Короли преступного мира - Евгений Осипович Белянкин

шпионами и торговцами оружием, высокими мздоимцами валютного ранга. Потому и пользовалась репутацией самой надежной тюрьмы — неподкупной, хоть взятку дай в двести тысяч долларов, и точно так же невозможно в ней было покончить жизнь самоубийством.

Тюрьма старинная, архитектура в стиле тюремного барокко. Узкие мостики у камер, слева и справа, затянутые стальной, добротной проволокой пролеты, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не бросился вниз. В общем, все здесь надежно и продумано.

Комфортабельная тюрьма. Здесь и обед не тюря и подается в эмалированных мисках и кружках с цветочками на эмали, здесь по коридорам ковровые дорожки и персонал отменно вежливый и обученный.

Из четырех тюремных этажей два верхних пустуют, камера на двоих, а то и на одного, так что народу преступного маловато.

Попасть к Маме в такую обитель трудновато, а простому смертному просто невозможно. Но Столыпин на то и юрист, чтобы знать ходы и выходы. В этом тюремном мире есть и свои отмычки, которые известны лишь тем, кому это положено по должности.

Столыпин же надеялся попасть к Маме в камеру, потому и появился в Лефортово не как юрист, а как журналист, оформленный солидной газетой, к тому же подключены были сверху нужные люди, без которых, как известно, в жизни не обойтись. Администрация СИЗО была заранее предупреждена, и майор, встретивший Столыпина, уверенно провел его к камере Мамы.

— Вот, — отрекомендовал майор. — С разрешения начальства. Журналист…

Мама удивленно и глуповато взглянула на Столыпина.

Столыпин молча обвел глазами камеру: вешалка, столик-тумбочка, полки. Собственный умывальник, санузел и постель, покрытая чистым бельем.

— Что же ты раскисла-то, — деланно улыбнулся Игорь Александрович — посадили бы в общую, где впихнуто десятка два уголовников, где грязь, вонь и мат… А здесь-то еще жить можно!

— Значит, корреспондент… Читала раньше эту газету. Ничего, хорошая газета. Любила она, как помню, писать про шпионов, растратчиков всяких…

— Нервы сдали? — спокойно продолжал Столыпин.

— От нервов здесь лекарства дефицитные. В наших простых аптеках их сроду не бывало. Так что успокоительные капли, как медовые пряники.

— Я, Сомов, мы все жалеем, что так случилось, — вкрадчиво, мягко сказал Игорь Александрович.

— Чего волноваться. Было, значит, такое указание. А раз было указание, вот и арестовали, — норовисто усмехнулась Мама. — Уж кто-то постарался.

Мама повела густыми бровями и широкооткрытыми бесцветными глазами вперлась в Столыпина.

— Как там Валерий Петрович, не болеет, все в банях парится? Он ведь любитель парной жизни.

Игорь Александрович делал вид, что не замечает иронии, которая звучала в устах Мамы. А Мама, нахохлившись, шаркая по полу домашними шлепанцами, грубовато сказала:

— Что, Сомов послал уговаривать?

— Зачем же ты так? Мы же надежные друзья.

Мама психанула.

— Как я устала от надежных друзей!

И тихо, вздрагивая всем телом, добавила:

— И от этой жизни. Пора с ней сводить счеты.

Столыпин с каким-то шевельнувшимся состраданием и даже со странной жалостью смотрел на эту еще вчера деловую и сильную даму, которую многие боялись и уважали, а тут вдруг так до обидного оплывшую. В байковом халатике, запахнув его в сердцах, она была похожа на рано постаревшую женщину — в ее-то годы!

Столыпин понимал, что надо брать быка за рога. И сразу пошел ва-банк:

— Мне очерка для газеты не писать. Сомов о тебе беспокоится, и не зря. Хватит киснуть и пребывать в расстроенных чувствах. Не девочка! Тебе надо продержаться, пока можно что-то сделать. Я пришел не только это сказать. Будешь умно отпираться, крутить-вертеть, то скажу тебе как юрист — они останутся с носом! Ты же не одна…

— Да пошли вы все к черту!

Игорь Александрович неожиданно улыбнулся: «Кто это придумал, что она с мужским характером?.. Ум-то каверзный, бабий, истеричка! Как только такие попадают на высокие посты».

Не слушая Маму, он начал ей объяснять психологические детали: как можно запутать следователя, «взять его на понт» или отказаться от показаний…

Мама слушала рассеянно, с глуповатым выражением лица.

Столыпин знал, что Лефортово способно на многое: здесь психологическое давление особое, не то что в других тюрьмах — грубое и пущенное на самотек… Здесь, как говорится, все по науке, потому и боялся Игорь Александрович за Маму: не сломилась ли она? Если сломилась, то все пойдет насмарку — следователи свое дело знают и хорошо чувствуют ту грань, когда подследственный теряет власть над собой…

И Столыпин неожиданно для себя вспомнил, как однажды он увидел Маму на одном представительном банкете: настоящая примадонна. Она была шикарно одета, сверкающая и ошеломляющая всех своим нарядом.

Надавав еще кучу юридических советов и тонкостей, которые необходимо знать в столь щекотливом деле, Столыпин попрощался с Мамой, тем более время закончилось и в камере появился знакомый майор.

Мама стояла посреди камеры в своем байковом халатике, с растрепанными волосами, побледневшая, но спокойная.

Когда позвонил Столыпин, Сомов смотрел по телевизору футбол.

— Ну и что? — поинтересовался с деланной прохладцей.

Столыпин задержал дыхание, как бы еще раз продумывая то, что он должен был сказать.

— Собственно, я этого и ожидал, — медленно, волнуясь, сказал Столыпин. — Народ там тертый. Боюсь, они сумели ее сломать.

— Не может быть!

— Как я хотел бы верить в обратное. Но увы, я сам видел ее, воочию.

19

Мазоня эти дни был словно в ударе. Его активности можно было позавидовать. Он носился по городу в своей «тойоте», наводя на своих и чужих вассалов страх: уголовный бизнес признал Мазоню, и он за короткое время сумел провернуть многое. Первое, что он сделал, это подмял под себя бачков соседнего района.

Соседний район, давно славившийся в городе прежде всего кидалами и железняками (торговцами запчастей к машинам), привлек Мазоню сразу же после разборки с бачками и установления с ними мира. Мазоня не дурак и легко сообразил, какой лакомый кусочек можно отхватить, если умело расставить свои силы. Однажды в ресторане «Русь», все в том же, с бордовыми бархатными занавесками, кабинете просидели всю ночь, обсуждая и планируя, как это сделать половчее, чтобы бачки поняли наконец, что примкнуть к всемогущему Мазоне выгоднее, чем платить ему унизительную и беспощадную дань. Якуб, Федор Скирда и Мишка Кошель, достаточно выпив и добротно закусив, собственно, и не спорили с Мазоней. Часть боевиков решили перекупить или перевербовать, а тех, кто не согласен — поставить в жесткие условия на выживание. Верхушку блатарей запугать, а если они не вольются в их синдикат, то просто по-собачьи убрать — иного выхода Мазоня не видел.

Тут же была разработана диспозиция и распределены роли. Мазоня считал, что