Свирель в лесу - Грация Деледда

Шла она, шла, прежде чем добралась до цели: ведь ее ножки-крошки привыкли ступать лишь по гладким мраморным плитам! А когда наконец пришла, то оказалось, что до замка отсюда рукой подать: она даже слышала, как поют в кухне служанки, просеивая муку, чтоб испечь хлеб стражникам.

Вот и шалаш рыбака, сплетенный из зеленых стеблей тростника. Он похож на большую корзину, позабытую среди кустов диких роз, а кусты эти усеяны бутонами, которые только-только начинают распускаться. Они раскрываются медленно, медленно, как будто стыдятся показать себя сразу во всей своей дурманящей прелести.

Море бирюзовое, ветер треплет золотистый парус, и лик Христа на нем клонится то в одну, то в другую сторону, как будто благословляет небо, море и землю.

Рыбак только что вернулся с лова и выгружает из корзины серебристую рыбу. А когда он обернулся лицом к берегу, то море и небо за его спиной сразу же потускнели — такие у него яркие, синие-синие глаза. Увидев незнакомку, он поздоровался и пригласил ее войти в шалаш.

— Я ждал тебя, — сказал он.

Она затрепетала.

— Так, значит, ты хочешь жениться на мне?

— Конечно, хочу. Знаешь, как грустно быть одному, когда море не шелохнется, а трели соловья в кустах тамариска звучат прекраснее песен сирены. Наконец-то ты пришла!

Принцесса не смеет поднять на него глаз: так он пришелся ей по сердцу. Она робеет перед ним, словно простая крестьянка. Наконец она тихо спрашивает:

— Но я слышала, что ты отказался жениться?

— Да, — отвечает он и наклоняется, чтобы подобрать рыбок, выпрыгнувших из корзины и бьющихся на земле. — Да. Мне сватали здешнюю принцессу, но я не хочу на ней жениться. Я ведь принц. — Тут рыбак поднял к ней свое прекрасное лицо, и черные кудри, как гроздья спелого винограда, упали ему на щеки. — Я должен был взять в жены принцессу, которую любил, но мой первый министр воспротивился этому, потому что наследство, которое она получила после смерти отца, оказалось меньше, чем он думал. И тогда назло всему свету я бросил свое королевство и дал клятву жить бедняком и жениться на девушке, рожденной в бедности.

— Но я и есть та самая принцесса, на которой ты должен был жениться. И я пойду за тебя, хоть ты и беден!

— Тогда я не могу на тебе жениться. Как это печально! Ведь я поклялся взять в жены бедную девушку.

Принцесса встает и спешит уйти. И хотя ее ножки-крошки привыкли ступать лишь по гладким мраморным плитам, она все ускоряет шаг — гордость подхлестывает ее, словно бичом. Пылая местью, она тотчас велит позвать начальника стражи и отдает приказ: отныне ни одна девушка, рожденная в бедности, не смеет войти в лес и приблизиться к шалашу среди тамарисков.

И вот она снова сидит у открытого окна и думает, зачем она живет.

А в лесу тем временем все расцвело, и розы раскрылись навстречу солнцу, как раскрывается возлюбленному девушка во всей своей красе. С берега доносится шепот волн, и вдали слышится страстная любовная песня — это поют служанки. Потом вдруг все стихает, и море и голоса. Все будто замерло вокруг в любовном экстазе. Принц сидит на берегу и смотрит перед со­бой: недвижны и море и лодка, даже Христос на парусе, кажется, склонил голову и замер. Замер и бедный принц, опершись локтями на колени и зарывшись пальцами в черные гроздья кудрей. Девушка, рожденная в бедности, все не появляется, и мысли принца, несмотря на данный им обет, все чаще возвращаются к маленькой принцессе.

А принцесса, сидя наверху в своем замке, тоже думает о нем, потому что в целом свете не нашлось больше такого юноши, бедного, опрятно одетого и любезного в обхождении. Но он не захотел жениться на ней, и принцесса спрашивает себя, зачем ей жить на белом свете? И она горько сожалеет о зимних днях, когда ее окно было закрыто и в него не вливалось, как сейчас, пение соловья. А соловей все поет, и в его трелях звучат все те слова, которых так и не сказали друг другу влюбленные, чьи уста сковало молчание.

Проклятый дом

(Перевод Р. Миллер-Будницкой)

Что ни говори, а Америка принесла немало хорошего бедному люду: тот, кто туда уехал и не разбогател, все же не теряет надежды поправить свои дела, а кто остался в деревне, тот приобрел особый почет в глазах окружающих. Так мастер Антони Биккири, оказавшийся единственным каменщиком на строительстве дома Бонарио Салиса, нежданно-негаданно вознесся на такую высоту, какой не достигали и стены, воздвигнутые им. На строительстве не оставалось ни одного подсобного рабочего, и самому хозяину пришлось подносить мастеру камни и известь. Но Бонарио[8], которому очень подходило его имя, в конце концов приохотился к этому занятию; он весело лазал вверх и вниз по лесам, постепенно приобретая неторопливые повадки настоящего рабочего. К тому же было у него при этом и неизменное развлечение: ему нравилось с шутовски разыгранной важностью передавать мастеру Антони дипломатические поручения от односельчан, приглашавших его к себе на поденную работу. А таких приглашений было немало. Все вздыхали по мастеру Антони, все мечтали заполучить его к себе на несколько драгоценных дней: один собирался жениться, и спешно требовалось выбелить дом, у другого прохудилась крыша, у третьего грозила обвалиться стена. Но Бонарио лишь посмеивался над этими просьбами. «Против бумаги не попрешь», — говаривал он в таких случаях. У него действительно имелась бумага за подписью мастера Антони, в которой тот обязался не покидать стройку до полного завершения работ. А надо вам сказать, еще ни разу не случалось, чтобы мастер Антони нарушил свое слово. Честнее его не сыскать было человека в деревне. И потому Антони подумал, что хозяин, как всегда, шутит, когда в один прекрасный день, втащив на леса большую гранитную глыбу, он подмигнул и обратился к нему:

— На сей раз, мастер Антони, придется вам все-таки пойти. У вас уйдет на это всего полдня, а может, и меньше. Моя племянница Анна продает дом и просит, чтобы вы починили там несколько ступенек.

— Продает дом? — спросил каменщик, не скрывая удивления. — Ведь еще нет и трех месяцев, как она его купила!

— Да, трех месяцев не прошло, — серьезно подтвердил Бонарио. — И все-таки она его продает, потому что там завелась нечистая сила.

Тут Бонарио рассмеялся, заметив, что мастер Антони помрачнел и задумался. Но каменщик не был охотником до шуток, даже если их затевал сам хозяин. Он посмотрел вдаль, туда, где па самом краю деревни одиноко стоял домик Анны Салис, и вспомнил, как совсем недавно он сам производил его оценку, перед тем как дом вместе со всем имуществом был продан за долги с аукциона. Прежние его владельцы всей семьей эмигрировали в Америку, а домик — небольшой, но уютный и светлый — за гроши купили молодожены Салисы. И вот теперь они хотят продать его, потому что там завелась нечистая сила...

— Мастер Антони, — сказал Бонарио, вновь сделавшись серьезным, — ну, решайте. Я ведь не шучу. Освобождаю вас на полдня, и все тут. Поглядели бы вы на мою племянницу: так убивается, будто ее и впрямь околдовали. Уж сходите, почините ей лестницу: завтра покупатель будет смотреть дом. Сделайте доброе дело.

И отчасти потому, что это было действительно доброе дело, а отчасти из любопытства Антони согласился.

В тот же день после полудня он пошел взглянуть, какая работа ему предстоит. В эти часы под слепящим июньским солнцем домик Салисов казался погруженным в безмятежный сон. Тень от колокольни падала на запущенный церковный сад, заросший кустами руты и горечавки и благоухавший, как вересковая пустошь. Вокруг не было ни души.

И мастеру Антони снова припомнился тот день, когда он приходил оценивать дом. Тогда, как и сейчас, он толкнул калитку и прошел через весь дворик, так никого и не встретив. И, помнится, ему сразу же при­шли на ум темные слухи, которые ходили в деревне про хозяйку дома Мимию Пирас, которая заслужила громкую репутацию своей красотой, расточительностью и кое-чем еще. Что и говорить, этот пустынный уединенный уголок как нельзя более подходил для этой женщины, любительницы приключений!

Но тут же мастер Антони прикусил язык, как случалось с ним всякий раз, когда он ловил себя на том, что осмеливается судить ближнего. Оставив кредиторам дом, Мимия Пирас вместе с братьями уехала в Америку искать работу. Для своих односельчан она как бы умерла, а мертвым судья один лишь господь бог.

Но и теперь, когда хозяйкой здесь стала Аннедда Салис, самая набожная и добропорядочная женщина в деревне, дверь была, как и тогда, распахнута настежь, а дом по-прежнему выглядел пустым и заброшенным. Ни с кем не повстречавшись, Антони беспрепятственно прошел через двор, кухню и коридор, поднялся по лестнице и вошел в спальню.

Хозяйка сидела на полу у самых дверей. Возле нее стояла рабочая корзинка, но Анна не шила. Уронив руки, она сидела, прислонившись головой к стене, и казалась совсем больной. Когда перед ней в дверях выросла высокая фигура каменщика, она даже не встрепенулась. Только чуть ярче заблестели ее печальные черные глаза на белом как мел лице.