Самолеты, или История Кота (СИ) - Юлиан Хомутинников

— Какого ещё плана?

Я сбит с толку. Но Лохматый — спасибо ему! — сумел меня остановить. Чёрт, как же стыдно. Был бы я родом из любимой братом Японии — сделал бы харакири. С другой стороны, всё это копилось во мне так долго… Семь долгих, кошмарно долгих лет. Может быть, и меня можно понять. А, брат?

— Мама, — Лохматый приседает перед ней на корточки и заглядывает в лицо. — Мама, ты знаешь, что, ты иди к папе сейчас. Оставь всё мне, я обо всём позабочусь. Ни о чём не волнуйся, ладно? Иди, собирайся. Завтра ехать.

Она кивает — всё так же молча, затем встаёт и выходит из комнаты, не проронив ни слова.

Чувствую себя оплёванным. Хотя, если подумать, плевал-то я. Вот уж точно: «не плюй в колодец…»

— Так что ты там говорил?

— Да, — Лохматый дьявольски серьёзен. Сто лет не видел его таким. — Слушай. С Соней не всё в порядке…

— Что ты сказал?!

Я вскакиваю и хватаю его за свитер.

— Что ты только что сказал?!

— Успокойся, брат. Я говорил с Котом…

— Что? Что?!

Всё. Мне окончательно сорвало крышу.

— С кем ты говорил?! Где?! Ты что — рехнулся там вконец?! — кричу я во всё горло. Однако Лохматый спокоен — прямо как мама до него. Вдруг он хватает меня за грудки и несильно встряхивает.

Да, конечно: хикки силачами не бывают. Но я, если подумать, такой же хикки, как он. Тем более, он застал меня врасплох.

— Уймись, или я тебя ударю, — говорит он ровным голосом. — У тебя истерика. Тебе, может, «Корвалола» накапать?

И что-то накатывает. Я расслабляюсь и повисаю пыльным мешком в его руках.

— Накапай…

— Хорошо, — кивает Лохматый. — Я сейчас, быстро.

Он уходит в «комнату девочек» (там у Кота хранилась домашняя аптечка, кроме того, со времён Сониной мигрени все домашние лекарства тоже «жили» там) и через минуту возвращается. В руках у него фарфоровая чашка с мультяшным медведем. Он протягивает её мне:

— Пей.

Я выпиваю горькую настойку одним глотком.

— Теперь слушай. Кот говорила очень недолго, через Соню. Сказала, времени мало. Соня потерялась в своём сне, но Кот выведет её оттуда. Она сказала мне, что мы должны ехать в Рубецкое. Все, включая тебя. Это важно. Она сказала, сейчас переломный момент… Собственно, это и так ясно. Сам видишь, сколько всего успело произойти за один день. Я думаю, всё это не просто так, начиная с появления Кота, и заканчивая смертью деда. И даже тем, что меня соседка не пустила, когда я пытался сбежать. Понимаешь, Матрица: Кот меня освободила. Я больше не хикки. Я теперь никто, просто тридцатичетырёхлетний человек без определённой цели; но это значит, брат, что я теперь могу посвятить себя чему и кому угодно. Понимаешь?

— А Кот? — спросил я непонятно к чему. И Лохматый улыбнулся:

— Вернётся. Я почему-то в этом уверен. Да и потом, если вспомнить: она же обещала. Обещала, что, куда бы ни уехала, всё равно вернётся. Просто мы незнамо почему забыли о её обещании. Решили, раз прошло столько лет, оно потеряло силу. Но это невозможно. Ты же видишь, — он кивнул на мониторы, — всё это время она была жива. Поэтому и похорон не было — потому что родители, несмотря на свои странности, понимали, что Кот — это Кот. Что она не может не вернуться. Наверное, иногда они об этом забывали, и тогда им становилось так плохо, что они стремились как можно глубже закопаться в свою мечту. Но в глубине души они знали, что она не может не вернуться, — так же, как знал ты. Так же, как и мы с Соней. Потому что в мире есть вещи, которые нам не по силам объяснить вот так вот, с наскоку. Но они есть, их ничто не отменяет. Волшебство Кота — одна из таких вещей. Так что ты не волнуйся, брат. Даже если её не найдут твои поисковики, она найдётся сама. Я отчего-то в этом уверен. В тот момент, когда она заговорила со мной через Соню, я это понял. Пойми и ты. Нам сейчас нужно сконцентрироваться на другом. Закажи билеты на автобус, на двенадцатичасовой, и такси до автовокзала. Отец просил. Едем ненадолго; что там, дней десять, как максимум одиннадцать. Сорок дней, это ведь ещё когда будет. А пока что всего десять. Это немного. А за Кота не волнуйся. Она сейчас там, в Сонином сне, помогает ей оттуда выйти. Мы все ищем выход, Матрица. Знаешь, один… очень хороший Человек написал стихи о том, что «где-то должен быть выход из»(13). Понимаешь, Матрица? Где-то и для нас есть выход из. Не век же нам тут, в этом дурдоме сидеть. Не век родителям самолёт строить…

Он смотрел на меня — или куда-то мимо меня? — и улыбался. И было в его улыбке что-то от Её улыбки. Потом, вдруг посерьёзнев, добавил:

— А перед мамой извинись. Хорошо?

И я просто кивнул, не найдя, что сказать.

В итоге он вышел из комнаты, а я остался.

Кот, улыбаясь, смотрела на меня с шести мониторов.

«Ты ведь вернёшься — да, Кот?»

Интересно получается. Некрасиво, постыдно, мерзко — но в итоге интересно. Вот и Лохматый говорит, то есть, повторяет за Котом: мол, переломный момент. И всё — не зря.

Я всё это время молчал о своём Проекте. Может быть, не зря сказал? Раньше срока, конечно. Я-то как думал: найду Кота — и покажу им всем. Смотрите, мол. Смотрите — я сделал, я добился, я вернул Кота! Вернул то, что мы так давно потеряли, позабыли — радость, которую только она и могла приносить, радость, ни с чем не сравнимую!

Вышло, конечно, паршиво, да и раньше срока, но… Может быть, это и есть та самая точка? Может быть, вышел срок?

А может, всё это — выдумки Лохматого, чтобы уломать меня поехать? Маловероятно, конечно; Лохматый далеко не глуп, но ожидать от него такого тактического хода — нет, вряд ли. Кроме того, после сегодняшней встречи с Котом я готов поверить… нет. Я хочу верить его словам.

Я уеду — куда теперь от этого деться? — и, выходит, сдамся?

Но если Лохматый прав, если это не галлюцинации (мои, его), если Обещание Кота — это не просто слова (ведь не просто, да, Кот?), тогда получается, мне нужно сдаться, чтобы победить.

Очень по-восточному, Лохматый. Или у кого там это было — о том, чтобы проиграть сражение, но выиграть войну?

Что ж, я готов принять эти правила. Будь по-твоему. Если ты сказал правду — значит, у меня есть шанс на победу, и даже больше, чем просто шанс. Я не откажусь, впрочем, от своей Цели, от своего смысла жизни. Я просто возьму перерыв, тайм-аут. И если ты не солгал мне, всё будет хорошо, для всех нас.

Если солгал — то ты навредил не мне, но всем нам. И главное — Коту. И этого я тебе, конечно, никогда не прощу. Уж не обессудь.

«Переломный момент», значит? Время покажет.

А пока что посмотрим-ка мы, что там у нас в смысле билетов…

И ещё… не забыть про извинения.

…

Глава 12. Соня: Последний сон.

…И вот они вышли из ангара-«мастерской», а я осталась. Или нет: они просто пропали. Может, проснулись? Может быть, думала я, рассеяно пиная какую-то мелкую железку, может быть, они живут в этом сне всё время, а сейчас проснулись? А я — как усталый автомобилист: то во сне, то наяву. Или как летучая рыба: то над водой, то под её поверхностью.

Всю свою жизнь я живу, как эта самая рыба, которая не знает, плыть ей или уже полететь, наконец. Всю жизнь чего-то боюсь. Ведь и крылья есть, — да только выдержат ли? А плыть — скучно и мрачно. Вот и мечусь туда-сюда.

Смогу ли я когда-нибудь полететь — как чайка Джонатан или родительский самолёт? Или, рождённая плавать в мутных водах, я никогда не смогу летать?

Однако как мне отсюда выбраться? А может, мелькает мысль, и не нужно никуда выбираться? В конце концов, чего я там не видела? Девятнадцать, нет — пятнадцать (за вычетом мигрени), пятнадцать лет жизни в тихой психушке, пусть я и не сразу это осознала. Тусклая лампочка в коридоре — вот моя жизнь. Пакеты из магазина. Работа — потому что стыдно быть обузой, как Лохматый. Тишина квартиры, где никто не смеётся вот уже семь лет. Кухня. Кастрюли. Суп и каша. Вода из крана — кап-кап. Там прокладка протекает, а заменить некому. Надо бы вызвать мастера, да куда его вызовешь? В наш лепрозорий?