Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

За вчерашний и сегодняшний день мне наконец-то удалось понять закономерности в его появлениях. Богдан самостоятельно выныривал на поверхность сознания, либо когда спокойная обстановка меня расслабляла, например при спокойной езде, когда сознание теряло внутреннее сосредоточение и напряженность, либо при откате, после сильного напряжения, как было после схватки с Оттаром. И наоборот, как только мне удавалось вынырнуть из его волн радости и сконцентрироваться, вызывая чувство озабоченности или тревоги, Богдан отодвигался вглубь, давая мне возможность для принятия решений. Всю дорогу мне не удавалось понять по его реакциям, воспринимает ли он всерьез то, что мы делаем, обрабатывает ли его сознание то, что мы видим. Ответ пришел неожиданно и очень вовремя. Стоило мне подняться на очередную высотку и начать осматривать местность, как Богдан включил в голове сирену тревоги. Чувство тревоги было столь сильным, что я отпрянул с вершины навстречу поднимающимся Ивану и Сулиму.

— Что там, Богдан?

— Кажись, татарский дозор.

Прячась в высокой траве, мы напряженно рассматривали открывшуюся местность. «Где, Богдан? Где они?» — расслабившись, попытался очистить сознание, уйти вглубь и посмотреть вокруг его глазами. Моя рука поднялась и указала пальцем на виднеющийся вдали, чуть правее от нас, холм. Ниже его вершины, на фоне желто-оранжевой жухлой травы виднелись два пятна с другим оттенком цвета.

— Молодец, Богдан, выйдет гарный из тебя дозорец, — хлопнув меня по плечу, довольным басом пророкотал Сулим, напряженно разглядывая холм.

— Вот сучьи дети. Сулим, неужто они козьими шкурами накрылись?

— А то ты не видишь — битые да тертые нам басурманы попались. Иван, кликни атамана, надо думать, что дальше делать.

— А что думать, казаки, убить их надо по-тихому, иначе поднимут тревогу. Пока доскачем, татары либо сбегут, либо к бою изготовятся.

Подскочив к своему коню, я отцепил арбалет, схватил одно короткое копье и, припадая к земле, на полусогнутых, выскочил на вершину холма и двинулся в сторону татарского дозора.

— Богдан, стой, ты куда пошел, сучий потрох?

— Иван, все равно другого пути нет. Окромя меня, к ним никто не подберется. Ставьте здесь казаков в лаву — если меня заметят, сразу скачите галопом, видать, за тем холмом их лагерь. Если мне повезет по-тихому их упокоить, рукой вам махну — шагом подъезжайте, чтобы гулом себя не выдать. Казаки, святой Илья мне сказал: на нашей стороне сегодня удача, все у нас получится.

Не дав им открыть рта, быстро перевалил через вершину и скрылся с другой стороны холма. «Ну все, кажись, пронесло. Вот она, казацкая вольница, в действии. Атаман ставит в дозор Ивана и Сулима, но не назначает старшего. Оно понятно, по-умному надо Ивана ставить старшим. Но Иван из отряда Непыйводы, да и по возрасту моложе, — зачем обижать своего казака. Сулим и без того будет слушаться Ивана, потому что у Ивана авторитет среди казаков. Но тут появляется джура Богдан, и Сулим всю дорогу демонстрирует, что он может мной командовать. Я с удовольствием выполняю все его так называемые приказы. Но когда наступает тот единственный момент, требующий от него четкого приказа „Богдан, вернись!“, он, естественно, молчит, потому что он по своему характеру командовать не может. Иван пробует взять командование на себя, но подсознательно выработанный стереотип, что Богдан в подчинении Сулима, не дает ему отдать приказ. Да и мне удалось удивить тем, что вместо объяснений начал жестко распоряжаться, как будто имею на это право. Святой Илья тоже добавил шороху в мозги. Немудрено, что ребята начали глазами хлопать. Теперь осталось „самое простое“: снять часовых. Как говорит народная сказка, я от Ивана ушел и от Сулима ушел, теперь осталось татарам в зубы не попасть».

Мне нужно было настроиться на это поле, которое необходимо преодолеть, на его звуки, на его движения. Как учил нас когда-то «жестокий профи», скрытно двигаться по полю намного проще, чем по лесу. Во-первых, звуки. Слышимость в лесу намного выше, чем в поле, любой громкий звук разносится на сотню метров. В поле ты будешь видеть трактор, но звука мотора не услышишь, тебе будет казаться, он бесшумно плывет, и лишь с расстояния четыреста — пятьсот метров до тебя донесется еле слышный звук его мотора. Во-вторых, движение. Лес неподвижен. Любое движение в лесу глаз подмечает за сотни метров. Поле всегда в движении. Лишь в редкие минуты, незадолго до бури или ливня, стихает ветер и поле замирает. В остальное время ветер гоняет по полю волны, то затихая, то усиливаясь, он колышет траву, и, если прочувствовать эти движения, попасть в их ритм, ты становишься неразличимым, твои движения становятся частью движения травы. Если на тебе достаточно хороший маскхалат, ты легко подбираешься на расстояние двадцати шагов, даже если тебя пытаются обнаружить. К человеку, который не знает, что ты к нему движешься, можно подобраться и на пять шагов.

Склонившись горизонтально земле, короткими шагами продвигаясь по полю, растворяясь в некошеной траве, вымахавшей выше пояса, смотрел вдаль, чтобы намеченная цель оказалась на самой периферии зрения. Как учил нас инструктор, никогда не смотри на объект, к которому ты движешься. Любой человек ощущает направленный на него взгляд, что уж говорить об опытном воине, который пережил многие битвы и походы. Забирая вправо от татарского дозора, наметил себе обойти холм, на склоне которого они стояли, и зайти им со спины.

Иллар и Непыйвода, увидев, как один из дозорных, вместо того чтобы подать им сигнал, направил к ним свою лошадь, сразу поняли, что дозор обнаружил что-то впереди, приказав остальным оставаться на месте, двинулись к дозорным.

— Что там, Иван?

— Татарский дозор впереди, атаман, никак его не обойти.

— Сколько до него?

— Далеко — от того горба не меньше пяти перелетов будет.

— А ну поедем, глянем, что да как, да и покумекаем, что делать будем.

— Ну, показывай, Сулим, где ты басурман увидел.

— То не я, батьку, то джура твой, Богдан, их увидел. Вон там они, чуть ниже того горбика, видите два пятна? То они козьими шкурами укрылись.

— Так и не скажешь, что татары: ни на что не похоже.

— Да ты присмотрись, Иллар, вон же кони под ними видны, просто трава высокая прячет.

— А Богдан куда подевался — так запрятался, как татар увидел, что я его найти не могу?

— Так это, батьку, взял Богдан свой самострел, пошел скрытно дозор татарский бить, как побьет, сказал, знак подаст.

— Ты что, Сулим, белены объелся? Иван, вы куда мальца послали? Вас что, Бог ума лишил?

— Ты, Иллар, не горячись. Богдан — казак справный, сделает все, как надо. Вон, попробуй угляди его. Мы с Сулимом уже все глаза проглядели, аж зло берет. И знаем, что он по полю скрадывается, а углядеть не можем. Так что кличь казаков, Иллар, и строй их в лаву под горбом. Если заметят супостаты Богдана, так сразу по ним ударим, за тем горбом их лагерь. А удастся ему их упокоить — шагом пойдем, а там с того горба уже ударим: на ноги встать не успеют, как мы всех положим.

— Твоими устами, Иван, да мед пить. Только больно складно да ладно у тебя выходит, а черт, он подножки ставить горазд, смотри, как бы ты носом не запорол.

— Да чего теперь смотреть, Иллар, что сделано, назад не повернешь, давай готовь казаков к бою.

На противоположной стороне холма передо мной открылся вид на татарский лагерь. Шесть шатров стояли на соседнем холме примерно в пятистах шагах от меня, за ними в долине виднелся прибрежный лес. Место для лагеря было выбрано удачно, все подходы хорошо просматривались, слева и справа от холма паслись лошади, примерно поровну. Но если табун справа отошел от лагеря шагов на четыреста — пятьсот и при внезапной атаке оказался бы отрезанным от лагеря, то левый табун пасся прямо под холмом, и от него до татарского лагеря было не больше трехсот шагов. Трое табунщиков, расстояние до которых составляло шагов шестьсот, легко смогут при появлении противника загнать табун в лагерь, и татары, вскочив на коней, рассеются по степи. Даже если мне удастся без шума убрать дозор, этот табун не даст учинить полного разгрома.

Но пока у меня были другие заботы. Натянув тетиву арбалета, выбрал бронебойный болт, смазал его острие салом, уложил и зафиксировал его металлической пластиной, спусковую ручку — предохранителем. Затем тщательно смазал салом острие метательного копья. Выйдя на вершину холма и оказавшись сзади и чуть левее дозорных, я начал самую трудную часть сближения.

За звуки можно было не переживать: ветер посвистывал в траве, моих шагов услышать было невозможно. Но на таком расстоянии опытный воин слышит не только ушами — он чувствует твое напряжение, агрессию, желание нанести удар. Поэтому для успешного выполнения задачи мне нужно было полное слияние с этим полем. Колышась вместе с травой, двигаясь вместе с ветром, наполниться этим вечным ритмом степи, излучать беспредельность просторов, их вековой покой и неизменность. Какая-то удаленная часть моего сознания бесстрастно зафиксировала, что до ближайшего противника осталось не более десяти — двенадцати шагов. Уложив копье на землю и опустившись на правое колено, левая нога согнута, прижимаю арбалет к плечу, пальцем правой руки проворачиваю предохранительную планку, при этом медленно разворачиваюсь в направлении дальнего дозорного. На нем сверху надета накидка из козьих шкур, в которой прорезана дырка для головы, бока не зашиты. У мексиканских индейцев такая одежда, кажется, называется пончо. Видно, что под накидкой на нем кожаный панцирь, обитый металлическими пластинами. До него шагов двадцать пять — тридцать. Ловлю в прицел его левый бок, там, где его левая рука касается туловища, сантиметров на двадцать ниже плеча, и отсутствует металл.