Ее звали О-Эн - Томиэ Охара

Великая грусть таилась в этом бурном стремлении к жизни, и мне, бредущей в мужской одежде через ночное поле, была по сердцу эта пронзительная тоска.

Она как нельзя лучше гармонировала с моим собственным настроением.

Об этих моих ночных прогулках, о моей непочтительности, выражавшейся в том, что в разговоре я не прибавляла почетных титулов к именам влиятельных персон клана, а также о частых посещениях нашего дома юным Дансити люди сплетничали на все лады. Вскоре после Нового года я получила за это выговор от сэнсэя.

«…Вы вправе бранить меня, если видите в моих поступках только дурное, — ответила я на его письмо. — Я понимаю это и со смирением принимаю Ваши слова. Но ведь сам Чжу-си учил, что добродетель женщины— в любви, вот я и старалась, как умела, соблюдать эту заповедь. Беда лишь в том, что от природы я неспособна и глупа, оттого и рождаются все эти слухи, вызывающие Ваше негодование…»

Сэнсэй был вправе бранить меня, однако я и впредь не собиралась почтительно именовать знатных особ клана. А также не думала прекратить свои ночные прогулки, и уж тем более — частые визиты юного Дансити.

Но упреки сэнсэя наполнили душу каким-то теплым и сладким чувством. Мне казалось, что я вновь убедилась в его любви, так неожиданно открывшейся мне а ту ночь, когда он читал лекцию в доме Окамото, только на этот раз его любовь ко мне выразилась в новой, своеобразной форме.

Впрочем, все это уже не могло изменить мои образ жизни. Пусть я всего лишь жалкая мошка, пусть погрязну в жизненной скверне, но у меня все же достанет сил продержаться на собственных слабых крыльях.

Я боялась лишь одного — как бы эти сплетни не дошли до ушей Дансити или его отца и не заставили ею прекратить свои посещения.

Раз уж до сэнсэя докатилась эта молва, не может быть, чтобы ни Дансити, ни его отец ничего не слыхали. В поведении Дансити не было заметно никаких перемен, однако мне не верилось, что он ничего не знает.

— Госпожа о-Эн, какие бы небылицы вам ни пришлось услышать, не обращайте внимания и не сердитесь… — с решительным видом сказал мне однажды Дансити.

У меня даже перехватило дыхание, так твердо прозвучали эти слова.

— Зачем же мне сердиться из-за каких-то нелепых слухов… Боюсь только, как бы тебе не причинить неприятностей… — спокойно сказала я.

Дансити вспыхнул до корней волос.

— Что вы, как можно! Дансити — простой крестьянин, какие тут могут быть неприятности!.. Я хотел бы всю жизнь служить госпоже, если только позволите… — И Дансити посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом.

В этом взгляде светилась такая сила, что я невольно опустила глаза. Искреннее, чистое чувство сияло во взоре Дансити, но в ту минуту этот мальчик внушал мне страх.

Да, я боялась страсти этого юноши, простого крестьянина, молодого и сильного, пышущего здоровьем, похожего на резвое, молодое животное, привольно живущее среди лугов и полей.

Наверно, мой страх передался Дансити, потому что он, чуть изменившись в лице, внезапно отвел глаза.

— Я сказал дерзость… Разрешите мне удалиться… — проговорил он и встал.

Через четыре дня, снова навестив пас, Дансити держался так же почтительно, как всегда, был, как обычно, скромен и прост, как будто ничего не произошло. Без всяких указаний он отыскивал для себя работу и усердно трудился. Очевидно, за эти дни он окончательно уяснил, какое может занимать место подле меня.

Так постепенно менялась и я, приобретала житейский опыт, становилась человеком.

ГЛАВА V

ПОГРЕБАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

«…С радостью получила Ваше послание от двенадцатого декабря, с нетерпением распечатала конверт и вся ушла в чтение, ведь я давно не имела от Вас известий. Да, Вы правы, в этом году исполняется ровно пятьдесят лет со дня смерти отца, и мысли мои все время обращены к далекому прошлому, которого мне не дано было знать. Вспоминаю я также покойных братьев, и сон бежит от моего изголовья. Думаю, Вам хорошо понятны эти чувства.

Вам, разумеется, ясно, что из-за судьбы, постигшей отца, я не могу пригласить на поминки ни единого человека из нашего клана. Поэтому я решила позвать только бывших наших вассалов, долгие годы терпевших нужду и всяческие невзгоды, и поблагодарить их от всей души, устроив в их честь чайную церемонию.

Жизнь моя проходит уединенно, если кто и посещает наш дом, то лишь совсем чужие, незнакомые люди, приходящие за лекарством. В последние годы я нигде не бываю, в город тоже не езжу. Время бежит, а видеть Вас, увы, по-прежнему невозможно. Но мысленно я всегда с Вами, вот все, что мне остается. Так и живу.

26-го декабря».

С почтением…

Скоро уже шесть лет, как исчезла всякая возможность видеть сэнсэя. Вести от него приходили редко, я же писать стеснялась.

Но сегодня, во 2-м году эры Сётоку (1712 г.), вскоре после окончания скромных обрядов, которыми я отметила пятидесятилетнюю годовщину смерти отца, впервые за долгое время я получила дорогое сердцу послание.

…Мне казалось, что гроза над головой сэнсэя разразилась совсем внезапно, но теперь я вижу, что ошиблась. Несомненно, сэнсэй давно уже знал, что рано или поздно буря неминуемо грянет.

Теперь мне ясно, что по-другому он и не мог бы жить в этом мире…

Шесть лет назад в марте сэнсэй закончил наконец свою рукопись «Учение «синто» школы Тоса». В апреле он отправился в Киото представить свой труд на суд ученого-астронома Есида.

Князь Тоёфуса, один из немногих доброжелателей сэнсэя, к тому времени был окончательно прикован к постели. С нетерпением, в сердечной тоске ожидал он возвращения сэнсэя. Семнадцатого мая он приветствовал его в замке и радостно пожимал его руку, а шестого июня скончался в расцвете сил, на тридцать пятом году жизни.

Болезненный, мечтательный, он оставил после себя большой глобус с изображением созвездий, которым пользовался, наблюдая но ночам небесные светила, но не оставил, увы, ни одного наследника-сына.

Замку требовался хозяин. Значит, неизбежна была борьба и распри. Как и во все времена, повсюду…

У прежнего князя тоже не было наследника; князь Тоёфуса, отпрыск боковой ветви Симбаси, как уже говорилось, прибыл в Тоса по приказу из Эдо.

Князья Симбаси были потомками Сюриноскэ, младшего брата князя Кадзутоё Ямаути, первого властителя Тоса. Один из сыновей Сюриноскэ — самый младший — служил центральному правительству, за что и получил земли в области Мусаси. Здесь, в местечке Симбаси, он построил себе усадьбу, от названия которой пошло имя нового рода.

Однако на родине, в Тоса, тоже имелись претенденты на княжеский престол. Глава знатного самурайского рода Вакаса Фукао был внуком старшего сына Сюриноскэ. Когда князь Тоёфуса стал властителем Тоса, Вакаса был недоволен — он считал, что имеет больше прав на княжеский престол, как потомок старшего из сыновей Сюриноскэ. Однако до поры до времени скрывал свое недовольство.

Но теперь, когда со смертью князя Тоёфуса снова встал вопрос о наследнике и опять, по приказу из Эдо, властелином Тоса был назначен брат покойного князь Тоётак из того же рода Симбаси, Вакаса Фукао вне себя от гнева обратился к сэнсэю Синдзан за советом: какой порядок наследования можно считать справедливым, по семейной линии или по старшинству в роде? И сэнсэй, руководствуясь законами конфуцианской науки, ответил, что справедливо наследовать власть по старшинству в роде.

Вакаса и его сын ревностно почитали учение конфуцианства; они пригласили сэнсэя к себе в усадьбу и назначили день для открытой лекции. Вопрос о новом наследнике обсуждался во всем клане Тоса, о назначении князя Тоётака открыто говорили как о нарушении заповедей науки. К партии недовольных принадлежал также другой ученик сэнсэя, старший самурай Идаю Сэнгоку, один из самых преданных его почитателей.

Однако семейство Ямаути и другая знатная родня в Эдо, при поддержке некоторых членов Государственного совета, утверждали, что такова была воля покойного, и ссылались на его письменное завещание. Их стремление постепенно свести на нет дом Симбаси и отобрать принадлежавшие этому дому земли совпадало с намерениями центральной власти.

Почему родичи князей Ямаути были заинтересованы в уничтожении дома Симбаси — этого я, конечно, знать не могу. Ясно только, что эти планы вынашивались давно, еще с тех пор, как они отправили в Тоса молодого, болезненного князя Тоёфуса. Возможно, он отлично понимал сокровенные намерения своей родни и только притворялся, будто ни о чем не подозревает, думала я, представляя себе тайную тоску покойного

князя и его философскую отрешенность от мирских дел…

Седьмого августа новый князь Тоётака прибыл в Тоса, и тотчас же начались гонения против тех, кто выражал недовольство его назначением.