Тигр снегов - Тенцинг Норгей

Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…

Англичане рассказывали мне, что для них это зву­чит как многократное повторение «money-penny-hum» («деньги-пенни-звон»). Ом мани падмэ хум… Эти слова – таинственная, священная молитва буддистов. Дословно они означают «драгоценный камень в цветке лотоса», но имеют также много сокровенных и симво­лических смыслов, известных лишь самым ученым ламам. Эту молитву можно услышать повсюду, где есть буддисты, но особенно часто в Тибете. Вращают­ся молитвенные колеса, развеваются молитвенные флажки…

Ом мани падмэ хум.. Ом мани падмэ хум…

Тибет – священная страна, а Лхаса – святыня этой священной страны. Каждый буддист мечтает попасть туда хоть раз в жизни, как христианин мечтает о Иерусалиме или мусульманин о Мекке. Мои роди­тели тоже давно мечтали об этом, но не смогли осу­ществить свою мечту. Поэтому я чувствовал, что побываю в Лхасе также и от их имени, от имени всех, кто мне дорог. Я купил якового масла, чтобы зажечь лампадки в храмах и монастырях. Я вращал молит­венные колеса, заполненные молитвенными надпися­ми.. Подумав, что, может быть, именно благословение тещи помогло мне попасть в Лхасу, я особо помолился за нее. В моем народе говорят, что если ты не побы­вал в Лхасе, твоя жизнь на земле ничего не стоит. Теперь у меня было такое чувство, словно вместе со мной пришли в Лхасу все мои родные и близкие.

Я религиозный человек. Я верю в бога, в Будду, дома у меня всегда был молитвенный угол или ка­морка, согласно буддийскому обычаю. Но я не орто­доксальный буддист. Я не особенно верю в ритуалы и вовсе не суеверен. За свою жизнь я видел слишком много гор, чтобы верить, будто они обители демонов. Не очень-то я верю и в призраков, хотя однажды, много лет тому назад, безуспешно пытался выследить женщину-призрак, которая якобы обитала в Тоонг Соонг Бусти. Далее, и это уже без шуток, я знаю слишком много людей других вер, чтобы считать, что они заблуждаются и правы одни только буддисты. Я не образованный человек, не лама и не начетчик, чтобы заниматься теологическими рассуждениями. Но мне думается, что на земле есть место для многих вероисповеданий, как и для многих рас и наций. Бог – это все равно что большая гора: к нему надо подходить не со страхом, а с любовью.

К сожалению, содержание религии, какой бы истин­ной она ни казалась, еще не определяет ее внешние формы и проявления; в буддийской церкви (как, оче­видно, и во всех других церквах) происходят вещи, имеющие мало общего с поклонением богу. Некото­рые из наших лам действительно святые люди. Есть среди них большие ученые, знающие много тайн. А встречаются такие, которым, кажется, и стадо яков не доверишь, не то что человеческие души; такие, ко­торые стали монахами лишь потому, что это позволяет им жить хорошо, почти ничего не делая.

У нас, шерпов, рассказывают историю, которая всегда мне очень нравилась. Не думаю, чтобы она бы­ла сплошной выдумкой. В ней говорится о двух ла­мах, странствовавших из деревни в деревню. В одной деревне они пришли в дом, где хозяйка варила кол­баски. Некоторое время они смотрели на нее, напевая и вращая свои молитвенные колеса, но едва женщина вышла, как один из них прыгнул к очагу и выхватил колбаски из котелка. Однако женщина вернулась раньше, чем они успели съесть всё, и тогда тот лама, не зная, что делать, спрятал оставшиеся колбаски под свою остроконечную шапку. Они хотели было уйти но женщина, ничего не заметив, попросила их помолить­ся за нее, и пришлось им снова начинать свою музыку. Некоторое время все шло хорошо, но тут второй лама увидел, что колбаски свисают на веревочке из-под шапки товарища. Чтобы предупредить его, он на ходу изменил слова молитвы – все равно женщина не по­нимала их.

– Ом мани падмэ хум, – распевал он, – колбас­ки видно. Ом мани, колбаски видно, падмэ хум.

Однако, вместо того чтобы сделать что-нибудь, пер­вый лама запел еще громче и стал как-то странно подпрыгивать. Второй пришел в неистовство.

– Ом мани падмэ хум, – твердил он. – Колбаски! Колбаски!

А первый принялся прыгать, словно одержимый тысячью дьяволов.

– Пусть хоть вся свинья видна! – завопил он вдруг. – Мне всю голову сожгло!

Я не склонен давать ламам колбаски, чтобы они прятали их под свои шапки. Совсем недавно, после штурма Эвереста, меня просили пожертвовать деньги в один монастырь близ Дарджилинга, однако, поду­мав, я отказался. Я предпочел отдать деньги на по­стройку приюта для бедных, нежели кучке монахов, которые истратили бы их только на самих себя.

И все же я повторяю, что я верующий человек. Мне хотелось бы думать, что это заключается прежде все­го в том, что меня заботит искренность моей веры, а не ее внешние проявления и всяческое ханжество. На вершине Эвереста я склонил голову и подумал о боге. И во время путешествия по Тибету я тоже ду­мал о нем, я думал о своих родителях и о своей по­койной теще, вера которой была так сильна, и знал, что путешествую также и от их имени.

Ом мани падмэ хум… Ом мани падмэ хум…

Мы проходили мимо стен мани, так чтобы они всегда были от нас по левую руку. Мы проходили длин­ные ряды чортенов, хранилищ душ умерших. Мы про­ходили мимо развевающихся молитвенных флажков и вращающихся молитвенных колес и древних монасты­рей на вершинах скал великого плато.

Путь из Гангтока занял около двадцати дней. Ко­гда мы двигались, то двигались очень быстро, во вся­ком случае для этого края, потому что профессор Туччи был нетерпелив и неутомим. Но часто мы оста­навливались около монастырей в поисках интересных вещей. Прежде всего профессора занимали старые книги, рукописи и предметы искусства. Но он вел се­бя не как турист на базаре – он отлично знал, чего хочет, а чего не хочет, и часто ламы поражались то­му, что профессору известно об их сокровищах боль­ше, чем им самим. По вечерам он сидел допоздна в палатке, изучая свои приобретения и делая записи, и страшно сердился, если кто-нибудь мешал ему. В полночь или еще позже он мог вдруг выскочить из палатки и объявить: «Ол райт, я готов. Двигаемся дальше!» И нам приходилось всем подниматься и от­правляться в путь.

Наконец настал великий день. Однажды утром мы увидели перед собой не пыльную степь с уединенными монастырями, а широкую долину между гор и в ней большой город. Мы увидели улицы и площади, храмы и базары, множество людей и животных, а надо всем этим возвышался на краю города большой дворец По­тала, где живет Далай-лама. Мы остановились, я вспо­мнил свои молитвы. Затем мы въехали в Лхасу.

Профессора Туччи здесь хорошо знали по преды­дущим посещениям; нас сердечно приветствовали и предоставили нам просторный дом. Затем последова­ли приемы, устраиваемые правительством и частными лицами, причем некоторые проходили верхом на ло­шадях на открытом месте за городом, – я никогда еще не видел ничего подобного.