Сумерки жизни - Уильям Локк

До сих пор отпечаток грусти на ее лице он не приписывал никакой определенной причине. Она вдова, ей пришлось много перестрадать: она страшно одинока и заброшена. Для него этого было достаточно. Он едва ли над этим много задумывался. Но сейчас воспоминание о взволнованных нотках в ее голосе заставило его задуматься над ее самообличительным восклицанием, когда он спросил ее мнение об этической стороне несчастной трагедии его ранней юности:

„Боже упаси, чтобы я, меньше всех имеющая на это право, судила других".

Женщины легко не говорят таких вещей, и меньше всего женщины, подобные Екатерине. В этих словах заключалась разгадка туманного, смутного прошлого. Лицо его приняло суровое озабоченное выражение, когда он прислонился к спинке кресла и, медленно проводя рукой по волосам, задумался над этим прошлым. Некоторое время оно молчало, оставаясь, словно тень, между нею и им. А затем… посетило ли его вновь похороненное им в этот вечер привидение, как вечный дух любви, или просто сыграла тут роль его непоколебимая вера в человека? Свет свыше, казалось, озарил его, и Екатерина, светлая и лучезарная, вынырнула из тумана, который рассеялся позади нее, легкий и бесформенный.

Он вскочил на ноги, протер глаза и громко рассмеялся. Его любовь к ней беззаботно пела в нем. Он любил ее такой, какой она обрисовалась перед ним: прекрасной, смелой, мужественной… и любящей его; это он прочел в ее глазах, когда целовал ее.

Наутро в половине седьмого явился носильщик, чтобы отнести багаж Рейна на дилижанс, который уходил с Большой Набережной, а несколько позже и Рейн оставил пансион. Сделал он это не с легким сердцем. Его самоотверженный отъезд был для него гораздо более мучительным, чем он это воображал. Очутившись на улице, он не мог удержаться, чтобы, подняв голову, не окинуть пансион полным сожаления взором. К его восторгу Екатерина стояла на маленьком балкончике у окна.

Светлые утренние лучи солнца падали на нее; она закуталась в кремовую шаль, ее великолепные волосы прикрывал бледно-голубой шарф. В чистом прозрачном воздухе она казалась олицетворением утра. Лицо ее все залилось краской, когда она заметила радостный блеск его глаз. Она поднялась рано, будучи не в состоянии спать, и с особой тщательностью оделась, старательно разыскивая в зеркале обличительные следы своих тридцати лет. Она пошлет, думала она, записку через гарсона, который принесет ему кофе, где сообщит, что уже встала и может принять его в салоне до его отъезда. Но она ограничилась тем, что искусала кончик карандаша перед чистым листком бумаги. Все ее приготовления и сердечные волнения закончились тем, что она вышла на балкон, чтобы видеть, как он пройдет двадцать ярдов, пока не повернет за угол улицы. И тут против ее воли у нее появилось трепетное желание, чтобы он поднял голову, когда будет переходить через улицу. Он так и сделал: остановился под ее балконом. Она покраснела, точно молодая девушка. Но он остановился только на мгновение. Энергично приглашая ее кивком головы спуститься вниз, он сам бегом бросился назад в дом.

Они встретились у дверей салона. Он кинулся к ней, задыхаясь несколько от быстрых скачков по лестнице, и увлек ее за собою в салон.

— Вы… на ногах в такой ранний час… только для того, чтобы видеть меня перед отъездом!.. разве вы не ангел?

Он был восхитительно непоследователен. Ее поступок показался ему истинно ангельским. В первых фазах своей любви мужчина редко принимает в расчет страстную жажду этой любви со стороны женщины. Поступки, вытекающие из желаний столь же эгоистических, как и его собственные, он приписывает чистому бескорыстному милосердию по отношению к нему. Быть может, как общее правило, это совершенно верно. Женщины любят приносить жертву. И это прекраснейшее их свойство ничего не теряет из-за того, что неправильно толкуются его мотивы.

Екатерина со странной застенчивостью подняла на него глаза. Он обладал силой будить в ней все, что было самого прелестного и женственного.

— Вы видите, что я хочу… очень.

Руки его обняли ее, прежде чем слова успели дойти до его слуха. Поток жгучих слов нетерпеливо срывался с его уст. Она, радостно отдаваясь, склонила к нему голову.

— Я полюбила вас с первой минуты… с самого Рождества. Вы явились передо мной в таком образе, как никто до вас… смелостью и силой превосходящим всех мужчин.

Слова шепотом срывались с ее уст и довели страсть ее до высшей точки. Один такой лучезарный момент, и забылось бесплодие серых годов. Она готова была душу свою отдать за него.

Она тихо освободилась из его объятий.

— Я не хочу, чтобы вы опоздали из-за меня.

— Вы будете мне писать?

— Если вы напишете.

— Ежечасно, дорогая моя, пока не вернусь.

— О, не засиживайтесь там.

— Как велико ваше доверие ко мне. Другая упрекнула бы меня за то, что я уезжаю… в такой момент.

Она посмотрела на него: глаза ее и губы одновременно улыбались.

— Я угадываю причину, и — уважаю вас за это. Не стану вас задерживать. Но увы! Медленно будет тянуться время, пока я вновь вас увижу.

— И для меня. Я не принадлежу к тем, которым ждать легко. Но я забираю с собою вас всю, всю целиком.

— Всю.

— Прощайте… Екатерина, — шепнул он. — Вы ни разу не назвали меня по имени. Я хочу услышать его из ваших уст.

— Рейн!

Снова губы их встретились. Еще минута, и он торопливо побежал захватить дилижанс. Она вышла на балкон и послала ему поцелуй, когда он заворачивал за угол. Затем она, ухватившись за перила, стала медленно подниматься по лестнице, потрясенная радостью и страхом.

Когда Рейн приехал в Шамони, то вместо Роджерса и компании он нашел в отеле Рояль адресованную ему телеграмму:

„С Брайсом несчастный случай. Компания расстроилась. Письмо следует".

Расспросив управляющего, Рейн узнал, что вчерашняя телеграмма его была направлена Роджерсу в Курмайер, откуда последний письмом в гостиницу отменил распоряжение о сохранении за ним комнат, которые он раньше заказал. Ближайшей почтой пришло письмо, сообщавшее подробности случившегося. Брайс упал в каком-то ущелье и разбился, возможен роковой исход. Всякие мысли о дальнейшем хождении по горам оставлены. Эта новость несколько расстроила Рейна. Он не был знаком с Брайсом, который был приятелем Роджерса по Кембриджу, но все же был искренно огорчен трагическим концом прогулки.

Для него лично, однако, неприятная сторона этой истории заключалась в том, что он очутился как бы выкинутым на берег в Шамони. Он весьма тщательно осмотрел многолюдный табльдот в надежде встретить знакомое лицо. Но такого не оказалось. Он был один в этом переполненном народом месте, служившем только сборным пунктом для экскурсантов и лазунов по горам. Единственная достопримечательность этого места — это ледники, любоваться которыми ему доставило мало удовольствия, и горные вершины, подниматься на которые у него не было ни малейшего желания. Другое дело, если бы он встретил тут веселую компанию. Он рассчитывал на их общество. Они входили неотъемлемой частью в заключенный им с самим собою договор. Теперь же, когда одни Альпы должны были составить все его общество, он сильно огорчился и от всей души их возненавидел. Однако мысль о том, чтобы против собственного желания одному отправиться в горы, будила в нем чувство юмора.