Ее звали О-Эн - Томиэ Охара

Седьмого августа новый князь Тоётака прибыл в Тоса, и тотчас же начались гонения против тех, кто выражал недовольство его назначением.

Первым был осужден старший самурай Идаю Сэнгоку — его приговорили к затворничеству. Затем последовал приказ дому Фукао — главе семейства Вакаса было ведено удалиться в затворничество, старшинство в доме передать сыну; в случае неповиновения всему дому грозила гибель. Некоторые вассалы Вакаса, возмущенные приказом, советовали своему господину вовсе покинуть Тоса, но мудрый Вакаса, трезво оценив обстановку, предпочел покориться.

За всеми этими событиями я наблюдала со стороны холодным и равнодушным взором. Все казалось мне пустой суетой; пусть делают, что хотят… Судьба, некогда постигшая моего деда, обернулась теперь против Вакаса Фукао, правнука Сюриноскэ, торжествовавшего в ту пору победу. Так же, как его дед Сигэаки, когда-то преследовавший отца, повинный в его опале и заключивший нас в темницу на сорок лет, Вакаса гордился своей ролью «опекуна» княжеской семьи Ямаути; зато теперь знатные люди клана не замедлили воспользоваться удобным моментом, чтобы лишить род Фукао могущества и влияния.

Как и в былые времена, мужчины враждовали, оттесняя друг друга в борьбе за власть, и колесо ненависти, вращаясь, по-прежнему творило историю…

Как же мог сэнсэй прожить свою жизнь вне этой борьбы, даже будучи не политиком, а всего-навсего скромным ученым? Наивно было бы ожидать, что сэнсэй Синдзан, наставник и советчик Вакаса, не будет втянут в этот водоворот страстей, если даже четырехлетняя девочка, какой была я когда-то, оказалась достойным объектом ненависти.

Потом я узнала, что ненависть к сэнсэю вспыхнула не только из-за этих событий. Она зрела исподволь уже очень давно,

Центральное правительство поручило своим мацукэ (Мэцукэ — в буквальном переводе «присматривающие», «следящие» — так называли чиновников центрального феодального правительства, осуществлявших явный в тайный надзор за представителями власти на местах) Хаяси и Имаэда следить за каждым движением сэнсэя и доносить все властям. Содержание этих доносов мне рассказал господин Курандо.

«…Тани Синдзан еще при жизни покойного князя состоял в близких, дружеских отношениях с господином Идаю Сэнгоку, а также с господином Вакаса Фукао и постоянно общался с ними. На днях он снова тайно посетил вышеупомянутого Фукао в его усадьбе в Сакава; у господина Идаю Сэнгоку бывает он всякий раз, как приезжает в город Коти.

Стало известно, что в Сакава он тайно совещался с господином Фукао. Беседа касалась предстоящего прибытия в Тоса его светлости князя Тоётака, с чем оба выражали резкое несогласие, договорившись написать о том бумагу. Буде же сия бумага останется без ответа, порешили до конца стоять на своем и нового князя не принимать, даже если поступок сей привел бы к гибели все семейство…»

Это сообщалось в феврале. В марте последовало новое донесение. «Господин Идаю Сэнгоку, по-видимому, избегает общения с ним, однако Тани часто к нему приходит и тайно с ним беседует. Вышеупомянутый Тани, как сообщают, имеет широкие связи в обществе и пользуется известностью. И хотя одарен он, как говорят, недюжинными способностями, однако и поныне образ мыслей имеет злонамеренный».

В апреле новый донос:

«…Относительно Тани докладываем, что с давних пор известен он умом злокозненным и коварным, с каковым мнением и мы согласны. Он обладает искусством завлекать людей, а посему все его ученики и многие простодушные люди почитают его за мудреца. Из числа своих приспешников сколотил он шайку единомышленников и верховодит в ней, всеми распоряжаясь по своей воле. Сей Тани — субъект искусный и хитроумный, умеющий ловко втираться в доверие к влиятельным лицам. Сообщают также, что, будучи сведущ в астрономии, умеет он заранее предсказывать различные явления природы, о чем широко оповещает народ. Как ученый — талантлив, однако душа у него порочная, а посему многие говорят, что он может причинить немалый вред государству».

Все предали сэнсэя — и простые и знатные. «Подумать только, каким зловредным, всемогущим и хитрым выглядит сэнсэй в этих доносах!»— горько усмехнулась я, обращаясь к Дансити и кормилице. Все поступки сэнсэя — от научных споров до астрономических наблюдений — внушали страх не меньший, чем черная магия христианских падэрэн

(Падэрэн — искаженное испанское слово padre — святой отец, священник).

А ведь сам сэнсэй всегда относился к обществу с такой робостью, почти с боязнью! Или, может быть, так оно и бывает — когда все пути для взаимопонимания отрезаны, людям остается только одно: либо бояться, либо ненавидеть друг друга…

«Однако и поныне образ мыслей имеет злонамеренный…» Что означали эти слова?

Я поняла, что, не считая нескольких лет, пока жив был покойный князь, судьба сэнсэя как ученого, в общем, сложилась крайне несчастливо. Недаром еще юношей он писал нам в темницу, что власти постоянно подозревают его в злокозненных умыслах…

Ненависть к сэнсэю имела глубокие корни — она восходила еще к тем временам, когда после опалы отца в Тоса началось преследование ученых.

Гонениям подвергались почти все ученые, так или иначе связанные с отцом; эти безрассудные действия местной власти вызывали насмешки и осуждение по всей Японии. Ведь в стране царил мир, и все княжества соперничали друг с другом в стремлении привлечь на службу ученых и вырастить новую ученую поросль, дабы обрести в будущем могущество и богатство…

Чтобы как-то обелить себя и восстановить пошатнувшуюся репутацию, власти Тоса пригласили из Киото ученого Мунэтэцу Мороката, положив ему громадное жалованье в триста коку риса, и почти насильно отправили к нему учеников.

К тому времени сэнсэй Синдзан уже успел завоевать признание как ученый-конфуцианец. Юноши Тоса наперебой стремились слушать его лекции, а желающих учиться в Мороката не оказалось.

Власти решили, что их престижу нанесен новый урон; так возник первый повод для недовольства сэнсэем.

Что же касается последних событий, то это был не более чем предлог, чтобы старая ненависть, накапливавшаяся исподволь, наконец открыто вылилась наружу.

Шестого апреля в дом сэнсэя в селении Суэ явился посланец и от имени властей клана объявил ему приговор — затворничество.

«Тани Синдзан, против вас имеются обвинения. Отныне вы обязуетесь никуда из дома не отлучаться. Ввиду мягкости наказания прическу разрешается носить прежнюю. Однако принимать посетителей и обсуждать с ними вопросы науки запрещено…»

Я узнала об этом два дня спустя.

— Простите за промедление… Я хотел в тот же день сообщить вам, но захворал… Сильный жар и боль в горле… — Дансити выглядел бледным, он еще не оправился после болезни. Я слушала его молча.

…Когда-то в прошлом я томилась в темнице, а сэнсэй жил на воле. Теперь я остаюсь на свободе, а сэнсэя приговорили к затворничеству.

Что-то похожее на сильный звон в ушах внезапно пронзило меня насквозь и так же внезапно исчезло. Затем наступило состояние странного отупения, я как будто перестала ощущать свое тело и вдруг очутилась в пустоте, не в силах сообразить, где я и что со мной.

Пошатываясь, я встала, молча подошла к Дансити, сидевшему передо мной с обвязанным горлом, и тихонько приложила руку ко лбу юноши. Машинальным движением я проверила, есть ли у него жар, и, кажется, подумала, что нужно приготовить ему лекарство.

Дансити испуганно вздрогнул, и мочки ушей у него покраснели. Я заметила это, но не восприняла сознанием.

Лоб у него был горячий и влажный. Приготовить лекарство для этого юноши, который, не считаясь с болезнью, поспешил ко мне с печальным известием, — вот единственное, что я могла перед лицом поразившего нас несчастья.

После осуждения сэнсэя власти передали всех его учеников ученому Мунэтэцу Мороката. Первым отправили в Киото господина Яситиро Миядзи, за ним настал черед Гэнсиро Усуси и других. Но вскоре молодые люди один за другим вернулись на родину. Господин Яситиро подал властям прошение:

«Будучи направлен в Киото для обучения у Мунэтэцу Мороката, я пытался учиться, однако никаких знаний не получил, а посему впредь от посещения лекций отказываюсь и прошу отныне жалованья мне не выплачивать…»

— Другие юноши последовали примеру господина Яситиро и тоже подали такие же заявления. Вот уж когда наши власти действительно осрамились… — сообщил мне Тёдза, сын старика Игути. Этот мрачный человек никогда не навещал меня, казалось, почти умышленно избегал, однако сегодня, не в пример обычаю, приехал, чтобы поделиться этими новостями.

— Как бы их не наказали еще более жестоко… — сказала я, наливая чай сидевшему на веранде Тёдза.

— Ни угрозами, ни самыми страшными наказаниями нельзя заставить людей изменить своим убеждениям… — ответил он с холодной и упрямой усмешкой.