Зона поражения - Александр Бородыня

— А чего это у тебя? — спросил Сурин, улыбаясь и тыча пальцем в рисунок.

— Это женские туфли! Разве не похоже?

— А я думал, окорочка! — нервно усмехнулся Сурин. — На окорочка похоже вышло. Телячьи!

6

Боли не было, и из любопытства Максим Данилович ходил по дому. В одной из квартир он обнаружил градусник за стеклом. Высокая узкая колба была наполнена фонарным светом, но красная черточка терялась. Максим Данилович потер пальцами стекло, подышал, опять потер.

— Минус один! — сказал он. — Холодно!

Будто слегка дотронулась до левого бока чья-то невидимая рука. Потянула. Последовав за Тихоном, он вышел на лестничную площадку. Было слышно, как шуршат этажом ниже какие-то тряпки, выбрасываемые Зинаидой из шкафа. Было слышно, как женщина тихонечко скулит: то ли плачет, то ли сходит с ума.

«Наверное, завтра к вечеру уже в Киеве будем, — подумал он. — Хорошо бы… А она не старая совсем тетка, не старая… — В боку опять потянуло, и Максим Данилович оперся ладонью о кафельную стену. Стена была холодной и гладкой под перчаткой. — Сколько ей лет, интересно? Спрошу ее».

— Чердаки они не проверяют, нечего там проверять… — звучал где-то впереди, выше по лестнице голос Тихона. Гуляло по голубому кафелю стен, по дерматину распахнутых дверей, по коричневым перилам лестницы легкое пламя свечи. — Месяц назад дозиметристы ходили, так выше четвертого этажа и не полезли, сволочи, заленились… Правда, недавно двух мертвых зеков в квартире нашли, стали наезжать. Ну все равно все здания не осмотришь. Город целый. Приедут человек двадцать, побегают по лестницам со своими автоматами и уедут… Они же не знают, где искать… А кабы и знали, мы их раньше заметим…

На следующей лестничной площадке Максим Данилович приостановился, перевел дыхание. Опять потянуло в левом боку. Зачем-то потрогал кончиками пальцев губы, распухшие и сухие, нарочно покашлял, вытянул из кармана куртки пачку папирос, прикурил от спички.

— Ну, ты чего там застрял? — послышалось сверху. — Поднимайся!

Он не задул спичку, и она догорела в пальцах, рождая маленькие тени. Еще раз затянулся поглубже, прикусил картонный мундштук. Боль налетела и охватила его моментально, все тело, как тогда, в машине. Спичка прожгла перчатку. Острый крючок, вонзившийся в левую сторону живота, потянул вверх. Мрак перед глазами колыхнулся, поплыл… Папироска выпала из пальцев и покатилась по ступенькам.

— Сейчас! — сказал он и, ухватившись за перила, сделал несколько трудных шагов. — Помоги мне! — прикусив губу и от вкуса собственной крови обретая хоть какую-то твердость, попросил он через силу. — Больно очень! Помоги!

Все-таки удалось не закричать. Максим Данилович только сильно скрипел зубами. Он даже не упал ни разу. Опираясь на руку Тихона, он дошел на своих ногах до верхнего этажа — казалось, восхождение по лестнице продолжалось несколько часов — и рухнул на какую-то лежанку. Как потом стало видно, на низкий диван. Закрыл глаза и провалился в ад. Когда он открыл глаза, боли не было, только тупо стучало сердце, отдаваясь почему-то в бок.

— Тебе когда в последний раз укол делали? — склоняясь к нему, спросил Тихон.

Максим Данилович увидел в руках его шприц. Борода смешно шевелилась, глаза за желтыми очками улыбались.

— Не помню, в больнице, наверно, не помню…

— Как ты еще живой?!

Максим Данилович неожиданно для себя просто присел на диване. Его удивило, как вокруг жарко. Это было маленькое помещение, комната метров восемь, окно задвинуто шкафом, и из-за полировки торчат тряпки. Несколько дорогих мягких стульев, возле двери узкий зеленый буфет, забитый банками и какими-то пакетиками. Впритык к дивану, на котором он сидел, стоял еще один диван. Человек спал, накрывшись с головой серым пледом, только по светлому локону, торчащему наружу, и по сдавленному кулачку с обручальным колечком можно было определить, что это женщина.

— Сколько вас здесь?

— С ней четверо.

Тихон закатал рукав и зубами затянул выше локтя резиновый жгут. Отчетливо выдавились сквозь кожу плотные синие вены.

— Уколы делать умеешь?

Максим Данилович кивнул. На столе горела керосиновая лампа, рядом с лампой спиртовка, на спиртовке коробочка стерилизатора. В открытой картонной коробке лежали, как стеклянные патроны, небольшие ампулы с красными маркировками.

— Предупреждать надо! — сказал Тихон, пинцетом вынимая из стерилизатора новую иглу. — Будь любезен, уколи. Я и сам могу. Но знаешь, иногда хочется, чтобы кто-то другой тебя уколол для разнообразия.

— Она не может? — показав глазами на спящую женщину, спросил Максим Данилович. — Нет!

— А кто она?

— Отсюда, из Припяти, у нее вся семья погибла. Отец и муж, оба были пожарниками первой волны. Двое детишек тоже… — Он понизил голос до шепота. — Несчастная женщина. Ее сюда недели три назад привезли, думали, что покажет, где спрятан контейнер. Думали, знает. А она ничего не знает… Наврала!..

— А что за контейнер? — осторожно спросил Максим Данилович.

Но он напрасно опасался, Тихон ответил даже охотно:

— Не знаю точно. Это заказ. Мы в основном на него и ориентировались. Вся затея ради этого контейнера. Но подробности нам ни к чему. По всей вероятности, какое-нибудь стратегическое сырье. Серьезные деньги. Да чего уж тут говорить. Нет его. То бишь есть, но где он тут в городе запрятан? Иди ищи!

— Она тоже больна? — сообразив, что в кармане его все еще лежит чужой паспорт с вложенным в него планом, сменил тему Максим Данилович.

— Несчастная, говорю, женщина! Чтобы сюда пробраться, наврала про контейнер. Изнасиловали ее, били. Ну что об этом… В общем, не хочет она возвращаться… — шептал Тихон. — Здесь, говорит, мой дом. Но конечно, в своей квартире жить она не может, там рядом пост, иногда только пробирается какие-то вещички взять. А вообще безвредная она. Хороший человек!

Сделав Тихону укол, Максим Данилович снял с него очки, помог прилечь. Попробовал рукою лоб.

— Ей, наверно, тоже нужно? — спросил он шепотом, почему-то испугавшись разбудить спящую незнакомую

женщину. — Зине тоже сделать укол нужно? Это годится? — Он взял из коробки ампулу и поднес ее к самому лицу Тихона, тот открыл глаза и закрыл.

— Да, это для всех хорошо… — прошептал он. — Доктор знает…

Спускаясь по лестнице, Максим Данилович совсем уже не чувствовал боли, даже какое-то легкое возбуждение возникло. Он не взял ни лампы, ни свечи, но глаза быстро справились с темнотой, и в отраженном кафельными стенами свете окон вполне можно было сориентироваться. Теперь уже у него не оставалось сомнений. В кармане лежал план, при помощи которого можно было найти контейнер.

«Чертеж — это контейнер, — думал он. — По всей вероятности, в контейнере уран. Не скажу. Незачем эту дрянь из зоны вытаскивать. Здесь ей самое место! Не стану грех на душу брать!»

На площадке четвертого этажа Максим Данилович остановился. Раскурил папиросу. Внизу, в квартире, выбранной Зинаидой, все так же шуршали тряпки. Он проверил в кармане металлическую коробочку со шприцем — коробочка была горячей — и пошел вниз.

Толкнув рукой дверь, он очень осторожно вошел в квартиру, сделал несколько шагов и остановился. Чиркнула спичка. В ее свете появилась женская уродливая фигура в ватнике, платок на круглых плечах. Зинаида зажгла свечу и долго прилепливала ее возле зеркала. Женщина не видела вошедшего. Он осторожно затушил папиросу о стену. Нужно было уходить, но почему-то Максим Данилович замер на месте. Папироса в руке потухла. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, но сразу открыл.

Женщина в ватнике встала перед зеркалом, медленным движением она сбросила платок и расстегнула одну за другой большие пуговицы. Ватник упал на ковер, платок, порхнув белыми кистями, задел носки ботинок Максима Даниловича. Он боялся даже дышать.

«Что я, свихнулся? Что я, бабы в жизни не видал?.. Что я, мальчик?! От страха это, от страха… — Испытывая давно забытое волнение, он осторожно попятился, потом подался вперед, замер. — Я укол ей пришел сделать. Укол!»

Белое женское тело, поворачивающееся перед зеркалом в свете свечи, казалось ему чем-то совсем нереальным. Вовсе она и не была старой, никак не больше тридцати. На кровать были брошены, вероятно, вынутые из шкафа платья, и Зинаида по одному прикладывала их к себе.

— Господи! — прошептал Максим Данилович, но женщина не услышала его голоса.

Наконец, остановив свой выбор, она облачилась в белый шелковый пеньюар, развернулась на месте, каким-то балетным движением подняла руку. Отражающиеся в зеркале ее глаза казались огромными и желтыми, а под просвеченной тканью будто лилось густое молоко. Балетное движение продолжалось, наверное, полминуты. Зинаида вдруг присела, оскалилась своему отражению и с громким подвывом кинулась на постель. Упала на живот и закричала во весь голос. Ударила кулаками в прогибающийся матрас. Отшвырнула подушку, опять повернулась, села.