Две невесты Петра II - Софья Бородицкая

Заложив руки за голову и подняв согнутые в коленях ноги, князь Иван мечтательно смотрел в окно на уже прозрачное, по-осеннему бледное вечернее небо.

   — Всё отдыхаешь, — чуть насмешливо произнёс князь Алексей Григорьевич, без приглашения сына усаживаясь в глубокое низкое кресло.

   — Да, устал немного, — не зная, чем объяснить поздний визит отца, не спеша ответил князь Иван, поднимаясь и садясь на постели.

   — Ещё бы не устанешь, гоняясь целыми днями за зверьем! — всё так же с видимой насмешкой поддакнул князь Алексей Григорьевич.

   — Неужто я по своей воле гоняюсь? — начиная сердиться, ответил сын.

   — Знаю, что не по своей: кабы твоя была воля, ты бы не за зверьем, а лишь за девками гонялся.

   — Или плохо? — улыбнулся князь Иван.

   — Ну ладно, будет. Я к тебе не с тем пришёл, — серьёзно сказал ему отец, — дело есть, и важное.

   — Дело? Важное? Ну тогда это не ко мне, а к Андрею Ивановичу Остерману, а того лучше — к самому светлейшему, — всё ещё стараясь обратить всё в шутку, ответил Иван.

   — Полно, перестань да сапоги-то надень, а то разговариваешь с отцом как... — Князь Алексей Григорьевич подыскивал сравнение, но, не найдя ничего, продолжал: — Да платье-то оправь: смотреть противно на такое твоё поведение.

   — Так в чём же дело? — став серьёзным, спросил князь Иван, усаживаясь напротив отца в такое же глубокое кресло.

   — А дело в том, что только ты сейчас можешь подтолкнуть его величество к решительному шагу.

   — Это к какому же? — ещё ничего не понимая, насторожился князь Иван.

   — Эх, да кабы я был с государем так близок, как ты, уже давно бы это дело было решено.

   — Какое дело?

   — Важное дело. Сейчас самый момент светлейшего потеснить.

   — Это как же? — заинтересованно спросил Иван.

   — Эх, горе ты моё! Всё-то тебе надо разжевать да в рот положить. Неужто не ясно, что надоел государю светлейший? Вот как надоел. — Князь Алексей провёл ребром ладони по горлу.

Иван молча слушал, что ещё скажет отец.

   — А пуще всего ненавистна государю эта женитьба на Машке Меншиковой.

   — Я-то что могу сделать?

   — Как что? — удивился князь Алексей. — Да очень даже много можешь. Говори ему каждый день, что, дескать, светлейший, ну «батюшка», как государь его зовёт, слишком много себе воли забрал. Распоряжается всем не он, Пётр Алексеевич, государь наш, а светлейший князь над нами господствует.

   — Это так, — согласно кивнул Иван.

   — Ну а ежели так, то и укажи ему на примеры.

   — Какие примеры?

   — Не то ты сам не знаешь, — с иронией посмотрел князь Алексей Григорьевич на сына. — Все при дворе лишь о том и говорят, а ты не знаешь!

   — О чём же?

   — Да о том, что при освящении церкви в Ораниенбауме, когда государь туда не поехал, светлейший стоял на том месте, которое было для государя назначено.

   — Да-да, верно, я слыхал об этом, — оживился князь Иван.

   — «Слыхал», — передразнил его отец, — слыхать мало — надо пользоваться этим!

Всё ещё ничего не понимая, князь Иван молча смотрел на отца. Напряжённое молчание длилось долго. Наконец старый князь продолжил:

   — Разве это дело, когда царское место в храме его холоп занимает!

   — Холоп, — усмехнулся князь Иван.

   — А то кто же? Холоп! Мы все государевы холопы. Только он хитростью прополз да возле государя покойного, царство ему небесное, — перекрестился князь Алексей, — сбоку и пригрелся.

   — Ну так дальше-то что? — перебил отца князь Иван.

   — А то, что надобно подсказать государю, дескать, он молод и многого не знает, такие поступки со стороны его холопа непозволительны. Да разве только это! — помолчав, сказал старый князь.

   — А что ещё? — уже с явным интересом спросил сын.

   — А то, что он деньги, подаренные государем своей сестре, велел у неё отобрать да к себе унести, — торжествующе добавил Алексей Григорьевич.

   — Да-да, — закивал головой князь Иван и, почему-то волнуясь, встал с кресла и принялся ходить по комнате. — Верно, верно, про это я тоже слыхал, государь мне сказывал и очень был тогда сердит, всё повторял, что он докажет светлейшему, кто у нас государь и чьи приказы положено исполнять.

   — Вот видишь, сам говоришь, что сердился государь на светлейшего. Так ты эту его злость на дело и употреби.

   — Как это?

   — Да просто каждый день ему помаленьку и говори, что больно много воли светлейший себе забрал. Вот ещё и генералиссимуса себе выпросил, теперь он над всей армией один хозяин.

   — Так, так, так, — возбуждённо повторял князь Иван, — а более всего ему следует говорить о его невесте ненавистной.

   — Вот-вот, — обрадованно подхватил князь Алексей Григорьевич, — это, сынок, самое верное. Говори ему, дескать, кто ж в такие молодые годы женится? Тем паче на нелюбимой. Хватит ещё невест на его век, — многозначительно добавил князь Алексей и так посмотрел на сына, что тот подумал о какой-то интриге, которую пока тайно затевает его отец.

Они долго молча смотрели друг на друга, и в глазах отца князь Иван видел жестокую радость.

   — Верно, сын, верно. Ты, оказывается, у меня тоже кое-что соображаешь, — хлопнув его по плечу, заключил Алексей Григорьевич.

   — Нам бы только светлейшего убрать, а там...

Но старый князь не успел договорить: дверь отворилась, и на пороге комнаты появился молодой государь.

   — Ты здоров ли, Ванюша? — обеспокоенно обратился он к князю Ивану. — Мне доложили, что тебя поутру лошадь сильно зашибла!

   — Да было маленько, — улыбнулся князь Иван.

   — Вот и я зашёл сынка проведать, как услыхал о том. — Да всё, слава Богу, хорошо, — проговорил князь Алексей Григорьевич, отступая к дверям. — Ты если что, Ванюша, кликни меня, я тут, с тобой рядом.

Оставшись один, Иван долго раздумывал над словами отца и понял одно: он вполне может настроить государя и против невесты, которую и сам не переносил, и против «батюшки», позволявшего себе в последнее время много вольностей.

Воспользовавшись правом больного — он действительно накануне упал с лошади, — князь Иван на следующий день остался дома. Государь не захотел никуда ехать без него, и запланированная поездка в гатчинские леса, где водилось много дичи, была отменена.

Целый день они провели в комнате князя Ивана. Государь распорядился, чтобы его не тревожили, и даже обед был принесён в покои князя Ивана.

Улучив удобную минуту, тот словно невзначай начал разговор о предстоящей свадьбе государя и о том, что, судя по слухам, в доме «батюшки» усиленно готовятся к этому дню.

   — Ах, — вздохнул государь, — прошу тебя, Ванюша, ежели ты мне друг, не вспоминай об этом.

   — Куда ж денешься? — обречённо вздохнул в ответ Иван. — Хочешь не хочешь, а свадьба-то вот она, рядом.

   — Нет-нет, я не хочу, чтобы «рядом». — Немного помолчав, государь задумчиво продолжал: — Вот если б можно было отодвинуть её подальше, а не то так и совсем отменить...

   — Отменить? — раздумчиво повторил князь Иван и тут же обрадованно всплеснул руками, словно лишь сейчас ему на ум пришло это решение: — Можно, можно, можно!

   — Что можно-то? — с надеждой посмотрел на него государь.

   — Да свадьбу можно отменить!

   — Ты, видно, шутишь, Ванюша, — разочарованно протянул государь. — Как же её отменить возможно? У меня вот и обручальное кольцо. — Он повернул на пальце кольцо.

   — Кольцо — это ничего! Кольцо ведь и снять можно, оно ведь не клеем приклеено к пальцу.

Ещё ничего не понимая, государь с удивлением и тайной надеждой смотрел на князя Ивана.

   — Всё просто, надо только убрать светлейшего.

   — Убрать «батюшку»? — выдохнул государь, не зная, верить ли тому, что говорит друг. — Да как же это сделать?

   — Да очень просто....

Весь оставшийся вечер князь Иван и государь, близко сидя друг к другу, говорили о том времени, когда не станет «батюшки», вернее, когда он не сможет командовать всеми, и о том, что они будут делать, как станут свободными.

Глава 11

Размолвка между светлейшим князем Александром Даниловичем Меншиковым и молодым государем Петром Алексеевичем всё углублялась.

Вернувшись в Петербург осенью, государь не поехал во дворец на Васильевском острове, а вновь поселился в своём летнем дворце. Этот поступок насторожил Александра Даниловича, но не испугал его. Он приписал такое поведение государя его молодости, увлечению своей красивой тёткой цесаревной Елизаветой, желанию побыть на свободе без постоянного надзора.

Однако события августа, когда не только сам государь, но и виднейшие сановники не появились у него на званом обеде в Ораниенбауме, несколько встревожили светлейшего князя.