Революция 1. Японский городовой - Юрий Бурносов

– Я ни разу не был представлен государю, – покачал головой Гумилев.

– Я тоже, господь миловал, – отозвался Курбанхаджимамедов. – Не хотите еще немного шустовского?

– Нет-нет, мне достаточно! – замахал руками Гумилев. Поручик пожал плечами, но и сам пить не стал. Гумилев неожиданно вспомнил, что еще пару лет назад читал в какой-то газете, что негус – большой враг пьянства, и не только пьянства, а даже умеренного употребления спиртных напитков. Заметка тогда была проиллюстрирована ярким примером: негус приказал посадить под арест двух генералов за то, что они выписали из Англии ящик джину.

Он уже хотел бежать к своему чемоданчику за мятными пастилками для освежения рта, как литавры и трубы взревели совсем уже рядом. А через несколько минут Гумилев увидел негуса негести.

– Я не знаю, правильно ли сделал, но недавно я вступил в социал-демократическую партию, – сказал Цуда Сандзо.

Они со стариком сидели в маленькой полпивной[14]. Цуда пил дешевое пиво, закусывая моченым горохом, а старик задумчиво грыз соленую баранку. Он ничуть не изменился, разве что одет был так, как одевались московские китайцы – мелочные торговцы, работники прачечных и фокусники.

Старик по своему обыкновению объявился неожиданно, стоило Цуда вернуться из Финляндии. Он сам нашел его, хотя Цуда знал о предстоящей встрече – ему сказал сверчок. Сверчок в свое время привел его на промозглую улицу, где солдаты расстреливали делегацию рабочих, сверчок шептал ему во время разговора с Ульяновым-Лениным на вечерней улице Выборга, заставляя находить нужные слова, поддакивать в важные моменты. Ленин остался очень доволен Цуда, а когда узнал, что тот изучает народную медицину, долго говорил о кладезях многовековой мудрости, которыми нужно пользоваться для общего блага. Цуда не знал, встретится ли ему еще раз этот невысокий картавый человек, но над вступлением в его партию думал недолго.

– Это правильно, ты знаешь, что делаешь. Я читал об этой партии, – сказал старик. – Очень опасная партия. И очень нужная.

– Да, они становятся популярны, – согласился Цуда.

Старик помотал головой:

– Дело не в популярности. Этот Ленин – весьма хитрый человек. Вот послушай: господин Кацусигэ всегда говорил, что есть четыре типа слуг: «сначала поспешные, потом медлительные», «сначала медлительные, потом поспешные», «всегда поспешные» и «всегда медлительные». «Всегда поспешные» – это те, кто, получив приказ покончить с собой, действуют быстро и безупречно. «Сначала медлительные, потом поспешные» – это те, кто, получив приказ покончить с собой, не обладают должным пониманием, но быстро находят в себе силы и завершают дело. «Сначала поспешные, потом медлительные» – это те, кто сначала быстро берется за дело, но по ходу приготовлений уступает сомнениям и начинает медлить. Таких людей очень много. Остальных можно назвать «всегда медлительными». Так к какому типу слуг ты бы отнес Ленина, Цуда?

– Но Ленин ничей не слуга, – возразил бывший полицейский.

– Каждый человек – чей-то слуга, даже если он об этом не догадывается. А если он не догадывается, то и лучше: думая, что живет для себя и своим умом, он каждый день старается еще сильнее прежнего. Так к какому типу слуг ты бы отнес Ленина?

– «Всегда медлительные»? – неуверенно спросил Цуда.

– Я тоже так ошибся. Видишь, и я ошибаюсь… Но я читаю много газет, не только русских, и я могу сказать: Ленин соединяет в себе все четыре типа слуг. Господин Кацусигэ сам не нашелся бы, что сказать по его поводу. Поэтому повторю: это очень хитрый и опасный человек. Русский царь в сравнении с ним – никто, потому что царь сначала поспешен, потом медлителен, это уж точно.

– Что же мне делать дальше?

– Сверчок подскажет. А я, бедный старик, всего лишь рассказал тебе притчу.

Оба помолчали, потом Цуда признался:

– Мне жаль людей, которые погибли на броненосце.

– А разве не жаль тебе было доброго водоноса Каору, которого ты убил на берегу озера Бива? Иногда сострадание в том, чтобы убить. Убить врага легко, а вот убить друга – подвиг, на который способен не каждый. К тому же, если бы адмирал Макаров остался жив, как все могло бы сложиться в Порт-Артуре? Но я вижу, у тебя есть еще вопросы. Спрашивай, спрашивай, самурай.

– Кто были те люди, господин? На необычной резиновой лодке, которые дали мне аппарат, чтобы дышать под водой?

– На этот вопрос я тебе не могу ответить, Цуда. Есть множество вещей, на которые даже я не знаю ответа, а есть и такие, на которые ответов не должен знать ты, потому что попросту не сможешь их понять. То, что неясно, лучше считать неизвестным. Господин Санэнори однажды сказал: «Есть вещи, которые нам понятны сразу же. Есть вещи, которых мы не понимаем, но можем понять. Кроме того, есть вещи, которых мы не можем понять, как бы мы ни старались». Это очень мудрое суждение. Человек не может понять тайного и непостижимого. Все, что он понимает, довольно поверхностно.

Цуда опустошил кружку и оглянулся, чтобы подозвать человека и попросить еще пива. Когда он повернулся, старика уже не было, и только на выскобленных досках стола лежала надкушенная соленая баранка.

Сверчок молчал.

…Императору Абиссинии Николай Гумилев ни за что не дал бы шестидесяти с лишним лет. Зрелый мужчина с кудрявой бородой, пухлыми негритянскими губами и хитрым взглядом, Менелик приветствовал русских. Николай знал, что Менелик прибавил к своему имени число II из уважения к легенде, гласящей, что первый Менелик был сыном царя Соломона и царицы Савской, основательницы династии Соломонидов. Однако при всем этом негус слыл скромным человеком и тотчас подтвердил это, сказав по-французски:

– Я рад приветствовать посланников великого императора Николая. Прошу простить, что встречаю вас не в своем дворце, а в этой жалкой деревне, хотя пристало бы принимать вас совершенно иначе.

Пока Менелик и Курбанхаджимамедов, как старший, обменивались цветистыми фразами, Гумилев разглядывал дружину негуса. Солдаты-нефтенья, вооруженные новыми европейскими винтовками и саблями в виде кривых обоюдоострых ятаганов или прямых мечей, обмотанные патронташами, со щитами из кожи гиппопотама, выглядели весьма грозно, хотя в остальном были одеты, как обычные крестьяне, лишь на ногах имели сандалии, тогда как все остальные ходили босиком.

Придворные деятели выглядели побогаче – в львиных и леопардовых шкурах, украшенных золотом и медью, однако видно было, что это не просто камарилья, привыкшая таскаться за государем, есть, пить и собирать по возможности взятки на российский манер; под шкурами бугрились тренированные мышцы, сабли сияли остро заточенными лезвиями – окружение Менелика состояло из бывших воинов, в любой момент снова готовых сесть в седло и возглавить атаку или погоню.