Цепь грифона - Сергей Максимов

Самого выстрела он не слышал. Вернее, не отличил его от многих других. Слышал свист пули у головы. За годы войны он безошибочно научился различать направление стрельбы по звуку выстрелов и свисту пуль. Стреляли сзади и стреляли из винтовки. Он обернулся, но что можно было заметить в царившей вокруг неразберихе рубки польской пехоты? В конце этого же дня ещё один выстрел. Сомнений не осталось. Кто-то начал на него охоту.

Это было что-то новое в его военной карьере. Среди многих неприятных впечатлений последних недель – это было самое неприятное и, вероятно, самое опасное. Он справедливо связал происшествие с издержками и спецификой гражданской войны. Даже вообразить подобное в прежней русской армии было невозможно. Но чему было удивляться здесь? Если после нескольких дней боёв нельзя было найти никого из комиссарского пополнения. Включая погибшего при наступлении комиссара Ивлева…

Случись подобное во время войны германской, он должен был доложить по команде рапортом. Командир, получивший его рапорт, должен был провести расследование, найти виновного и предать его суду. В новых условиях следовало обратиться в военный отдел ВЧК или в особый отдел армии. Но, был уверен Суровцев, это вряд ли устранит опасность. Да и будут ли особисты искать стрелка? Кто он, Суровцев, для них? Чуждый классовый элемент. Таких, как он, теперь так и называли – «попутчик».

Он и был попутчиком. Какой-то инстинкт военного человека толкнул его в ряды Красной армии. Он точно обрадовался, что ему представилась возможность воевать не со своими соотечественниками, а с внешним противником, с агрессором, посягнувшим на целостность и суверенитет родины. Но он был и оставался белогвардейцем. И, как белогвардеец, собирал разведывательную информацию. И ничего поделать с собой не мог. И вот выстрел в спину. От кого? Кто стрелял? Гадать было бессмысленно. И рассказать об этом всё же было нужно.

– А может быть, случайно кто пальнул? В бою всяко бывает, – заметил ему комполка Гриценко. – Хотя вояка ты бывалый, – тут же задумчиво признал он.

– Вот и я о том же, – продолжил Суровцев. – Как какая пуля свистит, и ты и я знаем. Сзади стреляли. Били из винтовки или карабина.

Гриценко некоторое время помолчал.

– Ординарцем пора обзаводиться, – наконец произнёс он. – Что я тебе ещё скажу? Война гражданская, ни в ком нельзя быть уверенным. Бывшие белые есть. Свои могут завидовать. Ты военспец, и некоторые краскомы на тебя очень даже запросто косо смотреть могут. Да слово кому обидное сказал, в конце концов, – вот тебе и пуля в спину.

Краскомы… Командный состав Красной армии был далеко не однороден. Легенда о командирах-самородках из простых солдат и унтер-офицеров отжила свой век вместе с руководящей ролью коммунистической партии. Теперь достаточно точно известно, какое место занимали в новой армии бывшие офицеры.

Нижние офицерские чины: прапорщики, штабс-капитаны и даже капитаны становились красными командирами (краскомами). Тогда как капитанов, подполковников, полковников и генералов старой армии относили к категории военных специалистов (военспецы). Уже как выпускник Академии Генерального штаба, Суровцев в Красной армии являлся военспецом.

Учёт бывших офицеров, причисленных к Генеральному штабу, вели в Красной армии, как выясняется, весьма тщательно. Другое дело, что данные эти были почти секретными. Можно даже сравнить исследования современного историка Сергея Волкова и данные преемника Тухачевского на посту командующего 5-й армии Генриха Эйхе. Тоже, кстати, бывшего офицера (прапорщика). «Всего, – сообщает Эйхе, – было 1600 офицеров Генштаба». По его словам, «на учёте в Красной армии находилось 400 таких офицеров». Фактически работали 323 человека. Из них непосредственно принимали участие в боевых действиях 133 человека. «Все остальные, – сообщает Генрих Христофорович, – оказались на стороне наших противников».

Нельзя не поразиться точности Волкова: «1528 офицеров Генштаба на 8 февраля 1917 года (без учёта находящихся в плену)». «До октября 1917 года, – уточняет учёный, – произведено в Генштаб – 81. Погибло – 25 и уволено 90 офицеров». Ещё 133 человека были переведены в Генштаб уже при большевиках (имеются в виду ускоренные курсы академии, 158 офицеров). 305 человек окончили академию в армиях Колчака. Таким образом, получается цифра – 1594 офицера. Расхождение с Эйхе в шесть человек. Такое же незначительное расхождение и по советским спискам. 400 у командарма. 418 называет историк и добавляет, что отдельные списки были по Украине (70 на 1 сентября 1919 года). Остаётся только повторить за Сергеем Владимировичем Волковым, что «90 офицеров, уволенных до октября 1917 года за реакционность взглядов, никуда не делись. Они составили цвет белых армий».

Но что совершенно очевидно, так это то, что большевики использовали генштабистов более рачительно. Тогда как в офицерских полках в первые месяцы Гражданской войны им приходилось занимать должности ротных командиров. А то и вовсе ходить в атаки простыми солдатами.

И ещё одна важная деталь из практики работы с бывшими офицерами: высокую должность такой офицер мог занять только в том случае, если его семья находилась на территории, занятой Красной армией. Семьи были в заложниках. Одна из придумок Льва Троцкого.

– Значит – стреляли, – задумчиво повторил Гриценко. – Хоть что ты мне ни говори, товарищ Суровцев, а ведь и я не могу тебе до конца поверить. Я вот на тебя в бою не раз посмотрел… Ты кому другому рассказывай, что с семнадцатого года на печи сидел и не воевал. Да и по характеру, смотрю, такие, как ты, во время войны без дела не сидят, – опять коснулся опасной для Суровцева темы комполка.

– Алексей Петрович, я, ей-богу, на своём месте.

– Речи нет. Должности соответствуешь, – продолжал Гриценко. – Да сдаётся мне, что с белыми ты так не воевал бы.

– Так и все воюем иначе. Поляки – захватчики.

– Вот-вот. А белые, выходит, – свои, – нараспев произнёс комполка.

– Не знаю, что и сказать.

– Да и правда. Лучше молчи. А вообще, что тебе, что мне, надо меньше шашкой махать. Командиров своих ругаем, а сами, как дураки, под пули лезем. А в спину мне тоже стреляли. В прошлом году. Сенька мой выследил гада. Шлёпнул без всякого особого отдела и революционного трибунала. Вон он, – указал Гриценко в окно на сидящего на подводе во дворе ординарца – рыжего Сеньку. – Сидит себе на солнышке. Пузо греет. Маленько ребенько телятко, – добавил он по-украински.

С отменой крепостного права денщиков в русской армии уже не было. Появились вестовые. Говоря языком современным – посыльные. Не раз и не два высшие офицерские чины и генералы получали нарекания за то, что уподобляли вестовых денщикам, которые и хозяйство вели, и за командиром ухаживали. Теперь появились ординарцы. Он же и денщик, и вестовой. Он же и телохранитель.

– Скажу Сеньке, чтобы пока приглядел за тобой в бою. Но ты ординарца себе присматривай. Тебе как начальнику штаба он уже положен. А ещё скажи мне уже как мой начальник штаба и военспец. Что ты думаешь об обстановке. И не на уровне полка, бригады или дивизии, а на уровне всей нашей армии. А если можешь, то и фронта.

– Обстановка более чем сложная, – уверенно отвечал Суровцев. – Да ты и сам всё знаешь. Давай просто будем рассуждать, глядя на карту?

– Валяй, – согласился Гриценко.

– Перед нами как были, так и остались три польские армии. Я правильно понимаю?

– Правильно, – кивнул Гриценко.

– В результате наших совместных действий с двенадцатой и четырнадцатой красными армиями, – продолжал Суровцев, – основательно потрёпана лишь одна армия противника – вторая польская. Правда, тыл третьей польской армии дезорганизован и почти разрушен. Шестая польская армия, потеряв основу на своём левом фланге, пятится. Нарушено взаимодействие всёх польских армий, но ни одна из них не разгромлена. При назначенном для нас направлении на Брест-Литовский за нами должны следовать не две красные армии, как сейчас, а как минимум четыре. Должны следовать общевойсковые армии, желательно свежие, и закреплять намеченный успех. Ни одной стратегической задачи большей, чем недавнее освобождение Киева, с такими силами, как нынешние, мы решить не сумеем. Сил Конармии пока хватает для малой войны, но не более того. Наши преимущества при захвате даже небольших населённых пунктов быстро улетучиваются. Удержание и оборона лишают нас манёвренности и распыляют наши силы. Ставится под сомнение и поставленная нам в начале наступления задача. Командование должно сменить нам задачу или усилить наше направление дополнительными силами. Если рассматривать действия нашего Юго-Западного фронта в свете взаимодействия с соседним фронтом, Западным, то в связи с нашим отклонением в южном направлении можно говорить об эксцентрическом расхождении оперативных линий.

– Это как? Бить растопыренными пальцами? – спросил комполка.