Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями) - Род Серлинг

— Дорогая, — сказал он слабым голосом, — дорогая, детка, мне кажется, что я заболел. То, что я только что сказал тебе… понимаешь, детка… это была шутка… я хотел сказать…

И у него вновь вырвались слова:

— Я опять собираюсь играть с ребятами в покер! — Гарвей швырнул трубку и оттолкнул от себя телефон. Он повернулся и широкими глазами смотрел на Ирвинга.

— Что происходит, Ирв? Какого черта со мной происходит? Я не контролирую то, что говорю. Я потерял контроль над…

Он замолчал, достал платок и вытер лицо. Потом поднялся, пересек комнату и выглянул во двор. Там, сам по себе, чуть в стороне от других машин, стоял «форд». Гарвей смотрел на него не отрываясь, потом обратился к помощнику.

— Ирв, — напряженно сказал он. — Меня постигло бедствие! Этот старый гусь… тот придурок, о котором я рассказывал, он сказал, что «форд» заколдован — и он был прав! Понимаешь, Ирв? Кто бы ни владел «фордом», ему приходится говорить правду.

Гарвей вцепился себе в волосы и дергал их во все стороны. Его голова качалась вперед и назад, а в голосе слышалась мука.

— Ирв, придурок… до тебя дошло? Можешь ли ты вообразить что-нибудь ужаснее?

Он оставил в покое волосы и начал бить себя в грудь.

— Мне! Гарвею Хенникату! Отныне и до тех пор, пока я владею этим автомобилем, — мне придется продолжать говорить правду!

Прошло три дня. Это были самые длинные дни, которые когдалибо в своей жизни проводил Гарвей Хенникат. Клиенты приходили и уходили, а Гарвей смотрел, как они уходят, ломая руки и таская себя за волосы или просто сидя в своей уютной конторе, физически неспособный вымолвить хоть слово наедине с самим собой составляющий одну из традиционных хвалебных речей. Ирвинг, которого он засадил за изготовление вывесок, принес большое их количество и довольно-таки уныло расставил в конторе. Он указал на них, и взглянул на Гарвея, который сидел, схватившись за голову.

— Я закончил вывески, босс, — сказал он. Гарвей раздвинул два пальца, чтобы открыть глаз. Он небрежно кивнул и снова закрыл лицо.

Ирвинг откашлялся.

— Вы хотите, чтобы я поместил их на машины, или сами их читать будете?.

Снова Гарвей посмотрел сквозь пальцы на таблички. «Без гарантий», «В плохом состоянии», «Не рекомендуем» — гласили надписи.

Ирв покачал головой. В его голосе слышалось уныние.

— Раньше я слышал о низком давлении, босс… но, я думаю, будем откровенны, это не давление.

Гарвей кивнул и застонал.

— Ирв, придурок, — сказал он голосом медсестры, — ты знаешь, что моя жена со мной не разговаривает? Молчит вот уже три дня.

— Это не только ваши проблемы, босс. Вам известно, что за три дня мы не продали ни одного автомобиля? — Он шагнул ближе и продолжил: — Та старушка, которая приходила вчера днем и хотела купить старый «остин»? Босс, прошу вас не нервничать! Разве можно начинать продажу автомобиля с сообщения о том, что будь эта машина постарше на год, то Моисей мог бы пересечь в ней Красное море? — Ирв покачал головой. — Мне кажется… всякой честности есть предел, шеф!

Гарвей кивнул в знак согласия.

— Раньше я тоже так думал! — сказал он.

Ирв фыркнул, переместил вес на другую ногу, откусил кончик дорогой сигары и приготовился к схватке иного рода.

— Босс, — начал он слегка изменившимся голосом. — Мне бы не хотелось причинять вам беспокойство. Но… понимаете, речь идет о моей прибавке.

Гарвей закрыл глаза. — О прибавке?

Ирв кивнул.

— Сегодня ровно полгода. То есть… я не собираюсь вас разорять, но вы обещали. Вы сказали, что если через полгода я продам три машины…

Гарвей повернулся в крутящемся кресле, мечтательно посмотрел в окно, но кргда почувствовал другой голос, поднимающийся в нем в точности так, как, это было последние три дня, его глаза вылезли из орбит. Он попытался сомкнуть губы и задушить приближающиеся слова, но это было ему не по силам.

— Ирвинг, — услышал он свой голос, — в тот день, кoгда ты получишь прибавку, на Фиджи ударит мороз!

Слова невозможно было остановить, хотя Гарвей делал сильное, почти нечеловеческое усилие остановить их путем экстренного извлечения виски из нижнего ящика стола. Но даже в тот момент, когда он откупоривал бутылку, слова лились из него подобно лаве из огнедышащего вулкана.

— Любой деревенский олух начинал и заканчивал работу здесь на одном и том же жаловании! Просто я морочу им голову прибавкой до тех пор, пока они не поумнеют!

Гарвей хотел извиниться, сказать, что он не хотел этого говорить, что Ирвинг дорог ему как сын и прибавку он действительно получит, как только все придет в нормальное русло, но вместо этого прозвучал самый настоящий приговор.

— Выбить из меня деньги для тебя будет не легче, чем налить раскаленное масло в уши ягуару! — вот что он сказал.

Гарвей поднял бутылку, словно она весила тонну, выпил, поборол тошноту и сказал напряженно и тихо: — Ирв, придурок, эти слова причинили мне больше боли, чем тебе.

Ирвинг распрямил свои худые костлявые плечи, обошел вокруг стола и сунул кулак в лицо бывшего шефа.

— Наказание, — сказал он твердым, высоким и визгливым голосом. — А это причинит мне больше боли, чем вам.

С этими словами он подпрыгнул, и Гарвей следил за тем, как его рука приближалась, пока не достигла его челюсти. Какой-то частичкой уставшего и потускневшего сознания он почувствовал удивление, что худенький маленький Ирвинг мог нанести такой сильный удар. С этой мыслью он завалился назад и приземлился на пол.

Ирвинг подобрал таблички «В плохом состоянии» и «Не рекомендуем», положил их Гарвею на грудь, точно похоронный венок, и, с чувством выполненного долга, тихо удалился.

Поздно ночью, по словам Хенниката, он сидел на ступеньках конторы, печально созерцая свои машины, в частности «форд» модели А.

Тот походил на железного изгоя; чьи древние фары зловеще глядели на Гарвея. Ночной бриз играл флажками и вывеской, дразня Гарвея их бренчанием и бессмысленностью.

Через северные ворота зашел джентльмен с брюшком, остановился и осмотрел машины. В старые добрые времена Гарвей уже был бы на ногах, пожимал бы его руку и начинал первую стадию атаки, прежде чем предполагаемый покупатель успеет сделать три вдоха.

Но в тот вечер Гарвей медленно встал, гостеприимно махнул рукой и прислонился к будке, в то время как мужчина посмотрел на него и направился в его сторону.

Его звали Лютер Гримбли. Он носил разновидность фрака, глаза его были маленькими, как у птицы. К тому же, у него во рту была сигара, очевидно, выполняя роль реквизита, во всяком случае, он, словно родился с сигарой во рту. Он мрачно кивнул Гарвею в ответ и покосилсятш «форд». Вне всякого сомнения, он принадлежал к такому типу покупателей, кого Гарвей называл «мыслителями», и жаждал вступить в битву воли и хитрости, как и сам Гарвей. Это было совершенно очевидно, судя по тому, с каким безразличным видом мистер Гримбли изучал «форд», одновременно наблюдая за лицом Гарвея.