Последняя бригада - Морис Дрюон

Успокоившись и растянувшись на траве, чтобы унять ломоту во всем теле, он мечтательно произнес:

— Хорошо бы сейчас принять ванну!

—   Хорошо бы вскочить на коня! — отозвался Сирил и показал на мотоцикл: — В этой штуке ты весь в пыли, а на лошади тебя обдувает ветерком. Потом даже вода покажется лучше.

—   Ты совсем как Ламбрей: если бы на свете не было лошадей, не знаю, что бы вы делали.

— Как видишь, старина, пока все заняты войной!

«Заняты войной… Верно, мы все воюем», — повторил про себя Лервье, словно эти слова не вязались с реальностью. Отдыхать в компании Сирила, перекинуться несколькими словами с парнями из другой бригады и на вопрос, что у него с рукой, ответить: «А-а… пустяки. Трассирующая пуля», будто получить трассирующую почетнее, чем простую, — все это и есть воевать?

А может, война состоит в том, что за долгие часы пребывания человека в разных боевых точках меняются его реакции, интересы и сама природа? Ведь хотя его ночные страхи и не оправдались, уже одно то, что он получил царапину, подарило ему чувство уверенности: он все же «прошел через это». Лервье-Марэ еще никогда не испытывал такого напряжения, такого ощущения преодоления себя, как в ту ночь, на пути в Жен, когда он убеждал себя, что просто обязан вернуться.

Нечто подобное он испытывал с женщинами: ему так много хотелось сказать, но в их присутствии он глупел и не мог выдавить из себя ничего, кроме банальностей. Как-то раз лейтенант Флатте, наставив на него монокль, заметил:

— Войной, дружище, занимаются как любовью. Работают те же органы!

«Нет, я не кавалерист, — думал Жак. — Я всего боюсь. У меня нет даже чувства, что я воюю, так как не могу дерзнуть».

Он резко поднялся, немало удивив тем самым Сирила, и сказал себе:

«Но теперь я дерзну… После войны… Женщины…»

И мысли его снова расползлись.

—   Лервье-Марэ! — позвал его офицер, стоящий в дверях командного пункта.

—   Ну вот! Опять ехать в Жен! — простонал Жак, снова почувствовав, как холодеет все тело.

«Делать нечего, делать нечего», — повторял он, быстрым шагом направляясь в сторону командного пункта.

Когда через несколько минут он вернулся с документами в руке, на его повеселевшем лице сияла широкая улыбка.

— Сирил, Сирил! — крикнул он. — Мы едем в бригаду, в нашу бригаду! Быстро собирайся и поехали!

Его бригада! Это было единственное место на земле, где Лервье-Марэ чувствовал себя уверенно.

Как только Сирил и Лервье-Марэ тронулись в путь, сектор снова начали обстреливать. На береговой линии завязался бой, и оборона была прорвана, как бумажная мишень. На перекрестках стрекотали автоматные очереди, у живых изгородей виднелись покореженные, дымящиеся минометы, виноградники были изрыты техникой, на улицах шли бои. Семена войны, идущей с севера, попадали на берег, не знавший войны со времен шуанов, и начали прорастать густыми пучками, как прорастает зерно в тех местах, где его зимой неаккуратно сгрузили с машин. Семена войны взошли и в зоне дислокации полевых частей. Тем не менее курсанты дрались, как дерутся упрямые крестьяне за свои поля или за церковь. Для них список погибших в вестибюле почета означал церковь, полоса препятствий в Верри — семейное достояние, и не один из них еще скажет: «Не позволим захватить нашу Школу».

Мотоцикл мчался по светлому шоссе. После тридцатичасовой поездки на ветру губы Лервье-Марэ запеклись, щеки задубели.

Сквозь огромные очки он перечитывал документ, который держал в руках. Этот важный приказ следовало доставить капитану Декресту и распространить по всем бригадам эскадрона. Надлежало, не дожидаясь наступления противника, части которого веером раскинулись в долине, поменять диспозицию и быстро, любыми доступными средствами сформировать непрерывный оборонный рубеж на высотах. Подкрепление из Сен-Мексена займет позиции на открытой местности. Таким образом, вся молодежь — курсанты-кавалеристы, пехотинцы, курсанты моторизованных войск, — все вступали в сражение.

Лервье-Марэ внимательно изучил каждую фразу, чтобы в случае чего по памяти ответить на вопросы. Скоро он предстанет перед Сен-Тьерри, и волнение ученика было даже сильнее, чем волнение фронтовика.

«Чем мечтать и писать письма, которые все равно не дойдут, лучше бы я побрился», — подумал он, инстинктивно поправив галстук и передвинув на место пряжку ремня.

Жаркое полуденное солнце слепило глаза, а синева неба была затянута легкой пыльной дымкой, которая часто появляется над Анжу. По этой небесной пастели всегда хочется провести рукой, а потом посмотреть, не осталось ли синевы на пальцах.

В ровном шуме мотора они катили по широко раскинувшимся холмам. Вдали аспидным блеском отливал шпиль церкви, придорожные тополя были пронизаны солнечным светом.

Лервье-Марэ прикидывал расстояние до церкви: километра два, а если учесть, что в ясную погоду следует добавлять, то, пожалуй, два с половиной… Вдруг что-то резко бросило его на бок, и весь окружающий пейзаж, с виноградниками, полями и косогорами, крутанулся перед глазами. Сирил сделал крутой вираж на широкой дороге, почти положив машину. На мгновение мотоцикл оказался на двух колесах, и Лервье-Марэ увидел у себя над головой просторные поля, почувствовав себя точно в море во время качки. Сирил приподнялся, как в стременах.

Наконец ему удалось выровнять машину, и третье колесо коснулось земли.

—   Что случилось? — крикнул Лервье.

—   Сзади! — заорал Сирил.

Лервье обернулся, но не увидел ничего, кроме убегающей ленты дороги.

— Изгородь слева! — снова крикнул Сирил. И тут Лервье разглядел за изгородью круглые каски.

— Ты что, не видел, как пули подняли пыль на дороге? — зло спросил Сирил. — Так погляди! Многовато для двоих!

Лервье внимательнее оглядел дорогу и окрестности.

— Там! — махнул он рукой, предупреждая Сирила.

На этот раз Лервье-Марэ услышал выстрелы: стреляли и сзади, и спереди.

— Господи, — прошипел Сирил. — Пригнись, я поворачиваю.

Мотоцикл юзом прошелся по дороге, подпрыгнул на выбоине и свернул на проселок, обсаженный тополями.

«Так и в дерево врезаться недолго, — подумал Сирил и посмотрел на спидометр: — Семьдесят пять… восемьдесят… Хватит».

Сбоку замелькали тонкие стволы тополей. Чех все же справился с управлением. Наконец, увидев между высоких осыпей узкую дорожку, ведущую к гребню, он сбросил газ.

—   Где мы? — спросил он, останавливаясь и вытирая лоб. Сдвинув каску на затылок, он на миг склонился над картой: — Надо держаться ближе к тылу, хотя это гораздо длиннее.

—   Старина, ты потрясающий водитель, — сказал Жак, переводя дыхание.

—   Ну, это мы еще посмотрим, — ответил Сирил, прислушиваясь к далеким разрывам.

Они снова двинулись в путь, и мотоцикл начал подниматься на пригорок. Склон сразу обстреляли. Это не был шквальный огонь: их хотели скорее напугать, чем уничтожить. Серию снарядов выпустили наудачу, как в лотерее. Неприятель стрелял сразу из нескольких точек. Справа от друзей в линию, как зубья расчески, легли шесть снарядов. На ежике скошенной травы виднелись темные воронки. Опасная зона, которую надо было проскочить, составляла метров триста. Мотоцикл вырулил на равнину. Сирил нажал на акселератор.

Рев мотора заглушил невыносимый свист, и вслед мотоциклу понеслись зубья еще одной расчески.

— Пригнись! — крикнул Сирил.

Повиснув в люльке на локтях, Лервье-Марэ нырнул внутрь, и голова его оказалась на уровне бортика. Воздух, где-то совсем рядом, раскололся от оглушительного взрыва. По жести коляски застрекотали мелкие удары, как будто ее дырявили карандашом. Потом вспышка — и полная глухота. Мотоцикл, не останавливаясь, ехал вперед. Опасная зона была позади. Сирил выпрямился, уши постепенно отходили от взрывной волны.

— Моя рука! — яростно и потерянно закричал Лервье-Марэ, и лицо его покрылось смертельной бледностью.

Вдоль бортика болталось нечто бесформенное, какое-то месиво из ткани и мяса, которое заканчивалось окровавленной кистью. Рука была изрешечена осколками, кости переломаны. Лервье пытался хоть чуть-чуть приподнять этот бессильно висящий кусок плоти, но ниже плеча рука его не слушалась.

Сирил сразу подумал, что надо срочно наложить жгут, но рана начиналась слишком высоко, и для жгута не было места. К тому же по затылку Лервье стекала подозрительная струйка крови.

— Я отвезу тебя в пункт первой помощи, — быстро сказал Сирил. — Мы уже рядом. Не шевелись, старина, не шевелись.

Лервье покачал головой.

— Бригада… — пробормотал он. — В свою бригаду… — сказал он громче. — Приказ… У меня нет теперь документа… Его выбило из руки… Ты же знаешь, что немцы уже совсем рядом.

Сирил склонился над другом. Они пристально посмотрели друг другу в глаза сквозь двойную слюду очков, и то, что по глазам друга понял Сирил, было важнее любой военной тайны.