Исповедь на подоконнике - Ева Таксиль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Замолчи! — слезы вырвались из глаз музыканта. — Я не предатель, прекрати!
— Нет, Адам, ты предатель, ты настоящий обманщик! Открой глаза, ты ведешь себя ужасно! Да, Алина все еще не его девушка, но ты — ты уже давно его друг! — заорал ему в лицо злобно сверкающий глазами Есенин.
— Витя должен понять!
— Никому он ничего не должен! Он нашел девушку, которую полюбил, которая не выходит у него из головы. А ты ведешь себя так! Это мерзко! Женя, если бы я влюбился, ты бы что сделал?
— Я бы обрадовался. — пожал плечами Женя. — Прикалывался бы над тобой, да. Но на нее даже не взглянул бы! Видишь, Адам? Снимай пальто и ботинок, давай. Сиди в комнате. Мы наберем Алине и скажем, что ты не можешь приехать. Давай, левой-правой! — толкнул его в прихожую Чехов.
— Умоляю, отпустите меня к ней! — Коровьев уже не понимал, что говорит, ему было стыдно, но любовь — она тянула к девушке. — Ей плохо! А если она что-то сделает с собой? — музыканта передернуло.
— Утешить кого-то захотел? С Витей еще попрактикуешься!
— Нет! Не говорите ему! — завопил Адам, кидаясь в свою комнату. — Я сам! Это моя вина, признаюсь тоже я!
Парни переглянулись, кивнули и одновременно произнесли:
— Хорошо.
— Мы могила. — продолжил Есенин. — Но учти, если вдруг у тебя с ней что-то начнется, по косточкам себя собирать будешь! — рявкнул он.
Коровьев закивал, закрыл дверь и лег на кровать, молча смотря в потолок. Он не знал, что и думать. Все было сложно. Слишком. Адам разрывался от противоречивых чувств, понимая, что все испортил. Испортил дружбу с Витей, с Ваней и с Женей. Благо Саши дома нет, но парни ему, скорее всего, все расскажут. Они же «великая троица». Он понимал, что без друзей в его жизни нет смысла. Любовь оказалась неправа, слепа и даже опасна, а эти парни… С ними Коровьев проходил так много всего. Он постарался загасить свои мысли и лишь молча уставился в потолок. Признать всю правду в лицо Базарову будет сложно. Еще сложнее будет признать самому Адаму, что он — предатель.
За стеной Есенин и Чехов сразу же засмеялись. Да, смех — лучшее лекарство от всех тревог!
— Не знал, что ты бываешь таким серьезным! — захохотал Женя.
— Я не серьезный, я злой. А вот ты! — стукнул его по плечу Есенин, но тут же перестал улыбаться, он перевел спокойное лицо на друга и произнес. — Девчонку найти себе хочу. Любимую.
— Ого. Дерзай. И вот прям жениться?
— Ага! Смотрю вот на Алину и Базарова, и сам… Тьфу ты, только с утра такое сравнение придумал.
Есенин засмеялся, с надеждой глядя на лучшего друга, тот улыбался, оценивая искренние огоньки в глазах еще недавно плачущего от каждого шороха товарища. Казалось, все нормально, Ваня потихоньку выбирается. Но оба парня понимали, что скоро компанию поразит гром. И бежать от этого удара некуда.
Глава 9. Гром и молния
Гром раздался вдалеке, а значит, гроза еще не близко. Коровьев, наблюдающий за сгущающимися тучами, отпрянул от окна, произнеся в голове: «На нас идет». С момента разговора прошло три дня, и Адам мог бы ждать еще больше, готовиться к подходящему моменту, но злобные взгляды Есенина и Чехова преследовали на каждом шагу. Как музыкант понял, Сашке парни не рассказали. Они хорошие друзья, врать не будут. Не то что Коровьев. Выглядел Адам с тех пор правда неважно, увидь его Алина сейчас — триста раз бы подумала перед тем, как обнять. Бледный, патлатый, сонный. Утренние тренировки закончились, хотя до этого юноша поддерживал эту привычку. Спать почти перестал — все думал. Днями сидел в своей комнате поджав ноги, иногда перекатывался на бок. Есть отказывался. Стыд съедал, как бешеная собака, истекая ядовитыми слюнями. Коровьев уставал молчать с каждой секундой, но дважды замирал с протянутой к ручке двери ладонью. Он боялся войти, рассказать Базарову всю эту правду, что так уничтожала Адама. Уничтожила бы и Витю. Коровьев пытался себя успокоить тем, что Алина еще не была девушкой медика (ах, как многое он не знал!) и тем, что у них с красавицей ничего не было. Но все надежды разбивались о скалы истины, от которой он не мог отказаться. Но сейчас Адам выскользнул из тяжелой двери своей комнаты, так, чтоб играющие в соседней комнате в карты Чехов и Есенин не заметили. Он застыл и услышал шепот Вити, зубрящего материалы к тесту. Коровьев не мог зайти. Он же милый, хороший и ласковый Адам, куда ему до скандалов? Он же главный добряк! Своей трубкой мира музыкант поджег весь лес вокруг.
В соседней комнате прозвучал низкий голос Жени.
— Есенин. Скажи, как ты себя чувствуешь?
— Я? Хорошо, друг. — звонко ответил Ваня.
— Рыжик, ты же знаешь, я не потерплю лжи от тебя. Мне показалось, что что-то словно упало с твоих плеч. Что случилось? — Чехов отложил в сторону глянцевые карты и устремил смелый взгляд глубоких глаз на Есенина.
— Когда я тебе всю эту дребедень рассказал, мне стало легче. Я молчал очень долго, а тут меня приперли к стенке, и я должен был говорить. Знаешь, Жень… Я же снимаю лицо перед каждым, кого только вижу, да и доверять не могу никому толком. Веду себя так, как хотел бы мой собеседник, улыбаюсь всегда, ведь людям обычно неприятно слушать о проблемах другого — все погружены в свой мир. Я сделаю что угодно, чтобы угодить и понравиться кому бы то ни было, от этого вечно забываю о своих эмоциях, я боюсь разочаровать, изменить мнение о себе в худшую сторону. Осуждение — главный страх для меня. — Ваня почесал глаз и продолжил. — И так вот, когда я тебе все рассказал, то очень приятно стало, словно появился в мире хоть один человек, которому я могу довериться, ведь уверен, что меня не бросят из-за «слабости». Да что уж, даже раньше мы же с тобой слепо друг друга ненавидели, я пылил постоянно на тебя и, по какому-то чуду, не ощущал себя окруженным злыми взорами. Я же человек легко взрывающийся, эмоциональный, но я никогда не желаю плохого. Простомои чувства руководят всеми действиями, и я никогда не слежу. — он усмехнулся и посмотрел голубыми прозрачными глазами на Чехова.
Женя склонил голову. Руками он
