Циклы 'Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

Все невольно поежились, представляя. Инна положила руку на плечо Истомина и улыбнулась писателю:

- Теперь ты сможешь, наконец, спокойно закончить книгу.

- Да-да, - подтвердил он не совсем решительно.

Инна сразу поняла его - недаром она была не только женщиной, но и актрисой, человеком творческим.

- Ведь главное - написать, правда? - сказала она.- Создать. Остальное менее важно.

Истомин улыбнулся, снял ее пальцы с плеча и поднес к губам.

Физик Карачаров отвернулся и скорчил гримасу: сегодня он был склонен отрицать женщин. Что они, в конце концов? Носительницы устойчивых признаков вида, не более того. Что сделали они в физике? Математике? Литературе? Живописи? Музыке? Технике? Если кое-где и можно найти по одному имени, то исключения лишь подтверждают правило. Женщины неспособны к абстрактному мышлению, и даже в оценке людей они постоянно делают ошибки.

Он сердито посмотрел на Зою. Проследил за ее взглядом. Зоя не отрывала глаз от Милы. Молодая женщина была бледна.

- Вам плохо? - тревожно спросила Серова.

- Нет. Нет-нет. Все хорошо. - Мила перевела дыхание и даже улыбнулась. - Но мне хотелось бы чем-то заняться. Нам всем нужно что-то делать, правда? Пока мы еще не привыкли...

- Ну конечно же! - после секундной паузы воскликнул Нарев. - У нас бездна всяких дел! Прежде всего, раз уж мы будем тут жить, надо устроиться, как следует! И в этом мы, Мила, никак не обойдемся без женского вкуса и вашего совета специалиста. Капитан, у нас тут, если не ошибаюсь, двадцать четыре каюты?

- В первом классе, - уточнил капитан. - И тридцать две в туристском.

- Оставим туристский, - отмахнулся Нарев. - И без того на каждого из нас приходится по три каюты - даже слишком много. Пусть каждый устраивается по своему вкусу - в двух, трех помещениях. Вы не против, капитан?

- Не возражаю.

- Может быть, и вы с вашими товарищами переселитесь сюда?

- Нет. Не поймите превратно: просто корабль требует наблюдения и ухода.

- Не стану спорить. Теперь нам предстоит распределить помещения в соответствии с желаниями каждого, сделать эскизы планировки, обстановки... О, друзья мои, у нас тут столько работы, что трудно даже представить, когда мы с нею справимся!

Все это было разумно, но Карачаров не мог согласиться просто так: должно же было в чем-то проявиться своеобразие его личности, а в физике здесь никто не разбирался. И он ворчливо проговорил:

- Надо работать! Я, например, не могу позволить себе отвлечься от главного.

- Каждый волен расходовать время по своему усмотрению, согласился Нарев. - Но вы-то, Мила, не откажетесь?

Мила кивнула, но Нареву показалось, что она переживает случившееся глубже, чем остальные.

- А вы? - повернулся путешественник к Истомину. - Наверное, тоже захотите прежде всего заняться книгой?

Литератор не ответил. Он стоял, машинально сжимая пальцы Инны. Наверное, он стиснул их слишком сильно: актриса осторожно высвободила ладонь. Тогда Истомин очнулся и обвел присутствующих рассеянным взглядом.

- Задумались? - улыбнулась Зоя. Она симпатизировала писателю, как и каждому, кто не пытался, сделать ее жизнь сложнее.

- Нет... Собственно, да. Задумался о будущем.

- Это интересно, - весело сказал Нарев. - Как представляется грядущее человеку, наделенному богатой фантазией?

Истомин все так же отсутствующе взглянул на него.

Истомин был из породы запойных писателей, пробуждающихся после долгой спячки и работающих днями и ночами, с головой утонув в возникающей книге, чтобы потом, закончив ее, со вздохом облегчения снова задремать, отдавшись на волю событий. Сейчас Истомин вдруг почувствовал, как пустота, возникшая в нем, как только ему стало ясно, что возвращение на Землю откладывается до бесконечности, стала наполняться, как будто кто-то открыл шлюз. Все, что говорили вокруг, доходило до него как сквозь вату, застревало где-то в среднем ухе и не затрагивало мозга, который вдруг стал лихорадочно продуцировать картины будущего.

- Да надо ли? - проговорил он голосом, в котором нерешительность боролась с удовлетворением: слушатель, в конце концов, это уже почти читатель. - Все пока еще очень сыро... и следует ли задумываться о таких вещах? У меня это получилось нечаянно...

- Это необходимо! - прервал его Нарев. - Обмен мыслями и знаниями для нас необходим: ведь каждый из нас обладает чем-то, чего нет у других. Это всегда так, и каждый уходящий человек уносит нечто, чем обладал он один в целом свете. Мы все будем вечерами по очереди рассказывать - о своих мыслях, о пережитом, и о предстоящем, конечно, тоже.

- Хорошо, - сказал Истомин и вытянул руку, чтобы жестом отмечать каждую паузу и каждое ударение в своем рассказе или, может быть, пророчестве.

...Истомин вышел из своей каюты и огляделся. Салон был пуст. Дверь на прогулочную палубу уже несколько лет стояла открытой: что-то разладилось, и никто не стал чинить механизм. Пластиковая обшивка салона от возраста потеряла цвет, стала шершавой, неприятной для прикосновения. Кое-где она отстала от стен, в некоторых местах порвалась, и в прорехах виднелся темный, холодный даже с виду металл.

Истомин помедлил, прислушиваясь. Двери остальных кают были затворены, из-за них не доносилось ни звука. Писатель знал, что большинство кают пустовало, населявшие их прежде пассажиры успели умереть. Их тела, как и все прочие отходы на "Ките", попали в утилизаторы, потом в синтезатор и теперь совершали круговорот в системе корабля. Оставшиеся в живых могли считать себя людоедами, но это не смущало их, а еще точнее - они об этом даже не думали. Одиночество, длившееся десятилетия, привело их к полному отупению, к утрате всяческих интересов. Невыносимо - изо дня в день, из года в год видеть все те же лица, слышать те же голоса и те же слова, всегда одни и те же. Раньше, когда пассажиры были моложе и энергичнее, это не однажды приводило к схваткам, в которых лилась кровь. Сейчас столкновений уже не происходило, но лишь потому, что люди больше не хотели видеть друг друга. Все свое время они проводили взаперти, и прежде чем выйти из кают, убеждались в том, что в салоне никого нет и можно пробежать туда, где была пища