал сигару изо рта.

— Лютер Гримбли, вот моя карточка, — представился он и одновременно вручил свою карточку. — Честный Лютер Гримбли, тридцать лет в политике, готовлюсь к перевыборам, являюсь членом городского управления от тринадцатого городского участка. Возможно, вы слышали обо мне.

Все это он произнес на одном дыхании. Гарвей взял карточку и прочитал ее.

— Очень рад! — сказал он. — Что-нибудь… — Он сглотнул. — Неплохой «форд». Красивый, не так ли?

Тут Гарвей мысленно присел, ожидая приступа упрямой честности, готовой опровергнуть его слова, но голос молчал. И, впервые за несколько дней, он почувствовал, как в нем поднимается надежда.

Гримбли вынул сигару, оторвал несколько листов табака и изящно очистил от них подушечки пальцев.

— Как сказать, — заявил он, наполовину прикрыв глаза. — «Форд» можно назвать красивым, приняв дюжину таблеток аспирина и закрыв глаза, но в холодном неоновом свете, сынок… — Он покачал головой и показал на машину. — Это же развалюха! В каком она состоянии?

Гарвей хихикнул низким голосом и собрался ответить цитатой из Библии, которой он обычно отвечал на этот вопрос, и еще одним изречением, которое придумал сам полгода тому назад, но услышал свой голос: «Коробка треснула!» Гарвей вздрогнул, покрепче закусил сигару и отвернулся в сторону, проклиная себя, честность, заколдованную машину и все остальное.

Бровь Гримбли поползла вверх.

— Разбит блок, так ты сказал, сынок?

Гарвей устало кивнул и прекратил борьбу.

— Коробка треснула!

— Что еще?

Гарвей посмотрел на колеса.

— Резина стерлась на нет. — Он пнул колесо.

Гримбли подошел к «форду» и тоже пнул колесо.

— Так и есть, — сказал он. Гримбли состроил гримасу и почесал подбородок. — Видимо, машина много лет была в работе.

Затем он поспешно и хитро посмотрел на Гарвея.

— Впрочем, не очень много.

Гарвей почувствовал, что тоска и слова поднимаются в нем.

— Много? Да этой машине пришлось одолжить время, чтобы жить дальше.

Гримбли потыкал языком в щеку и мягко постучал по крылу «форда». Искоса он смотрел за Гарвеем.

— Сколько он стоит? — спросил он и, поспешно сменив тон, добавил: — Я имею в виду, для олyха, которому потребовалась действительно негодная машина для розыгрыша или чего-то в этом роде.

Он откусил небольшой кусок сигары, выплюнул его и снова обошел автомобиль. Затем низко и протяжно свистнул, втянул щеки и снова похлопал крыло автомобиля.

— Может быть, пятьдесят долларов?

Глаза Гарвея остекленели.

— Пятьдесят? — Ну, хорошо, — сказал Гримбли, — может быть, шестьдесят?

— А почему не тридцать? — сказал Гарвей. — Вы не понимаете, ведь так? Это плохая машина. Негодная.

Гарвею очень хотелось, чтобы его язык прирос и он мог закрыть рот. Он был осужден, проклят и запрограммирован, поэтому уже повернулся, чтобы идти и прекратить этот никчемный разговор. Он был совсем не готов к реакции Гримбли, поскольку маленький толстяк уставился, на него и захохотал. Он ржал во все горло до тех пор, пока не пбтерял над собой контроль. Гримбли стоял и хохотал до слез.

— Ах ты, мошенник! Ты — хитрый сукин сын.

Гарвей к этому моменту тоже засмеялся. Он и сам толком не знал почему. Возможно, он почувствовал облегчение, может, расслабился, но он присоединился к смеху Гримбли и хохотал до визга.

— А разве это не правда? — визжал он. — Разве это не самая настоящая правда?

Гримбли вытер глаза и постепенно перестал смеяться, но он все еще качал головой с удивленным восхищением.

— Я повидал много приемов, ей-богу! Все виды приемов, — Он подмигнул Гарвею и толкнул его в грудь. — Но ты — умный маленький пончик, ты… это старый английский прием, не так ли? Старая уловка! Ты- ловкий мошенник!

Он снова засмеялся и вернул сигару назад.

— Ты знал, что «форд» мне нужен, правда, чертяка! — Он снова пихнул Гарвея. — Ты знал, что я хочу его. Послушай, что я тебе скажу. — Тут он вынул сигару и продолжил: — Даю тебе за него двадцать пять долларов, главным образом из-за того, что это неплохая политика — водить старые автомобили. Люди не поймут, что ты таким образом на них наживаешься! — Он опять уставился на «форд»: — Пусть будет двадцать два с половиной. Я не замечал вмятину на крыле. — Он вернул сигару в рот, скосил глаза и взглянул на Гарвея.

— По рукам? — спросил он. — Двадцать два с половиной доллара, машину и никакого мошенничества.

Выражение экстаза на лице Гарвея медленно исчезло, и он почувствовал, что холодеет.

— Никакого мошенничества, — слабо проговорил он.

Тона Гарвея было достаточно для Гримбли. Снова его язык исследовал рот, он взглянул на Гарвея, потом на машину.

— Лучше бы ты показал товар, мошенник. Показывай внутренности, Я хочу видеть то, что покупаю!

Гарвей отвернулся и закрыл глаза.

— Двадцать два с половинор доллара, и машина как есть иг… и…

— И — что?

Гарвей повернулся к нему, его голос звучал, как у призрака.

— Она заколдована, — тихо произнес он.

Гримбли вытащил сигару изо рта, уставился на Гарвея, и снова раздался его визгливый, бесконтрольный смех.

— Заколдована! — вопил он. — Эта проклятая машина заколдована!

Он едва сдерживался и стоял, обхватив свое пузо, покачиваясь, задыхаясь вогнувшись пополам в истерике, повторял снова и снова:

— Заколдована! Проклятая машина заколдована!

Наконец он остановился, вытер глаза и вернул сигару на прежнее место.

— Значит, заколдована! Клянусь богом, ты — самый ловкий мошенник пятидесяти штатов! Ты обязан заняться политикой.

Он снова хохотнул.

— Заколдована, — он снова вытер глаза, и смех звучал в его голосе, когда он спросил: — Каким образом она заколдована?

Гарвей закатил глаза и слушал свой голос: — Кто бы ни владел машиной, ему приходится говорить правду!

Ну, черт возьми, наконец-то это сказано.

Теперь это его не беспокоило. Сатана, сидящий в нем и помешанный на честности, заставил его признаться. Слово «правда» произвело большой эффект на мистера Гримбли-. Словно Гарвей сказал «оспа», «сифилис» или «черная чума». Он сделал низкий и долгий выдох и вынул сигару изо рта.

— Приходится говорить правду? — переспросил он, произнеся слово «правда» как богохульство.