Король Давид - Давид Малкин

Дорога поднималась к Городу Давида. Толпа ревела, все тянулись к Ковчегу, стараясь разглядеть обиталище Духа Божьего, и никто не обращал внимания на безумные глаза волов. У селения Горэн-Нахон дорога пошла на подъём, Ковчег накренился и рухнул на поднявшего к нему руки Узу.

Началась паника. Ковчег каким-то образом опять оказался на повозке. Тело несчастного возчика уложили возле дороги. Все затихли, факелы погасли, окрестность погрузилась во тьму. Перепуганные волы и люди смотрели на Давида: что теперь делать? Король велел завести повозку в ближайший двор, где жил левит Овед-Эдом, и оставить там. Давид не знал, что в эти дни в семье Овед-Эдома от неведомой болезни умер мальчик, и семья была так подавлена несчастьем, что даже не вышла навстречу Ковчегу и королю.

Праздник превратился в похороны несчастного Узы. И гневался на себя Давид, и назвал то место «Сокрушение Узы». И устрашился Давид Бога в тот день, сказав: «Как привезу я к себе Ковчег Божий!» И не повёз Давид Ковчег к себе в Город Давида.

Выслушав совет коэнов, король повелел в точности воспроизвести древний обычай переноса святыни, сделав главными участниками потомков тех левитских родов, которые несли Ковчег по пустыне Синай.

– Вот я и рассказал вам о главном происшествии, – закончил Ахитофель Мудрейший. – А что за разговор произошёл между королём и Михаль, знают только они сами.

Михаль ожидала мужа в Городе Давида. Вся королевская семья перебралась в те дни из Хеврона в главный город иврим. Ещё не успев привыкнуть к жизни в наделе Йеѓуды, Михаль опять оказалась на новом месте, да ещё и в недостроенном доме. Финикийские плотники покрыли его стены досками из горного кедра и теперь достраивали перегородки и замазывали щели в очаге на кухне. Повсюду Михаль натыкалась на деловитых, озабоченных переездом жён и наложниц короля.

Михаль волновалась, ко всему прислушивалась, но не задавала вопросов даже вернувшимся с рынка служанкам. Иногда те сами приходили к ней с рассказами.

В эти дни Давиду было не до Михали, иногда и она забывала, что ждёт любимого мужа. Город, рождающийся на её глазах, завораживал Михаль.

Возвратившиеся из филистимского похода воины истосковались по работе. После того, как каждому был выделен участок земли в Городе Давида, семьи начали строиться: рыли и таскали грунт, выкладывали камнями пол, копали обводные каналы. Строились не только жилища. Укреплялась стена вокруг города, восстанавливались повреждённые при штурме ворота Источника, возводились новые сторожевые башни, а главное, готовили место для Скинии – шатра, в котором будет находиться святыня иврим, Ковчег Завета. Михаль поднималась на холмы и вместе с толпой глядела, как переносятся разные части Скинии в Город Давида.

Выровняв большую площадку, левиты, призванные Давидом из наделов двенадцати племён, установили столбы, между ними – шесты и обтянули всё пространство кожаным занавесом. С этого момента любопытные уже не могли видеть, что происходит внутри – предметы были в мешках, поверх которых шёл ещё покров из священной материи, называемой «синетой».

В толпе сновали продавцы холодной воды, фруктов и разных яств. Тем, кто выглядел побогаче, они предлагали острое ивусейское блюдо: печёнку с чесноком внутри лепёшки. Среди любопытных часто возникали споры, следовало ли королю переезжать сюда из Хеврона. Если спор переходил в потасовку, появлялся левит из рода Кеата и разгонял дерущихся ударами палки.

Беременные женщины приходили, чтобы зрелище священных предметов принесло счастье будущему потомству. Они уговаривали охрану допустить их поближе к Скинии. Левиты признавали серьёзность их просьб, но повторяли рассказ о коэне, который случайно прикоснулся к священным сосудам и…был испепелён на месте!

Люди отступали подальше.

Михаль нравилось приходить к развалинам ивусейской башни поблизости от городского базара, присаживаться на камни и слушать разговоры вокруг. Молодые солдаты и городские мальчишки пересказывали подвиги давидовых Героев. Говорили, будто их командир Авишай бен-Цруя перебил во время сражения в долине Великанов триста филистимских солдат, остальные сдались – кто не верит, может посчитать, когда пленных поведут через город. Но это ещё что! Вот Элиэзер бен-Додо, тоже из Героев, так тот…

Михаль не верила этим рассказам, но с удовольствием слушала. Особенно про отличившихся биньяминитов – её соплеменников. Всех восхищали их отвага, умение бросать камни и стрелять из лука одинаково ловко левой и правой рукой. «У нас этому учат каждого мальчика, – подумала Михаль и вспомнила строфу из старинного гимна "Сыны Рахели": Львиные лица и быстры, как серна в горах».

Другие королевские жёны и наложницы хлопотали по хозяйству, кричали на расшалившихся детей. Михаль направилась было к Иоаву бен-Цруе с просьбой прислать рабов-садовников, чтобы у окон её спальни посадили гранатовое дерево, но прочла на его грубой физиономии столько незабытых биньямитам обид, что умолкла и ушла, подумав: «Ждала десять лет, подожду ещё, пока возвратится муж». Михаль отправила на побережье раба, и тот у причалов Яффо купил для неё самые душистые умащения в позолоченной раковине. Теперь она была уверена, что Давид быстро забудет остальных жён, которые снуют со своими чадами по королевскому дому: зачем они ему, когда вернулась его Михаль!

Ожидая ушедших на войну мужчин Города Давида, их жёны и дети по вечерам в праздничных одеждах выходили к Южной дороге и всматривались в бесцветный горизонт. Вскоре было объявлено решение короля: армия не просто вернётся в Город Давида, а будет сопровождать Ковчег Завета, для которого левиты и строят Скинию. Горожане стали каждый вечер собираться и смотреть, как продвигается строительство. Из толпы кричали левитам, чтобы те поторопились.

Но когда место было готово, Скиния установлена и можно было внести Ковчег, церемония сорвалась из-за гибели молодого возчика Узы.

Михаль сидела, положив локти на подоконник, ждала и шёпотом молилась. Вместе с темнотой с гор спустилась прохлада, и Михаль дрожала. Она прошла вглубь комнаты, накинула платок, вернулась и снова села у окна. Дрожь не прошла. Подошла толстая кухарка и попросила разрешения тоже смотреть на шествие: другого окна, выходящего на юг, в доме не было.

– Ноги у меня больные, – извинялась кухарка. – Не смогла я на дороге долго выстоять. – И она начала задирать рубаху, чтобы показать Михаль распухшие ноги в зелёных пятнах мази.

– Не надо, не надо! – испугалась Михаль. – Конечно, садись, – она подвинулась.

Увлечённая зрелищем приближающейся процессии и нарастающим возбуждением вокруг королевского дома, она забыла о кухарке, лишь изредка, когда та наваливалась на неё горячим животом или кричала в ухо, Михаль незлобно её отталкивала.

– Как ты прекрасно пахнешь! – несколько раз принималась хвалить кухарка. – То-то король будет рад этой ночью!

Огни приближались очень медленно, но вот волны людей достигли Офела. Ковчега ещё не было видно, зато визг, хохот, окрики встречающих девушек и вернувшихся с войны парней заполнили окрестности, и вскоре шум общего буйства добрался до окна Михаль. Факелы освещали дорогу внизу и безумную толпу. Один надсаживался особенно: носился вокруг Ковчега, а поскользнувшись и упав, даже не отряхивал с себя пыль пустыни, не очищал от песка лицо, а поднимался и опять блеял и скакал козлом.

– Ну, король! – восхищалась кухарка.

– Король сумасшедших! – подхватила Михаль.

– Кто ещё может так ликовать – только наш король! – смеялась кухарка.

Михаль, улыбаясь, вглядывалась в толпу, где-то там в окружении Героев должен ехать король иврим. Когда-нибудь она перескажет кухаркину шутку мужу, но попросит не наказывать толстуху.

Процессия остановилась перед оградой Скинии. Двенадцать левитов осторожно внесли туда Ковчег и, пятясь, быстро вышли. Давид тоже вошёл за ограду, но войти внутрь Скинии не посмел. Он принёс мирные и праздничные жертвы, а потом благословил народ. Каждый иври, независимо от знатности, получил по караваю хлеба, по куску мяса и по пирогу с изюмом. Народ расходился по домам, спеша отнести семьям угощение, полученное из рук короля.

Михаль обернулась на вскрик кухарки. Та выскочила из комнаты, и тут же перед Михаль возник мужчина в рубахе, перепачканной кровью и слизью жертвенной овцы.

– Шалом, Михаль! – проговорил он и поднял руку к мезузе[11].

Так это и вправду был Давид?!

После его ухода на войну с Филистией воображение Михаль дополняло лицо мужа шрамами и седыми висками, но разве могла она представить эту грязную рожу!

Застыл и Давид под её взглядом. Теперь Михаль могла ничего не говорить, в мгновение оба поняли: того, что случилось, не исправить. Но Михаль всё-таки сказала: