Первый удар. Повесть о будущей войне - Николай Шпанов

Но все это предстояло в будущем. Руководство не могло в течение нескольких часов произвести сложнейшую работу по сортировке людей и организации такой армии. Предстояло также решить трудный вопрос о дальнейшей тактике восстания. Оторванность от мира, от руководства партии вынуждала нюрнбергских вождей восстания немедленно принять самостоятельные решения.

Какова обстановка в Германии? Готов ли германский пролетариат поддержать нюрнбержцев?

Все произошло слишком неожиданно, слишком быстро. Кто мог ждать таких событий в первые часы войны? Вожди восстания не закрывали глаз на то, что замешательство наци не будет слишком долгим; может быть, уже через несколько часов покажутся броневики регулярных войск,. направленные для наведения порядка. Времени — считанные часы. Нужно успеть вооружить и организовать целую армию. Вдохнуть в нее веру в победу, желание драться с сильнейшим врагом. Разработать план ближайшей операции. И организовать связь прежде всего с германской компартией, а затем и с внешним миром, особенно с СССР.

К полуразрушенному железному пакгаузу, где заседал штаб восставших, подъехал нарядный лимузин с разбитыми стеклами. Из него вылез изможденный человек с усталым, желтым лицом. Запачканная арестантская роба болталась вокруг его тощего тела, как на проволочном манекене. Пытаясь рассмотреть часового, приезжий приблизил близорукие глаза к самому его лицу.

— Здравствуйте, доктор Винер, — сказал рабочий в такой же робе, стоявший на часах. Это действительно был Винер, профессор Вольфганг Винер, доктор honoris causa[28] десятка университетов Европы и Америки, мировое светило радиотехники.

— Проклятые глаза, — проворчал Винер, — я не вижу, кто передо мной?

— Скоро мы сделаем вам отличные очки, доктор. Революция наверное это сделает.

— Да, говорят, революция позволяет носить очки и евреям… Мне нужен комитет.

Рабочий крикнул, приоткрывая дверь:

— Товарищ Винер!

Винер вошел почти ощупью. Ни к кому не обращаясь, он смущенно пробормотал:

— Мы ее пустили. Мы имеем связь со всей Европой, господа!

Радиостанция Нюрнберга пущена?!

Революционный штаб получил свою радиостанцию!

«Германские рабочие шлют привет братьям СССР и Франции…»

Помехи правительственных станций заглушали радиопередачу революционного Нюрнберга.

К 03 ч. 19/VIII

Начальник воздушных сил с беспокойством посмотрел на часы. Главком вызывал его к 02 ч. 45м., а ехать пришлось кружным путем. Улица Горького и все прилегающие проезды настолько забиты народом, что невозможно пробраться. Москва не спала. С двадцати двух часов вчерашнего дня непрерывным потоком шел народ через Красную площадь, выражая свой единый порыв и волю к борьбе и победе. Москва текла в каменных берегах улиц могучим потоком миллионов человеческих тел. В миллионах сердец было одно желание, в миллионах умов одна мысль: драться и победить!

Появились знамена и лозунги. Эти лозунги были не совсем похожи, на те, что привыкла видеть Красная площадь. Их не делали художники, их эскизы не утверждались. В аудиториях университетов, в заводских цехах, в залах клубов расстилали первые попавшиеся полотнища и писали на них большими буквами то, что было в сердцах, что горело в умах. Писали простые слова о борьбе и победе, о труде и любви. О любви к своей земле, к свободе, к людям, к великой своей родине, к великому и дорогому, с чьим именем на устах хотели биться и побеждать, — к Сталину. Лозунги были о войне, и наряду с ненавистью к фашистам была в них любовь ко всему трудовому человечеству.

Намного раньше, чем появились на стенах Москвы приказы о мобилизации, прежде чем объявило об этом радио, почти сразу после того, как пришла весть о предательском ударе фашистов, военные комиссариаты были осаждены запасными. Они ничего не хотели слышать о днях и часах призыва. Все хотели быть сейчас же немедленно отправлены в части. Их приходилось убеждать, просить, приказывать: всем будет дана эта возможность, но строго в то время, которое указано в воинской книжке. Те, для кого это время еще не наступило, расходились разочарованные и присоединялись к потоку, текущему на Красную площадь.

Начальник ВВС должен был сделать огромный крюк через Замоскворечье, чтобы попасть на улицу Фрунзе. До времени, назначенного маршалом, оставалась одна минута.

Доклад начальника воздушных сил был немногословен. Вкратце он сводился к тому, что советская авиация, оберегая Красную армию от ударов германской авиации, содействовала продвижению Красной армии через границу и ее атакам против пограничных укреплений противника. В районе севернее Ленинграда разыгрался ряд крупных воздушных боев с авиацией противника, безуспешно пытавшегося бомбардировать город Ленина. В тот момент, когда начальник ВВС перешел к докладу о трех глубоких рейдах, порученных авиации главным командованием, в кабинет вошел дежурный штаба и передал шифровку:

«Вторая конная армия командарма первого ранга Голутвенко не смогла выполнить приказ о захвате прорвавшейся к Койдонову и Негорелое 3-й германской моторизованной дивизии. Дивизия оказала жестокое сопротивление, пытаясь пробиться на соединение со своими войсками. Принуждение дивизии к сдаче замедлило бы наступление 2-й конармии. Командарм вынужден был уничтожить почти всю живую силу моторизованной дивизии».

— И хорошо сделал, — сказал маршал. — Передайте Голутвенко, чтобы продолжал как можно энергичней продвигаться к Лиде… — Когда дежурный ушел, маршал широким движением разгладил карту и спросил: — А как дела у Дорохова?

Начальник ВВС подробно доложил о налете на Нюрнберг, Фюрт и Бамберг. Военнопромышленные объекты в основном уничтожены. Энергоцентраль больше не существует, водные резервы спущены в Майн. Канал Майн — Дунай в районе Нюрнберга поврежден настолько, что судоходство на время стало невозможным. Военно-химические предприятия Бамберга и запасы химического сырья можно считать уничтоженными.

— Наши летчики и не подозревают, какую услугу оказывают армии, — сказал маршал. — Правда, услуга эта скажется не сразу, но через несколько месяцев, когда начнут иссякать мобзапасы, немцы поймут, чего стоит такой рейд. Это нужно разъяснить командному и политическому составу ВВС. — Он помолчал. — Нам бы очень нужно было добраться до Рура. Как вы на этот счет?

— Когда это нужно сделать?

— Об этом мы подумаем… — маршал обеспокоенно взглянул на хмурое лицо начальника ВВС. — Как дорого это обошлось Дорохову?

— Потери серьезны.

Командарм протянул полученную от Волкова сводку.

— Да, — сказал маршал, — да… все это наши ребята, дети партии, плоть от плоти рабочего класса. Жалко каждого человека… но война есть война. Мы-то с вами прошли достаточную школу, чтобы понимать, что в белых перчатках войну не сделаешь, а?

Начальник ВВС барабанил пальцами по столу.

Маршал положил руку ему на рукав:

— Я вас понимаю… жалко, как своих детей. Но вот что, на рассвете командарм Михальчук должен будет предупредить удар армейской группы Шверера. Операции Шверера немцы придают большое значение. Он намерен прорвать нашу укрепленную линию. Я прошу вас обратить серьезное внимание на поддержку Михальчука… Имейте в виду: если нам удастся смять группу Шверера, это будет иметь большое моральное значение. У него лучшие германские части. Следует прибегнуть к деморализации его тылов. Бросить воздушный десант…

Начальник ВВС пенял, что разговор окончен, и поднялся:

— Все понятно, товарищ маршал… Разрешите идти?

— Вы свободны, до свидания. — Маршал протянул руку, но вспомнил: — Как здоровье Дорохова?

— Ранен вторично.

— Хм… Кто командует эскадрой?

— Бригкомиссар Волков. Маршал улыбнулся:

— Этот справится.

Улыбка появилась наконец и на лице командарма.

— Я думаю, — почти с гордостью сказал он.

— Надо позаботиться о том, чтобы облегчить эскадре возвращение. Бедняги, наверное, измотаны…

Маршал отпустил командарма. Но, когда тот был уже у дверей, вдруг остановил его:

— Как обошлось с населением атакованных городов?

— Все в порядке, товарищ маршал. Бомбометание было исключительно точным. Судя по перехваченным сообщениям противника, гражданское население почти не пострадало.

— Это прекрасно, — с удовлетворением сказал маршал. — Это очень хорошо. Отметьте это обстоятельство в приказе. Призывайте летчиков к сохранению жизни мирных граждан. Это должно стать традицией советской авиации, пусть о ней узнает весь мир. Это еще принесет нам свои плоды.

В это же время в тысяче шестистах километрах от Москвы поникший ют усталости и непосильного груза ответственности генерал Бурхард слушал своего начальника штаба.