Неприкаянные - Меджа Мванги

Майна не двигался.

— Я сказал: бери молоко!

Майна опустил руки и нагнулся к бутылке. Видя, что арестованный ведет себя смирно, сыщик спрятал пистолет в карман. Но он слишком поторопился. Майна ощутил невыразимую тягу к жизни и к свободе. Он разогнул спину, и в тот же миг в воздухе мелькнула бутылка.

— Берегись! — крикнул куривший сигарету и отскочил в сторону. Его товарищ сделал то же самое.

Бутылка, никого не задев, стукнулась о каменные плиты дорожки. Воспользовавшись замешательством полицейских, Майна ринулся вперед, но поскользнулся и рухнул прямо на руки блюстителей закона. Щелкнули наручники. Уж теперь-то ему покажут, как вести себя с инспекторами уголовного розыска во время их дежурства.

Майна, весь избитый, корчился от боли, когда подошла полицейская машина. Его подняли с земли и бросили на заднее сиденье. Потом собрали все бутылки. Уличные фонари погасли, машина тронулась с места и повезла закованного в наручники вора-молочника в город. Справа и слева сидели довольные сыщики.

8

По пыльной дороге, ведущей в деревню Нгайни, тащился большой оранжевый автобус с синей полосой вдоль кузова. По случаю базарного дня он был нагружен бананами, мясом и другими продуктами. Много было и пассажиров — усталых мужчин и женщин. Огромные колеса машины то и дело буксовали, двигатель натужно ревел, машина с трудом продвигалась вперед. Водитель, прикусив губу, с ожесточением крутил рулевое колесо то вправо, то влево, его фуражка от тряски все время сбивалась набок. Но пассажирам не было дела ни до измученного шофера, ни до старой, разбитой машины. Думали они лишь о том, как бы поспеть домой к началу дойки коров. Некоторые то и дело пререкались с кондуктором, не желая платить требуемую сумму за багаж. От людей исходил противный запах гнилых зубов и табака.

В заднем углу сидел, стараясь не привлекать к себе внимания, молодой человек в рваной одежде. Он был явно смущен. Его большие глаза беспокойно блуждали по лицам пассажиров, сразу же опускаясь, как только встречались с чьим-нибудь взглядом. Он морщился от запаха потных тел, табака и переспелых бананов и от оглушительного шума. Пассажиры, стараясь перекричать рев мотора, делились базарными новостями, хотя вряд ли в этом гвалте можно было разобрать, кто что говорит. А молодой человек наблюдал за ними из своего угла. Он хоть и морщился от вони, по утешал себя мыслью о том, что все-таки это — свои люди и говорят они на его родном, понятном ему языке. Радовало его и то, что они не лезут с расспросами, не интересуются, почему он забился в угол, куда и зачем едет.

Автобус словно плыл по морю пыли и выхлопного дыма, однако, освещаемый фарами, ощупью находил дорогу. Парень смотрел в окошко. Уже начали попадаться знакомые ему места, возрождавшие в памяти картины детства. Он не будил воспоминания, не гнал их от себя; они появлялись и исчезали помимо его сознания.

В окошке мелькали банановые рощи, и было ясно видно, как большие зеленые листья шевелятся от ветра. Потом потянулись кукурузные поля. То тут, то там, склонившись к земле, работали женщины: они пололи сорняки, давая всходам кукурузы свободу. Молодой человек с удивлением думал: как ни тесно этим банановым деревьям на небольшом участке, а все-таки они растут. И всходы кукурузы тянутся кверху, как бы ни старались их заглушить прожорливые сорняки. И старые женщины не перестают трудиться, чтобы заработать себе на жизнь. Непрестанная борьба за существование идет давно, все годы его сознательной жизни, только раньше он этого не замечал. Не замечал, пока сам не включился в борьбу. Так вот она, реальная жизнь. Такая мучительно реальная.

Шум мотора уже не докучал ему — голова его была теперь занята этой новой мыслью.

Старый автобус дотащился до центра деревни и стал, накренившись на один бок. Шофер снял фуражку, вытер лоб и с облегчением вздохнул. Слава богу, пронесло и на этот раз. Несмотря ни на что. Пассажиры, выскакивая из автобуса, уже покрикивали на кондукторов, занятых выгрузкой багажа. Некоторых пришли встречать родственники. Рукопожатия, оживленные разговоры. Люди зашумели, как на базаре.

Парень задержался в автобусе, сердце у него бешено колотилось, по лицу стекал пот. Спазма сжала желудок, и трудно было дышать. «Надо вылезать и идти домой», — твердил он себе, хотя все его нутро противилось этому. Когда он, голодный, больной и одинокий, был в городе, возвращение домой казалось легким делом. Мысль о поездке к родным не предвещала ничего худого. А сейчас? Сейчас она представлялась ему ужаснейшим кошмаром. Да и как он покажется им на глаза после стольких лет мытарств? С чем он к ним придет, кроме горестных складок на лице — следов страданий и лишений?

Медленно, с большим трудом он встал на ноги и размял вялые мышцы. Оглядел на себе рваную одежду и провел рукой по бритой голове. Потом, прихрамывая немного на правую ногу, вылез из автобуса. Близился вечер. На улице было холодно. Большинство сельчан, приехавших с ним в автобусе, разошлись по домам, остались только те, кто не успел разобраться со своим багажом. Молодой человек прошел мимо них. Биение сердца все еще болью отдавалось в груди, желудок так сильно сжимало, что парень согнулся почти вдвое. Пот застилал глаза, но ему было все равно. Главное — не привлечь к себе чьего-нибудь внимания. Противнее всего сейчас были бы всякие расспросы. Тут его окликнула старуха:

— Эй, парень, пособи. Не справлюсь я одна с мешками.

Молодой человек остановился в нерешительности. Во взгляде женщины было нетерпение, почти приказ. Он вернулся к автобусу. С трудом владея поврежденной рукой и стараясь, насколько возможно, скрыть это от старухи, помог ей перетащить сначала один мешок, потом второй. Но этого ей было мало. Она взяла его за руку и повела опять к автобусу.

— Стой здесь, парень. Еще не все. — Подняв голову, сказала стоявшим на крыше кондукторам: — Там еще гроздь бананов. Давайте ее сюда. Быстрее.

Двое мужчин переглянулись. Губы их сложились в кислые гримасы.

— Быстрее! — уже громче сказала старуха. Она боялась, что один из них — тот, что помоложе, — уйдет, не закончив разгрузки.

— Но здесь полно бананов, — сказал кондуктор. — Которые из них ваши?

— Ну, та, зеленая! — пронзительно выкрикнула старуха. — Давайте! Скорее!

Кондукторы опять переглянулись.

— Здесь все зеленые, — сказал один из них.

— Да там она! — Старуха явно выходила из себя. — Вы же сами клали ее наверх. Может, потеряли?

— Тут есть большая зеленая, очень большая презеленая и самая большая презеленая-зеленая. Какую давать?

Старуха задыхалась от возмущения.

— Бросайте сейчас же! Еще шутить вздумали.

Кондукторы пожали плечами и принялись за работу. Бананы буквально посыпались как дождь на головы стоявших внизу людей. Гроздья ломались в воздухе, разлетались в разные стороны. Снизу раздавались протестующие крики.

Покончив с бананами, кондукторы начали сбрасывать ящики, мешки, стулья и столы. Завидев свои вещи, владельцы старались схватить их, но, не удержав равновесия, падали, некоторые — вместе с вещами. Кондукторы разыгрались вовсю. Побросав грузы, скинули веревки и брезентовые пологи, служащие для предохранения багажника от дождя. Поднялось густое облако пыли. Кондукторы уселись рядышком на скамью и спокойно наблюдали, как внизу копошатся люди, разбирая зеленые и зеленые-презеленые бананы.

Воспользовавшись всеобщей суматохой, парень незаметно ушел. В голове у него мутилось, и он не отдавал себе отчета в том, куда идет, хотя какое-то смутное чувство подсказывало ему, что он — на знакомой тропе. Ему не хотелось идти по этой тропе, однако ноги шагали сами собой. Они несли его домой.

Солнце клонилось к закату. Он шел по кукурузному полю. Деревня осталась немного в стороне. Дул ветерок, и шелест листьев навевал какое-то уныние и тоску. Мысли его витали в прошлом, в далеком-далеком прошлом, когда он был еще маленьким мальчиком и бегал вот по этой самой тропе. Тогда музыка полей ласкала слух, потому что напоминала о доме, где он не знал ни горя, ни забот. Теперь эта музыка звучала глухо и холодно, так холодно, что казалась ему смертью, готовой схватить его, как только на землю опустится мрак. Чувствуя, что дрожит всем телом, он ускорил шаги. Боль в ноге то усиливалась, то ослабевала. Солнце продолжало свой путь на запад, воздух с каждой минутой становился все холоднее.

Он достиг развилины троны и остановился. Отсюда правая тропа вела в дом отца, а левая — на земли соседей, в глушь, к чужим людям, в неизвестность. Молодой человек стоял в раздумье, охваченный сомнениями и страхом. Его сознание жаждало вырваться из плена нерешительности, но путь ему словно преграждал какой-то невидимый барьер.

— Меджа! — раздался чей-то взволнованный голос.