Две невесты Петра II - Софья Бородицкая

Холода наступили рано и неожиданно. Замерзшая за ночь земля звенела. Густой иней, словно снег, покрывал сухую траву, ветки кустов, опавшие листья. Александру Даниловичу всё время было холодно даже в шубе, которую для него достали из поклажи. Видя посиневшее лицо и замерзшие руки мужа, Дарья Михайловна сказала, протягивая ему большую тёплую шаль:

   — На вот, Александр Данилович, покройся, потеплее станет.

   — Нет, княгиня, — улыбнулся Александр Данилович, — что ж ты меня за бабу почитаешь?

   — Я ведь так, — оправдывалась Дарья Михайловна, — студёно ведь на воле.

   — Ничего, ничего, Бог даст, не замёрзну, — ответил Меншиков, глубже натягивая на уши тёплую соболью шапку.

Через десять дней довольно однообразного и спокойного пути ссыльные прибыли в Клин, где их уже поджидал новый гонец из Петербурга.

Сердце у Александра Даниловича замерло, потом часто и радостно забилось. «Одумались, одумались, — было первой ликующей мыслью князя, — велят обратно ехать, обратно», — весело думал он. И Дарья Михайловна, и её сестра, и нареченная невеста государя застыли в ожидании радостных известий.

Степан Мартынович Пырский, начальник охраны опальных ссыльных, за долгие дни пути вместе с семьёй князя привык к ним и даже по-своему жалел их.

Не зная, за что прогневался на Александра Даниловича государь, Пырский тоже питал надежду, что совсем не опасный, а даже очень приятный в обхождении князь получит монаршую милость, о чём он иногда и говорил с опальным. Появление гонца как будто бы поддержало в нём эту надежду.

Строгий официальный вид курьера, потребовавшего Пырского для разговора в особую, отведённую ему комнатку, не внушил уверенности. А когда Степан Мартынович прочёл протянутую курьером бумагу, ожидания лучшей участи для ссыльных вовсе рухнули.

Пырскому пришлось дважды перечесть бумагу, прежде чем он окончательно понял её трагический смысл.

В указе, подписанном государем, приказывалось ему, капитану Пырскому, изъять у Меншикова, его сына и дочерей все жалованные им ордена, а также говорилось об отправке Варвары Михайловны Арсеньевой в Александровский монастырь.

У нареченной государевой невесты княжны Марии Александровны Меншиковой требовалось изъять обручальное кольцо, поднесённое ей государем Петром Алексеевичем, а взамен вернуть ей то, что она дарила ему при обручении.

Возвращая прочитанную бумагу, Пырский молчал, глядя прямо в лицо курьера. Тот, не торопясь, достал из-за пояса небольшой кованый кошелёк, вынул оттуда золотое кольцо и, отдавая его Пырскому, сказал:

   — Это надо передать.

   — Хорошо, — согласно кивнул Пырский, принимая кольцо. — Как изволите: сами указ зачтёте или мне поручите?

Помолчав немного, всё так же строго курьер произнёс:

   — Кольцо сами, Степан Мартынович, передайте, а указ я зачту, но в вашем присутствии. — И, вновь помолчав, добавил: — Кольцо вернёте, как я указ зачту.

   — Как прикажете, — согласился Пырский.

Уже по лицам вошедших в горницу Пырского и курьера из Петербурга Александр Данилович понял, что хорошего ждать не следует. Он выпрямился, сжал кулаки, лицо его словно окаменело. Он ждал, что скажут вошедшие.

Обведя взглядом собравшихся, с нетерпением ожидавших его слов, офицер откашлялся, неторопливо достал свёрнутую бумагу, которую успел убрать после того, как прочёл её Пырскому, медленно развернул и так же медленно начал читать.

Ни единым словом, ни единым взглядом опальное семейство не прервало чтение указа, лишь в том месте, где говорилось о кольце, Маша вздохнула и тут же попробовала снять с пальца кольцо, которое никак не снималось. Из-за холода руки её распухли, и оно сделалось мало.

Варвара Михайловна с укором посмотрела на племянницу, и Маша, сжав руку в кулак, затихла.

Даже Варвара Михайловна, услышав приговор своей судьбе — об отправке её в монастырь, — не проронила ни слова всё время, пока Пырский и курьер, читавший указ, были в горнице, но как только они вышли, она прислонилась к перегородке, отделявшей огромную печь от избы, и разрыдалась.

Она плакала громко, отчаянно, безудержно, так что даже никто из близких не рискнул подойти к ней.

Прибывшим курьером велено было к утру следующего дня сложить всё требуемое на столе в горнице, а Варваре Михайловне быть готовой к отправке в определённый для неё монастырь.

— Ну, поди, рада, что свадьбы не будет? — недобро глядя на княжну Марию, сказала Варвара Михайловна. — Видала я, как ты кольцо-то с пальца сдёргивала! Обрадовалась небось, что свадьбе не бывать, — вновь повторила она.

Княжна Мария молчала, слушая тётку, и лишь едва заметная улыбка промелькнула на её лице.

   — Рада, вижу, что рада, — продолжала зло шептать Варвара Михайловна.

   — Оставь её в покое, — заступился за дочь Александр Данилович, — так, видно, Богу надо.

   — Как же, как же, Богу! Да из-за неё, из-за упрямицы, всё и случилось.

   — Что случилось? — не поняв свояченицу, переспросил Меншиков.

   — Да всё это, — всё более распаляясь, продолжала Варвара Михайловна. — Думаешь, государю неведомо было, что он ей не по душе? Как же, дожидайся! Да ему, голубчику, этот Ванька Долгорукий небось все уши прожужжал, что она от любви к графу Петру Сапеге помирает, да, наверно, не без корысти — у самого-то сестрица на выданье, так думает: «Уговорю государя, благо мал ещё да глуп, одну бросить, а на другой жениться».

   — Что ты такое говоришь! — возмутился Александр Данилович.

   — Вот то и говорю, что так оно и случилось. Знаю я этих Долгоруких, всех этих змей подколодных! В глаза-то тебе смотрят да все улыбаются, а как отвернёшься, так и ужалят.

   — Полно, полно, Варвара, перестань! Не говори не дело, — строго одёрнул свояченицу Меншиков, видя, что дочь от обиды готова расплакаться. — Какие Долгорукие? О чём ты говоришь? Старый-то князь дурак дураком, а сыночек хорош только девок за подолы хватать.

   — Александр Данилович, что ты говоришь такое? Ведь здесь дочери твои, — взмолилась Дарья Михайловна.

К ночи, когда страсти немного улеглись и все направились спать, Александр Данилович окликнул у порога Варвару Михайловну и попросил её остаться. Та быстро подошла к нему, вопросительно глядя в глаза.

   — Погоди, Варвара Михайловна, погоди, — повторил он задумчиво. — Есть мысль одна, хочу её с тобой обсудить.

Узнав содержание указа, доставленного курьером, Александр Данилович утратил мужество. Видя слёзы жены и дочерей, неистовство свояченицы, он испугался. Испугался не за себя, а за всех тех беззащитных родных, судьба которых представлялась теперь в самом чёрном цвете. Отбросив гордость, он решил ещё раз попытаться просить защиты у тех, кто был теперь в силе, у тех, кого он знал, кому помогал, когда сам был при власти.

Варвара Михайловна молчала: ждала, что скажет князь.

   — Скажи, Варвара, — обратился он к ней кротко и ласково, — есть ли у тебя человек надёжный?

   — Надёжный? — переспросила Варвара Михайловна.

   — Да, такой надёжный, которому довериться можно?

   — Довериться? — всё ещё ничего не понимая, переспросила свояченица. — В чём довериться? Неужто ты решил бежать? — со страхом спросила она.

   — Да какое там бежать! — Меншиков безнадёжно махнул рукой. — Бежать раньше можно было, когда моих людей с оружием было вдвое больше, чем у Пырского.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец Александр Данилович сказал, отводя взгляд в сторону:

   — Нет, не бежать. Нужен надёжный человек, чтобы сейчас тайно отправить его в Москву да ещё кой-куда.

   — В Москву? Это зачем же?

   — Хочу послать гонца тайком с просьбой к генералу Михаилу Михайловичу Голицыну[18], Пусть похлопочет перед государем о милости, — он на секунду остановился, — да не мне, не для себя прошу милости, а для них, — он махнул рукой на дверь, за которой скрылись жена и дети.

Варвара Михайловна промолчала.

   — Виноват один я, — продолжал Меншиков твёрдо, — так пусть меня одного и казнят. Их-то за что?

Варвара Михайловна, подойдя к нему совсем близко, крепко обняла его и, прижавшись всем телом, заговорила, жарко дыша в самое ухо:

   — А я-то как же, дорогой ты мой Александр Данилыч, я-то как без тебя останусь?

Меншиков молча старался высвободиться из её крепких объятий.

   — Друг ты мой дорогой, Сашенька, для меня весь свет белый не мил без тебя. Мне бы только рядом с тобой, всё равно куда, хоть в Сибирь, хоть на каторгу, лишь бы с тобой!

   — Что ты, что ты, Варвара, — взволнованно прервал её Меншиков. — Ну будет, будет, успокойся.

   — Ведь люблю я тебя, дорогой ты мой, — не обращая внимания на слова Александра Даниловича, продолжала Варвара.