Люди и комиксы - Джонатан Летем

Она не стала продолжать тему, а я так и не расспросил ее о приятеле. Мы ничего тогда не уточняли, и это казалось таким же естественным делом, как взять машину напрокат, съесть корзинку печенья или молча с удовольствием заниматься любовью, переживая порознь свои оргазмы. Пребывая в эйфории, мы не хотели возвращаться в мир конкретных вещей и знакомых имен, связанных с прошлой жизнью. Мы, словно в саван, закутались в нашу страсть. Теперь-то я понимаю всю болезненность таких отношений.

— Есть еще песня Боба Дилана, — заговорил я потом. — Называется «Девяносто миль в час по улице, ведущей в тупик». Думаю, что на самом деле это кавер-версия. Та же вещь. Римейк. Мы мчимся на стареньком мотоцикле с дьяволом на заднем сиденье вдоль по улице, ведущей в тупик…

— Да, только эта песня — «Национальный гимн».

Отказавшись сравнивать две версии, А. дала мне понять, что не собирается вступать в диалог и обсуждать детали. Выступив с непререкаемым заявлением, она, очевидно, предвидела плачевный финал наших отношений и заранее проявляла беспокойство по этому поводу. Надо отдать ей должное: именно умение повелевать более всего и влекло меня к ней.

Ты, конечно, знаешь, М., по моим рассказам, как мы с ней мчались на стареньком мотоцикле по улице, ведущей в тупик. Нет, беззаботной жизнью такое существование никак не назовешь. Пагубность нашего романа заключалась в том, что, вырвавшись из тисков опостылевших семейных отношений, А. начала устраивать свою жизнь со мной на супружеский лад. Увиливая от брачных уз, мы лишь доказывали их незыблемость. Сколь ни огорчительны были ее отношения с Р. и сомнительны их перспективы, они не шли ни в какое сравнение с нашей презренной тайной связью. Ведь только этим можно объяснить тот странный факт, что при наличии множества мотелей в округе и моей квартиры в нашем полном распоряжении мы предпочитали заниматься любовью у нее дома — у них дома. Я пытался изобразить равнодушие всякий раз, когда она начинала предсказывать полный крах наших отношений, но в душе мне страстно хотелось разрушить их брак. Определенно, Р. интересовал меня гораздо больше, чем я позволял себе думать.

Однако я не хочу писать лишь об А. Ты наконец-то поведал о своих сомнениях относительно собственной семейной жизни. Едкий тон твоего письма вдруг стал нарочито несерьезным, из чего я заключил, что ты щадишь мои чувства. Однако легкомысленность содержит в себе изрядную долю иронии. Твои добродушные шутки по поводу праздных вожделений, о которых ты пишешь вполне откровенно, создают весьма осязаемый образ. Я никогда не посещал Японии, не встречался с твоей женой и ребенком, и ваш союз представлялся мне абсолютной идиллией. Мне ошибочно казалось, что, переехав из Нью-Йорка в Токио и вступив в традиционный японский брак, ты удалился из сложного современного мира в элегантный и тихий анклав, изображенный на японских ширмах восемнадцатого века. Наверное, не я один грешу тем, что представляю жизнь своих друзей в идеальном свете. Вполне возможно, начав письмо рассказом об А., я хотел дискредитировать себя в качестве советчика по вопросам любви. Мне хотелось сообщить тебе о своем печальном опыте. Возможно, я просто одержим идеей фикс.

Буду полностью откровенен. Я вовсе не так часто думаю о Японии. Мы постоянно обсуждаем то, что происходит с нами в настоящее время, однако я до сих пор представляю тебя все тем же восемнадцатилетним парнем. Мы были неразлучны в первые три года обучения. Нас связывали музыка и искусство. На последнем курсе мы отдалились друг от друга, а потом ты исчез. Теперь ты для меня стал чем-то вроде призрака цифровых технологий. Что нужно сделать для того, чтобы воскресить дух наших юношеских лет? Каким возвышенным слогом можно передать ощущения того незабываемого времени? Пытаясь думать о твоей супружеской жизни, я вместо этого начинаю вспоминать нашу дружбу и вязну в трясине бесконечных вопросов, на которые нет ответов. Не хочу сказать, что никто не теряется, пытаясь осознать свой юношеский опыт, когда мы после окончания школы вступаем в неведомый мир. Тем не менее предо мной постоянно возникает твой светлый образ. Ты как бы бросаешь вызов в своих последних письмах и требуешь, чтобы я все понял.

Ты помнишь, как я сходил с ума по Бесс Херш? А ты играл роль посредника между нами. Это происходило на первом курсе, еще задолго до того, как в наших отношениях наметилась брешь. Бесс только что поступила в колледж. А мы с тобой вели себя как ловеласы, полагая, что можем казаться неотразимыми в обществе молоденьких девушек. Никогда не забуду выражения твоего лица, когда мы встретились в условленном месте в небольшом парке возле школы и ты передал мне слова нового дружка Бесс о том, что я ей тоже нравлюсь.

Бесс Херш видела меня насквозь. Я просто не знал, что делать, и все портил в те минуты, когда мы оставались наедине. Портил своим глупым хихиканьем и тем, что пялился на нее, как идиот. Я пытался шутить с ней по-мальчишески в духе Стива Мартина, однако такое не проходит с молоденькими студентками. С ними нужно заикаться под Джеймса Дина и скромно опускать глаза долу. Невинный взгляд кавалера весьма нравится юным созданиям. Ты быстро освоил такую тактику, а вот мне для этого потребовалось время.

Вскоре, чертовски быстро, не успел я и глазом моргнуть, Бесс пребывала в объятиях Шина Химана. Кажется, я сам обратил внимание дешевого хиппаря Шина на ее лучезарный облик. И все же я до сих пор храню в памяти то мгновение, когда она, еще до того как я успел открыть рот, ошибочно приняла меня за крутого парня. Потом ты передавал записочки, которыми мы обменивались с ней. Бесс постепенно создавала в своем воображении мой образ. Для меня она по-прежнему остается секс-идолом моей молодости, утраченным навсегда. Отлично помню ее карие глаза, сутуловатую длинноногую фигуру и быструю походку, поношенные джинсы в обтяжку и этот невозможный изгиб от узкой талии к бедрам. Интересно, какой женщиной она стала? Взглянуть бы на Бесс сейчас. Когда-то она доводила меня до экстаза. Даже сейчас, печатая эти строки, я испытываю эротическое удовольствие.

Забавно, но я совсем не помню, о чем мы с ней говорили. Помню, что болтали о девушке с тобой. Надо сказать, подсмеивались над ней, строили всякие планы, вожделели ее. А однажды в Центральном парке, когда поблизости никого не было, начали громко выкрикивать ее имя, обращаясь к огромному пустому небу. Впрочем, таким же образом мы с тобой трепались о Лиз Кессел, Маргарет Энодин и о других девчонках. Отлично помню глупые эротические стишки, которые мы сочиняли вместе и никогда не показывали девушкам. О, мы были умными и достаточно образованными ребятами. Мы читали журнал «Мэд», слушали Франка Заппу, «То-кингхедс» и Дево. Мы с иронией относились к своим похотливым чувствам и забавлялись бурлящей в нас сексуальностью.

Когда же шесть месяцев спустя ты начал по-иному причесываться, слушать группы, играющие в стиле нового романтизма, и встречаться с Ту-Лин, я разочаровался в тебе. Да, ты обманул мои ожидания. Мне казалось, что ты совершаешь предательство и слушаешь вместо умной сложной музыки претенциозную и легкомысленную ерунду. Я чувствовал, что ты изменил себе, и пытался исправить положение. Встречаясь с тобой и твоей вьетнамской подругой, я старался напомнить о нашем тайном языке, о наших заветных шутках. Пусть они не сработали в случае с Бесс, но для тебя они что-то да значили. Однако все мои труды оказались напрасны, ты стоял на своем.

Но чем больше ты упорствовал, тем сильнее я настаивал. В течение какого-то времени по крайней мере. Потом мы вообще поссорились. Я вроде бы здорово рассердился на тебя. Разумеется, все мои претензии, носившие тогда эстетический характер — я упрекал тебя за плохую прическу, за приверженность к неправильной музыке, за общение с азиаткой, — теперь ретроспективно кажутся слишком эмоциональными. Я ревновал тебя к девушкам. Кроме того, я вложил в тебя все детские интимные переживания, от которых мне приходилось избавляться с возрастом. Затем я начинал испытывать к ним отвращение, но они более не пугали меня.

О, мы взрослели очень по-разному! Я с болью вспоминаю об этом.

Пару страниц назад я хотел перейти от воспоминаний к размышлениям о затруднительном положении, в котором ты оказался, и о том двойственном чувстве по отношению к своему долгу, которое ты испытал, обременив себя семейными узами. (Чуть было не написал, что ты поторопился, однако это всего лишь инерция моего мышления.) Чувствую, что все дальше удаляюсь в прошлое. В возрасте семи или восьми лет, еще до нашей встречи, мои родители дружили с молодой супружеской четой с необычными именами — Август и Вера. Полагаю, так их прозвали друзья-хиппи. По крайней мере в отношении Веры это точно. Август протестовал против войны и не хотел служить в армии. В итоге он устроил в помещении местного призывного пункта сумасшедшую вечеринку по случаю своего дня рождения (ему исполнилось тогда восемнадцать). Вся веселая компания занималась на призывном пункте антивоенной агитацией, что и явилось причиной судебного преследования. Вера увлекалась керамикой. На заднем дворике у них стояли заляпанный грязью гончарный круг и печь из красного кирпича для обжига глины. Она была флегматичной блондинкой без всяких претензий. Теперь такие женщины кажутся мне мужеподобными лесбиянками. С ними можно скорее дружить, чем заниматься любовью. Тогда она казалась мне вполне солидной дамой, хотя ей не исполнилось и двадцати лет.