Медитации на Таро. Путешествие к истокам христианского герметизма - Валентин Томберг

Нет, пост Императора не принадлежит более ни тем, кто сам возжелал его занять, ни тем, кого избрал народ. Взойти на императорский престол можно лишь по воле небес; поэтому за ним окончательно закрепилось его оккультное значение. А корона, скипетр, трон и герб Императора ныне скрыты в катакомбах... там, где они недоступны тиранам и самозванцам.

Итак, на четвертой карте Император один, без придворных и свиты. Трон его явно расположен не в покоях императорского дворца, но скорее под открытым небом — на открытом невозделанном поле, вне городских стен. Пучок иссохшей травы у его ног — вот и весь имперский двор — свидетель его имперского величия. Но над Императором распахнуто чистое небо. Он — лишь силуэт на его фоне. Наедине с небом — вот удел Императора.

Может возникнуть вопрос: почему столь многие исследователи Таро упустили из виду тот поразительный факт, что Император вместе с троном находится под открытым (если угодно — под звездным) небом? Почему никто не отметил, что Император один, без придворных и свиты? Думается, потому, что крайне редко в один символ, в символизирующий некую идею образ можно вложить весь глубинный смысл, скрытый в ее неповторимом контексте. Для одного толкователя в нем открывается лишь немногое, другой незаметно увлекается собственными домыслами, подменяя ими глубинное содержание символа.

А ведь четвертая карта весьма необычна: Император один на открытом пространстве невозделанного поля; пучок травы — его единственный спутник, если не считать неба и земли. Карта учит нас аркану власти Императора, какой бы ни была эта власть анонимной, таинственной, безвестной и непризнанной. Весь ее смысл состоит в том, что на страже короны, скипетра, трона и герба, не имея тому ни одного свидетеля, кроме земли и неба, стоит одинокий человек, опираясь на трон и скрестив ноги, с короной на голове, со скипетром в одной руке и другой сжимая пояс. Здесь мы видим выражение власти как таковой и ее поста как такового.

Власть есть магия духовной глубины, преисполненной мудростью. Или, другими словами, это результат магии, основанной на гнозисе, полученном в мистическом опыте.  Власть — это второе, заключительное  ХЕ  () Тетраграмматона — священного Имени . Но само по себе это ХЕ — еще не власть; как власть, оно значимо и реально лишь тогда, когда в нем проявляет себя полное священное Имя. Таким образом, точнее будет сказать, что власть — это полное проявление Имени Бога. Полностью проявленное Имя Бога означает в то же время и пост, — пост Императора, а именно со стояние о сознания полного синтеза мистицизма, гнозиса и священной магии. Такое состояние осознания полного синтеза и есть посвящение... если его понимать не в смысле какого-либо ритуала или овладения сведениями, хранящимися в тайне, но, скорее, в смысле такого состояния осознания, в котором вечность и настоящее суть одно. Это одновременное видение преходящего и вечного, «того, что вверху», и «того, что внизу».

Формула посвящения всегда неизменна:

«Verum sine mendado, certum et verissimum: Quod est inferius, est sicut quod est superius; et quod estsuperius, est sicut quod estinferius, ad perpetranda miracula rei unius». — «Истинно, без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно: то, что вверху, подобно тому, что внизу, и то, что внизу, подобно тому, что вверху, ради завершения чудес единого» (Tabula Smaragdina, I—2).

Это единство («единое»), претворенное в жизнь, всесторонне обдуманное, осуществляемое на практике и полностью осознанное, и есть посвящение — инициация, — или «освящение имени Бога в душе человека»; в этом и состоит глубинное значение первого обращения в молитве Отче наш: ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ.

Император олицетворяет власть посвящения или самого посвященного. Источник этой власти — в полном имени Бога, как о нем учит Каббала, которое есть «магический великий аркан», как о нем учит магия, и «философский камень», как о нем учит алхимия. Иными словами, это есть единство и синтез мистицизма, гнозиса и магии, — то единство или синтез, которому мы дали во втором письме определение «герметическая философия», — философия, пронизанная герметико-философским чувством. Такая философия, напомним, не является в каком-либо смысле производной, т. е. отторгнутой от органического единства мистицизма, гнозиса и священной магии: она сама и есть истинное проявление единства. Герметическая философия столь же немыслима вне единства «мистицизм-гнозис-магия», как и второе ХЕ теряет смысл вне Тетраграмматона. Это и есть власть — проявление единства «мистицизм-гнозис-магия».

Герметическая философия соответствует степени «verissimum» («в высшей степени истинно») того, что есть «verum, sine mendacio, et certum» («истинно, без всякой лжи и достоверно») в гносеологической формуле Изумрудной Скрижали. Ибо она представляет собой итог всякого мистического опыта, гностического откровения и практической магии. Это спонтанный мистический опыт, который становится «истинным» (verum), или же отражается в сознании (гнозис) и становится «достоверным» (certum) через магическое осознание — после чего отражается вторично (второе ХЕ, или «второй гнозис» имени Бога) в сфере чистого мышления, на основе чистого опыта, где он подвергается анализу, получает окончательное осмысление и таким образом становится «в высшей степени истинным» (verissimum).

Формула «истинно, без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно» провозглашает, таким образом, принцип эпистемологии (или «гносеологии») герметической философии с ее тройным критерием истины. Этот принцип можно сформулировать по-разному; например: то, что абсолютно субъективно (чистый мистический опыт), должно обрести объективность в сознании и быть в нем воспринято как истина (гностическое откровение), затем доказать свою достоверность объективными результатами (священная магия) и, наконец, явить себя как абсолютная истина в свете чистого мышления, основанного на чистом субъективном и объективном опыте (герметическая философия). Т. е. речь здесь идет о четырех различных чувствах: о мистическом чувстве, или духовном осязании; гностическом чувстве, или духовном слухе; магическом чувстве, или духовном зрении; и, наконец, о герметико-философском чувстве, — духовном понимании. Тройной критерий истины герметической философии является, таким образом, подлинной ценностью откровения («истинно, без всякой лжи»), его созидающей плодотворностью («достоверно») и его гармоничным соответствием прежним откровениям, законам мышления и всему наличествующему опыту («в высшей степени истинно»). Следовательно, в герметической философии абсолютно истинно то, что исходит от Бога, приносит результаты, которые соответствуют этому происхождению, и полностью согласуется с непреложными законами мышления и опыта.

Таким образом, герметист — это одновременно и мистик, и гностик, и маг, и философ — а именно «реалист-идеалист», поскольку в равной мере опирается как на опыт, так и на спекулятивное мышление, как на факты, так и на идеи, поскольку и факты, и идеи для него суть лишь два аспекта единой «реальности-идеальности», т. е. та же самая истина.

Герметическая философия, будучи итогом и синтезом мистицизма, гнозиса и священной магии, отнюдь не есть какая-либо философия, стоящая в одном ряду с другими философиями, или обособленная философская система среди прочих. Подобно тому как католическая Церковь, будучи католической, или вселенской{39}, не может рассматривать самоё себя как обособленную Церковь среди других обособленных Церквей и рассматривать свои догматы как одни из множества иных религиозных воззрений или конфессий, — так и герметическая философия, будучи perse{40} синтезом всего, что значимо в духовной жизни человечества, не может расценивать самоё себя как одну из множества иных философий.

Самонадеянность? — Без сомнения, чудовищная, — если бы такая самооценка была лишь порождением человеческого вымысла, а не откровением свыше. Но ведь если, напротив, истина открывается свыше, если принятие этой истины приносит чудеса исцеления, душевного мира и бодрости духа, — «воскрешения из мертвых», — если, наконец, она дает объяснение тысячам непостижимых явлений — которые иначе не поддаются объяснению, — остается ли хоть какая-либо возможность считать эту истину лишь одним из множества иных воззрений?

Догматизм? — Конечно, — если понимать под «догмой» ту уверенность, которая порождается откровением бесценным, — божественным; таким откровением, которое на деле доказывает свою плодотворность и созидательность и подтверждается совокупно мышлением и опытом. Если такая уверенность основана на гармоническом согласии между божественным откровением, взаимодействием божественного и человеческого начал и рассудочным познанием человека, можно ли делать вид, будто ее не существует, смирившись с «роковой неизбежностью» — «трижды отречься прежде, чем пропоет петух», чтобы стать своим в избранном кругу людей «свободомыслящих» и «непредубежденных», греющихся у огня, который пылает у истоков человеческого творения{41}?