Голова Олоферна (сборник) - Иван Евсеенко

Следующим ранним утром он уже ковырялся вместе с безусым младшим лейтенантом Кравцовым в злополучной квартире на улице Энгельса. Все оказалось в точности, как рассказывал Ковалев, и оптимизма у Успенского не вызвало. Ему продемонстрировали две стреляные гильзы и чертов лом, но дураку было ясно, что весь этот «праздничный набор» имеет грошовую цену. Были, правда, еще две пустые бутылки из-под «левой» водки, да пара граненых стаканов, но и от них толку было мало. Успенский для порядка еще раз опросил испуганных соседей, которые, разумеется, в два часа ночи крепко спали, затем опять осмотрел начертанные мелом силуэты убитых и, сказав самому себе «довольно», направился к Ковалеву.

И хотя набирающая обороты суета продвижению дела вряд ли помогала, по своему недюжинному ментовскому опыту Сергей Юрьевич знал, что так бывает в большинстве случаев, и во всей этой ситуации важен только сам подход. Ежели озадачиться реальным раскрытием дела, необходимо ждать – время всегда преподносит какие-нибудь сюрпризы. Разумеется, ждать, не сложа руки. И не приведи боже заниматься так называемым «скорым раскрытием», собирая лжеулики, как бледные поганки после дождя. Такой подход грозит неминуемым тупиком следствия, где папка с документами пухнет, как на дрожжах, а убийца продолжает беззаботно проветривать легкие озоном.

Как сообщили Успенскому на следующий день, отпечатков на чудо-ломе не оказалось, на стаканах были, но самих убиенных. Ковалев с девичьей печалью в голосе хныкал о том, как до зарезу нужны хоть мало-мальские подвижки, и что, мол, без них ему чрезвычайно совестно смотреть в глаза начальству.

Еще через день Успенский решил пойти в дом на улице Энгельса один и заново расспросить соседей, но только сделать это более дружелюбным тоном. Те поведали то же, что и в первый день знакомства, лицемерно напоив дотошного следователя вчерашним чаем и накормив вековыми бубликами, в тысячный раз подтвердив аксиому о полном отсутствии взаимопонимания между населением и органами. Все перечисленное наводило Успенского на скорбные думы о странной и даже таинственно-мистической подоплеке дела, которое ни в коей мере не связано с разбоем или грабежом. Как стало известно позже, в квартире ничего не пропало, да и не могло пропасть, потому как ничего ценного, по скупым словам соседей, в ней не было. Сами же Анучин и Кашкин на поверку оказались антисоциальными элементами, нигде и никогда толком не работавшими. Квартирный вопрос отпал сам собой. В неприватизированных квартирах прописаны они были одни, а родственники уже лет пятнадцать ими не интересовались.

Возвратившись домой, Успенский наткнулся на истерично трезвонивший телефон и вскоре был неприятно ошарашен голосом человека в трубке:

– Ну, здорово, Ус! – мрачно произнес незнакомец.

– Здорово! – машинально сказал Сергей Юрьевич. – Кто это и почему?..

– Что, не узнал? – ехидно продолжал тот.

– Алло! Кто это?! – раздраженно повторил Успенский.

– Ну, ладно, – разжалобился незнакомец. – Видать, ты, Серый, круто постарел, сдулся, память у тебя прямо-таки девичья и на следака явно не тянет. Саша это тебя беспокоит, Петров. Помнишь такого?

– Не помню, – отрезал Успенский и положил трубку.

Через несколько секунд звонок повторился.

– Ну, ты! Совсем спятил, что ли?! – воскликнул незнакомец. – Лысый это звонит, одноклассник твой! Дурила хренов! На похороны пойдешь, или как? Тут, блин, все, кто в городе из наших остались, по пятихатке скидываются на гроб, оркестр и прочие причиндалы…

– Твою мать! – выругался в сторону Успенский. – Ну, прям, как до жирафа… Саш, ты, что ль? Старость, знаешь ли, та, которая не радость и не в радость…

– Бывает, – спокойно сказал Лысый. – Ты что, в самом деле не в курсе? Кашкин-то, черт с ним, хотя тоже жалко, а вот Пучок, это да, невосполнимая потеря, хороший парень был.

– Да, да, хороший… – не зная, что сказать, промямлил Сергей Юрьевич.

– А у вас там не в курсе, кто это сотворил?

– Да нет… Ищут, как говорится, делают все, что могут.

– Ну, ясно, ясно… Я там же обитаю, где и раньше, заходи сегодня вечерком. Поболтаем, вспомним школу, водки попьем.

– Ладно, зайду часов в восемь, – нехотя согласился Успенский.

Теперь «дело» с двумя иксами приобретало совершенно иной характер. И как же это он сразу не вспомнил? Кашкин и Анучин по прозвищу «Пучок» были его одноклассниками… Неужели годы стерли в его душе почти все приметы детства? Когда он в первый раз услышал эти фамилии от Ковалева, ни одна жилка в нем не шелохнулась. Да… Вот ведь как получается – приходится под конец своей, так сказать, творческой деятельности искать убийцу одноклассников… Это – судьба, а от нее, как известно, не скрыться.

Вечером Успенский отправился в гости к Петрову.

Лысый был немного странным парнем. Его Сергей Юрьевич помнил хорошо. Странность эта проявлялась во всех многочисленных сферах его деятельности. К примеру, он увлекался собиранием этикеток вино-водочных изделий, самостоятельно научился играть на мандолине, занимался йогой по книжке и даже устраивал у себя на лестничной площадке тараканьи бега, благо с тараканами у Саши проблем никогда не было, как в квартире, так и в голове. Сильные класса не принимали его в свои стальные ряды, считая инфантильным и придурковатым, а слабых он и сам презирал и чурался. Кличка «Лысый» пристала к нему после того, как по некой неизвестной причине родители обрили его наголо. Волосы отросли, а прозвище осталось, и, помнится, жутко не нравилось Саше.

– Ты знаешь, – не здороваясь, прямо у порога начал Петров, – невероятно это все. Они, конечно, не святыми были, но жили, не в пример мне, тихой, однообразной жизнью и, как говорится, никого не трогали. Кашкин так вообще тихоней оставался при любых обстоятельствах… Не шалил… Ты проходи в комнату, присаживайся, а я сейчас по-быстрому организую…

И Петров нырнул в кухню, откуда продолжал общаться с Успенским:

– Это Пучок его с верного пути сбил, засранец эдакий. Кашкин-то, ты помнишь, небось, в классе с ним почти не водился, а тут видишь как? «Меняется все в наш век перемен», и «звук», и «слог», и даже характер… Жена от Паши лет семь-восемь назад упорхнула к какому-то хмырю, просто так, говорят, ушла, ради смены декораций, Паша-то и запил… А тут Валя ему встретился на жизненном перепутье, протянул руку и потянул за собой в неведомые дали.

– Это как же? – с деланным интересом спросил Успенский. Уж больно далек он был все эти годы от постшкольной жизни.

– Ну, Пучок еще тот был фрукт! Он как начал после школы тявками разными заниматься, так и не бросил это вонючее занятие до самой смерти. Дрессура, скажу я тебе, такая нестабильная вещь. А всякая, по моему мнению, нестабильная работенка вырабатывает жадность до денег и водки.

– Так Кашкин всегда был маменькиным сыночком: не курил по туалетам, портвейны за школой не хлебал тайком, на колготки рваные не заглядывался! – вспомнил с улыбкой Успенский. Оказывается, не все забылось окончательно.

– Так-то оно так, Сережа, а только когда тебе уже скоро полташ светит, а вся прошлая жизнь оказывается бесцветной, как воробей, невольно начинаешь торопиться и творить «чудеса»… В общем, подвязал к себе Пучок Пашулю Кашкина крепко, а тот и привык. Не сразу, конечно, но, как говорится, втянулся парниша… Деньги какие-никакие, водка, разумеется. Пучок, чтоб ты знал, в последние времена выпить был совсем не дурак.

Лысый вернулся в комнату с большим подносом, на котором возлежало множество всякой простецкой закуси и стояла бутылка водки.

– Ну, что, Серега, – провозгласил он, разливая горькую по надколотым рюмкам, – давай, раз уж встретились, помянем с тобой наших школьных товарищей. Пусть им, бедолагам, чернозем хлопком обернется… М-да…

Дрянней этого пойла Сергей Юрьевич в своей жизни ничего не пробовал, но сделал вид, что «хорошо пошла». Лысому же, как видно, было все в кайф. Он довольно крякнул, поморщился для приличия и, занюхав выпитое подмышкой, продолжил:

– Да что и говорить, жалко ребятишек… Ты, это… огурчики пробуй, сам солил… Кто бы мог подумать, что так невесело у них все закончится?

– Слушай, Саша, а ты часом не в курсе насчет того злополучного дня? Они вдвоем пили-то, или, может, кто помогал время от времени? – без всякой надежды спросил Успенский.

– Да я и сам с ними в тот день выпивал, только раньше, – усмехнулся Лысый. – Пройтись по Студенческой и никого не встретить? Не смеши! Кстати, помнишь Скомора?

– Конечно, помню, – поморщился Сергей Юрьевич.

– Он в тот день из тюрьмы пришел, или, как это у них там говорится, «откинулся»…

– Ну, и?

– Ну и повстречал я его, он из бани шел. Ты б его, Серый, видел! Детина неимоверных размеров. Представляешь, выше нас с тобой на голову и как шкаф платяной в ширину! Ну и вот… Взяли пузырек перцовки и поперлись вроде как к нему, а тут, блин, Кашкин с Пучком – юные натуралисты.