Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

Керим вынес самострел. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, что это то, что мне нужно. Лук был около метра длиной, двухслойный ясень-дуб, основательное дубовое ложе длиной сантиметров семьдесят, было отлично обработано и натерто воском, канавка под стрелу была ровненькой и отшлифованной мелким камнем. Фактически к нему нужно будет прикрепить приклад с пистолетной рукояткой, стремя для натяжки тетивы, выдолбить нишу под китайский спусковой механизм и прокрутить две дырки под деревянные шипы. На одном будут независимо проворачиваться спусковая ручка и запирающий замок с зацепами для тетивы, на втором — шептало. Тетива была спущена, поэтому, уперев задний конец ложа себе в живот, ухватившись руками за крылья лука, попробовал их на изгиб. Они едва заметно прогибались в моих руках. Это было то, что нужно: при наличии стремени, зацепив тетиву двойным крюком на поясе, мышцами ног, спины, а ведь можно еще помогать себе руками, упершись в приклад, натянуть тетиву будет возможно. Сила натяжения никак не меньше семидесяти — восьмидесяти килограммов.

— Знатный самострел, дядьку Керим, ей-богу, знатный. Что за него просишь?

— Ответь мне сначала на один вопрос, Богдан. Только правду говори. Ты зачем разговор про того татарина начал?

— Понимаешь, дядьку Керим, собрался я к тебе за луком идти, а Степан меня отговаривает — не ходи, говорит, сами сделаем, не будет с того толку. Оттар, говорит, родич твой, ну, слово за слово и рассказал мне, как ты к нам попал и что кровника своего уже десять лет по степи ищешь. Ну и придумалось мне: чем самому искать — пусть родичи того татарина знатного ищут, которого мы в полон возьмем. Ну и пошел тебе рассказать.

— То я уже слышал. Ты мне другое скажи. Какое тебе до того дело, Богдан?

Ну, вот как объяснить, что нравится мне людям помогать? Человек скорее поверит в какую-то немыслимую гадость, чем в самое простое дружеское участие.

— Так захотелось мне посмотреть, как ты с тем татарином биться будешь. Знатный выйдет бой, дядьку Керим, — увидишь, не одному мне посмотреть захочется.

Вначале глаза Керима вновь сверкнули бешенством, затем кривая улыбка тронула его угрюмое лицо:

— Молодец, что не соврал. Бери самострел и убирайся.

— Так ты не сказал, что хочешь за него, дядьку Керим. Ты не думай, у меня серебро есть.

— После похода сочтемся, Богдан. — Он развернулся и пошел в дом.

— Спаси Бог тебя, дядьку Керим.

Добравшись в конце концов до Степана и дядьки Опанаса, нарисовал на ложе, где и что нужно выдолбить, просверлить и как должно все разместиться, в какую часть шептала должна упираться передняя полукруглая запирающая часть с выступами для тетивы. Заказав дополнительно изготовить и оперить десяток заготовок под арбалетный болт и два полутораметровых ратища[9] под метательное копье, побежал к отцу в кузню.

Там кипела работа, поскольку перед походом всем что-то вдруг срочно нужно доделать. Выбрав из готовых наконечников для стрел семь бронебойных и три срезня, заказал узкие длинные трехгранные наконечники для метательных копий числом два, узкую упругую металлическую пластинку для фиксации арбалетного болта, двойной крюк и стремя для натягивания тетивы арбалета. Заплатил за все наперед, вызвав удивленный взгляд отца и язвительное замечание брата по поводу моей шустрости и умения грабить. На что ему ответил, что, мол, да, умею и буду дальше грабить, а если ему завидно, то может сам попробовать, если не переживает за сохранность своей драгоценной шкурки. С вооружением все складывалось хорошо — даже будет время на пристрелку, следовало заняться изготовлением халата и его раскраской.

Нужно было идти домой, к матери и сестрам, но ноги отказывались идти.

«Вылезай, Богдан, это твои сестры, твоя мать, это тебе туда идти, обнимать их и целовать. Мне это не по силам, Богдан, дай мне спрятаться, не чувствовать, не слышать вашей милой болтовни и желательно не видеть всего этого. В конце концов, это твоя жизнь — вылезай из норы и работай».

Видимо, то ощущение горечи потери, безысходности и усталости, что охватило меня, подействовало лучше глупых мыслей, и я начал проваливаться во что-то мягкое и теплое, охватывающее мое сознание и качающее его как на волнах. Тело двигалось самостоятельно, без моего участия, восприятие окружающего напоминало то, как мы чувствуем мир из-под воды. Когда, нырнувши в воду, ты открываешь глаза и смотришь на берег, где ходят и суетятся люди, а тебя окружает тишина, покой и невесомость.

«Это почти нирвана — жаль, что я могу думать: не хочу думать, хочу раствориться в этом покое и ничего не чувствовать. Этот поганец Богдан тут балдеет, а я должен пахать. Психологи утверждают, что мультиплексная личность разрушается из-за постоянной борьбы за контроль над сознанием. Полная ерунда — они борются, на кого этот контроль спихнуть. Никто не хочет сидеть на поверхности, все стараются нырнуть поглубже, за внешними функциями никто не следит, вот и происходит разрушение оболочки. Интересно, сколько Богданчик наверху просидит, пока меня не позовет?»

События с поверхности сознания напоминали кадры немого кино, причем в моих силах было регулировать скорость просмотра и наличие звука. При концентрации на события становилось все видно и слышно, но начинали захлестывать эмоции Богдана, трудно было держать контроль над собой. Начинался процесс, который можно назвать перемешиванием, суперпозицией личностей, когда мысли и поступки уже переставали быть плодом деятельности одного из нас, возникала новая личность, которая, как показывал опыт, мягко говоря, была далека от совершенства.

Так же как в поведенческой мотивации толпы остаются самые низменные чувства, так и при бесконтрольном смешивании характеров доминируют отнюдь не положительные качества. Времени сегодня на все катастрофически не хватало, поэтому когда Богдана посадили за стол и начали угощать, послал ему мысль о завтрашнем походе и образ маскхалата, который необходимо изготовить. Богдан охотно уступил мне место, оставаясь близко и окуная меня с головой в свои эмоции. Пытаясь собрать мысли в этом потоке радостных чувств, потерял ощущение времени и все не мог найти слов, с которых начать разговор.

— О чем ты так тяжко задумался, Богдан?

Очнувшись и вытянув из кошеля несколько серебряных монет, протянул их матери:

— Возьми, купишь себе и сестрам на ярмарке подарки, мне они пока без надобности. Просьба есть к тебе и к вам, сестрички. Помогите мне в поход сшить кое-что, я сейчас покажу: сам не справлюсь. У нас полотно есть?

— Ну а как же, чтобы в доме три бабы было — и полотна не было? Как можно!

Объяснил матери, что мне нужно. Достали полотно и начали примеривать. Поскольку полотно было узким, пришлось брать три длины и сшивать их. Получилось что-то похожее на простыню с капюшоном. Пока они шили, поставил рогачом[10] в печь, на угли, три небольших горшка с водой и пошел собирать натуральные красители. В один горшок накидал шелухи от лука, череды и полыни — все они дают разные оттенки желтого цвета. Во втором варились хвощ болотный, за которым пришлось спускаться на луг возле реки, и крапива: эти растения дают грязно-зеленый цвет, который годится только на маскхалаты. В третий накидал листьев и коры ореха, чтобы получить темно-коричневый оттенок.

Пока это все варилось, взял косу, отъехав подальше от села на луг, где в этом году не появлялся косарь, накосил и аккуратно сложил, не путая верха и низа, растущую там траву. Связав это в два больших снопа, поехал к дядьке Николаю, которого рекомендовали как любителя вязать сети.

Этот оказался патологически жадным и любителем поторговаться. Мы с ним долго спорили, сколько стоит кусок мелкой рыболовной сетки полтора на два метра, пока у меня не кончилось терпение. Забрал сетку и положил ему на стол пять больших медных монет, что было, по моему мнению, в два раза больше, чем она стоит. Поскольку он выражал несогласие с таким решением, посоветовал пойти пожаловаться атаману — он, дескать, добавит, правда, не исключено, что догонит и добавит еще. Пообещав ему больше никогда ничего у него не покупать, погнал домой раскрашивать халат.

Усадив женщин вязать пучки травы к сетке на манер, как кроют хату соломой, сам растянул халат во дворе, между четырьмя колышками. Обмотав концы трех палок тряпками, вынес во двор горшки с красками и велел Богдану вылезать и рисовать, так, чтобы было похоже на поле, виднеющееся вдали под лесом. Почему-то был уверен, что у него получится лучше, да и мальцу радость, а сам нырнул в темную глубину, так напоминающую забвение.

Нужно было приготовиться к весьма тяжелому событию — похоронам Оттара, которые должны были вот-вот начаться и о которых всех должны были известить колокольным звоном. И тут возникает классическая ситуация, которая поразительно часто встречается в жизни: что ни делай, будет плохо. Не пойти нельзя: односельчанина хоронят, все село будет от мала до велика, не придешь — считай, нанес оскорбление всем, поставил себя вне коллектива. После такого ты в селе чужак — годы пройдут, из шкуры лезть будешь, а этого тебе не забудут.