Сумерки жизни - Уильям Локк

— Странно, что все это кажется мне сном. Как будто другой — ближайший друг, сокровенные тайны которого мне известны, — пережил это.

Она слегка притронулась к его руке, и прикосновение это проникло ему в сердце.

— Хотите, чтобы я рассказал вам это? Мне это было бы приятно. Это в известном смысле похоронило бы мирно и почтительно старый призрак. Никому я до сих пор не говорил об этом — даже отцу.

— Расскажите, — прошептала Екатерина.

— Оба умерли… двенадцать лет тому назад.

— Оба?

— Да, мать и ребенок. Я тогда был почти мальчиком… кандидатом. Она была почти девочкой — хотя уже замужем — совершенно одинокой и покинутой мужем, когда я ее встретил… в Лондоне. Она была театральной костюмершей… с образованием, которое ставило ее выше ее среды. Вначале я помогал ей… затем полюбил… мы не могли венчаться… она предлагала себя… я раньше отказывался. А потом… ну, вы понимаете, чем все кончилось. Мы любили друг друга горячо. Если бы она жила, я оставался бы ей верен до настоящего дня… я обвенчался бы с нею, так как она скоро овдовела бы. Когда родился ребенок, мне было 21 год, ей 19. Мы были безумно, до исступления счастливы. Через три месяца ребенок схватил дифтерит… она заразилась от него… раньше умер он… а потом на моих руках скончалась мать. Я точно сразу пережил всю жизнь. Тяжелый это был удар для такого молодого парня.

— А потом? — спросила Екатерина мягко.

— Я приходил в смертельный ужас при мысли о риске вновь пережить такие муки.

— Ваша натура принадлежит к тем, которые любят вечно, если только любят.

— У меня слишком высокое представление о любви чтобы относиться к ней легко, — заметил он. — Скажите, — прибавил он, — не находите ли вы, что наказание постигло меня по заслугам? Не мало людей подумало бы так. Вы не из их числа?

— Боже упаси, — возразила она тихо. — Боже упаси, чтобы я, меньше всех на это имеющая право, позволила себе судить других.

Страстность ее тона заставила его вздрогнуть. Он искоса оглядел ее. Лицо носило на себе тот же грустный отпечаток, как и в ту ночь, когда они вместе смотрели зимою „Денизу". Она страдала. Сердце его преисполнилось великой болезненной жалости к ней.

Хорошо, что прошлое все же остается прошлым, — заметил он. — Мы живем и набираемся новых свойств. Ничтожные постепенные изменения, незаметное ежедневное затвердение или смягчение, ослабление или усиление, в результате через несколько лет мы совсем другие существа. Переживания превращаются в воспоминания безжизненные отображения. Вот это именно я имел в виду, когда употребил слово „странно" Сейчас прошлое мое превратилось в смутное воспоминание, сливающееся с более далеким воспоминанием о матери, которая умерла, когда я был крошечным мальчиком. А теперь вот я похоронил это воспоминание навсегда, так как оно превратилось в привидение, с тех пор как я познакомился с вами. Вы верите в нелепые фантазии?

— Я большей частью живу среди них, — сказала Екатерина.

— Я вообразил, что, рассказав вам это, я стану свободен, чтобы отдаться новому, неизвестному чудесному миру, который, казалось, готов был раскрыться передо мною.

— Буду ли я когда-нибудь в состоянии поблагодарить вас за это, — заявила Екатерина. — Все, что вы говорили, я сохранила в своем сердце.

Наступило продолжительное молчание. Он положил свою руку на ее и оставил в таком положении. Она попыталась освободить ее, но он сжал ее. Она оставила ее, отдаваясь охватившему ее чувству блаженства. Каждый из них чувствовал, что утонченное слияние душ было нечто слишком ценное, чтобы прервать его слова ми. Лодочки, обвешенные фонариками, сновали взад и вперед. Какая-то компания, проехавшая бок о бок с ними, запела песенку.

Неожиданность заставила их вздрогнуть. Екатерина поспешила освободить свою руку, тогда как он оглянулся кругом.

— Почему вы это сделали? — спросил он.

— Потому… потому что недолгой грезе наступил конец.

— Почему?

— Потому что таково свойство грез.

— Почему в таком случае оставаться этому грезой?

— Потому что оно никогда не может превратиться в нечто реальное.

— Может. Если вы захотите.

Он говорил тихо, еле слышно, но слова его всколыхнули душу женщины до самых глубин. С минуту оставалась она очарованная, глядя в сторону на фантастически расцвеченное озеро. Мучительное страстное желание овладело ею. Один взгляд, одно прикосновение, одно шепотом сказанное слово, и она готова была широко раскрыть свое сердце для любви, к которой так стремительно рвалось все ее существо. Не раз она уже заранее отдавалась этой трепетной радости. Сейчас желанная минута наступила. От нее зависело знаком показать, что она согласна. Но она не могла. Она не смела. Один знак превратил бы это в действительный несомненный факт. А она сейчас пришла в ужас, когда лицом к лицу столкнулась с такой возможностью. По свойственной женщинам привычке она стремилась отсрочить ответ. Но что она могла сказать? Хотела она? Отрицать это было выше ее сил. Между тем пауза становилась неловкой. Она чувствовала, что глаза его устремлены на нее… что он ждет ответа.

— Мои слова причинили вам боль?

Она с чувством отчаяния повернула голову, чтобы ответить, хотя едва знала что. Но слова замерли на ее устах. Яркая молния прорезала пространство, осветив на одно мгновение полукругом идущую набережную и скученный старый город, и почти одновременно страшный гром разразился над их головами. Екатерина не была нервной женщиной, но все это было так неожиданно, что она невольно слегка вскрикнула и схватилась за руку Рейна. Не успел гул замереть вдали, как начали падать крупные капли дождя. В следующую минуту полил проливной дождь.

Вечер был душный, но они не подумали о грозе. У Екатерины был только легкий шарф поверх ее тонкого платья. Веселые фонарики, качавшиеся над их головой и перед их глазами — теперь они превратились в темную массу бесцветной бумаги — помешали им заметить, что небо над их головами постепенно заволакивается. Они находились в центре залива. Среди грохота дождя и восклицаний, раздававшихся кругом с лодок, к ним доносился глухой шум толпы на набережной, удиравшей со всех ног в поисках прикрытия.

— Бедное дитя, вы промокнете насквозь, — крикнул Рейн, — завернитесь вот в это. Постараемся, как можно скорее, выбраться отсюда.

Он снял свою мохнатую мягкую куртку и накинул ей на плечи; а затем, прежде чем Екатерина и старый лодочник поняли, в чем дело, занял место последнего, взял в руки весла и понесся к берегу с такой силой, которой никогда еще до сих пор не приходилось изведать уключинам крошечной лодки.