Сочинение, не сданное на проверку - Александр Гарцев

Иногда это кому-то и удается. И тогда с удовольствием расслабляешься, и с двух сторон тебя давят мягкие человеческие тела, а не эта железная дверь, и счастливый не чувствуешь своими косточками эту жесткую автобусную дверь. Так иногда до конца и едешь, прижаты то угол, то к двери, то к окну. Иногда удается сесть в кресло.

Но сидеть хуже во сто крат. Первые дни, бывало, я не мог сидеть. Сядешь на первой остановке после занятий, а потом тебя всю дорогу совесть и мучает. Мол, такой ты сякой, вот девушка стоит, вот девушку толкают, а ты, как последний подлец, сидишь в мягком кресле и глаза закрыл, вроде спишь, вроде дремлешь, и не видишь ее.

А еще я не люблю сидеть, потому что уступать место у нас не принято в принципе. Вот уже год я наблюдаю за этим кировским феноменом, и за это время только несколько человек уступили место и то древним бабушками, которые с тросточкой не могли уже стоять, а если кто уступит место просто женщине или не дай бог молоденькой девушке, весь автобус уставится на него, как на белую ворону, соображая туго, откуда же взялся в наших краях этакий прыткий кадр. Есть, правда, так называемые «совестные», вроде меня, так они когда сядут удачно и вставать неохота, а видят, что место уступить надо бы, но и белой вороной, осмеянным быть всем автобусом, не хочется, то просто спят, или притворяются спящим, не видят будто. Чем это объяснить?

Гудит мотор. Шуршат шины. Орет кондуктор. Автобус едет.

***

Материалы к сериалу «Это мне не нравится».

Мы многое в жизни выбираем сами. Делаем выбор по одному принципу – «нравится» – «не нравится». Особенно в самом ее начале. И вспомнить эти «нравится» – не нравится» иногда полезно, чтобы вспомнить, куда же тебя привел этот полуслепой чувственный выбор «нравится – не нравится», выбор, который и управляет нашей судьбой.

 Я верю, все люди более-менее, но всегда удачные творения бога.  Моя внутренняя жизнь – это часто театр для себя. Чтобы не скучно было жить. И правильно сказал Горький о Самгине: «Самгин – это не столько аппарат мыслящий, сколько рассуждающий». Как я.

 Я долго размышлял после прочтения книги Николая Островского «Как закалялась сталь».

Помню самое первое впечатление детства. Даже не знаю, почему так ярко и образно сохранила мне его моя память. Детский садик. Шум. Гам. Крики и визг расшалившихся ребятишек. А я не бегаю, не кричу и не дурю с ними. Я сижу за столиком на маленьком стульчике и облокотившись подбородком думаю ор чем – то мечтаю. Это мне нравится. Смотрю, как они бегают друг за другом.

Помню, я очень был смущен, когда воспитательница, Глафира Васильевна Савиных, подошла ко мне, погладила по головке и спросила, уж не заболел ли я.

– Да, нет, – ответил я серьезно, – я думаю.

Она, улыбнувшись, снова погладила меня по головке и ушла. А я до сих пор не пойму, почему мне просто так бегать и дуреть с парнями и девчонками было не интересно?

До недавнего времени мы с мамой жили только вдвоем. Рос я без отца. И никогда его не видел, и не знал, что это такое. Одиночество, меняя тоже не тяготило. Много читал. В последние годы мой любимый журнал «Знание – сила». И вот снова, вспоминая тот случай в детском садике, спрашиваю себя:

– Почему мне читать книги, ходить в библиотеку интересно, а пить водку из горла, как Витька Кормщиков, булькая и не закусывая, когда мы с небольшой компанией спрятавшись от посторонних глаз за угол напротив Дома культуры распивали ее перед танцами на пятерых,  не нравится. Помню я долго плевал, откашливаясь от перехватившей горло сорокаградусной, теплой к тому же.

До сих помню это поглаживание по голове моей любимой воспитательницы Глафиры Васильевны. Мне нравится, когда меня хвалят. А если бы она не похвалила меня тогда, а отправила бегать, дуреть, играть и толкаться со всеми мальчиками и девочками?

Может я не полюбил бы читать, думать, задавать вопросы, искать на них ответы, размышлять? Может Я не чувствовал бы некоторой отстраненности от увлечений сегодняшних моих друзей и товарищей, моих сверстников?

Спросите, а в чем она эта отстраненность? Что не так, спросите. Отвечу. Да, ничего страшного. Водку пьют. А мне не нравится. Матерятся. А я не люблю бранные слова. Не слышал их никогда дома. И не нравится мне это. Тем более при девочках.

Помню мы работал в колхозе. И надо было ехать на какую-то далекую ферму. Залезли в машину, кое как затолкались в кузов маленького грузовичка ГАЗ-51. Я залез последний. Кое как впихнулся, сел на какой-то мешок с картошкой, как раз у Людки Колупаевой в ногах, рядом с ней. Ехать долго. И что-то я лег на этот мешок спиной, голову девать было некуда. А тут колени Людкины рядом. Так я и лег. Голову положил на ее колени. Красота. Вот это мне нравится. Это не водку хлестать из горла за углом.  Ножки у Людки мягкие, а животик тепленький грел ушко. Я сделал вид, что заснул, а сам балдел (только что не мурлыкал) и смотрел полузакрытыми от удовольствия глазами на проплывающие облака, спокойное невозмутимое Людкино лицо. До сих пор помню тепло ее ладошек у себя на щеках. Вот это мне нравится.

А друзья мои уже на танцы регулярно ходят, с девочками знакомятся, спортом занимаются. А я спортом не занимаюсь. На танцы не хожу. Не одобряет это мама как-то. А я стараюсь ее не расстраивать. Я послушный и разумный всегда рос. Маму никогда не расстраивал ни в учебе, ни в делах.

А девочки, это вообще проблема. Стесняюсь я их. Краснею. Да и влюбляюсь что-то часто и тайно. Влюбляюсь, сердце бьется, а подойти боюсь. Так издалека любуюсь красотой такой. В восьмом классе Тамарка моя мечта была, техникуме на Людку Лысенко заглядываюсь, (а голос у нее, у Людки Лысенко, какой! Заслушаешься. Грудной такой, густой, низкий. А сама Людка на Наталью Варлей похожа, которую я тоже люблю и фотография которой у меня всегда с собой) Да и Людка Колупаева, тоже у нас в группе тихая и спокойная малышка. Такая мне нравится.

Вчера читал Достоевского. Как тяжело пишет. Вот и я думаю, да, я хочу измениться, я хочу жить как все вокруг меня, простой незамысловатой жизнью, не отягощенной поисками истины, философских смыслов бытия, психологических изысканий в собственной душе, без излишне эпатированного восприятия других людей. Нельзя же за всех сопереживать, нельзя же всем сочувствовать, нельзя же всех жалеть. Удастся ли мне слепить в себе нового человека? Не знаю. Сомневаюсь что-то. В мелочах может