Звездное тяготение - Николай Горбачев

Провожали его веселыми репликами, возгласами.

После него поднялся Уфимушкин и опять удивил меня. У трибуны он встал, невысокий, щупленький, будто подросток, смаргивал ресницами сосредоточенно, наверное, чтоб собраться с мыслями. Поправил очки. Заговорил негромко:

– Правильно сказал Нестеров о прямоте и откровенности между друзьями, товарищами. Согласен, хоть подписаться под его словами готов. Друзья тогда, когда много одинакового, но немало и разного. Так, чтоб дополняли друг друга, чтоб вместе одно целое получалось, большое, крепкое, как гранит. Вот, по-моему, между Нестеровым и Кольцовым будет такая дружба. Ее сейчас еще нет, она, вероятно, только начинается…

Бурые пятна пошли от возбуждения по узкому лицу Уфимушкина, но смотрел он прямо перед собой, будто шея его закостенела. Руки по швам, как в строю. "Еще один нашелся вещун, оракул! Возьми его за рубль двадцать – "будет дружба…" Он знает!" Нестеров хмыкал за спиной смущенно и довольно.

– И еще скажу: нам бы надо считать того, кто говорит прямо об ошибке, настоящим другом, а мы его считаем врагом. Ведь это правда! Где-то я вычитал изречение: "Опасен не тот, кто увидел твою ошибку, а тот, кто не захотел ее увидеть".

– Ай да Вениамин Николаевич! – вполголоса воскликнул Авилов. – Молодец!

– Здорово, Витаминушка! – оглашенно подхватил Сергей.

Закончил Уфимушкин под одобрительный гул. После него выступил сержант из соседней батареи, потом поднялся лейтенант Авилов. Говорил он интересно, складно. Меня заставил покраснеть – вспомнил тот самый злополучный случай на совхозном вечере: в моем поступке он усмотрел и проявление товарищества и настоящее "рыцарское" отношение к женщине, какое и должен выказывать наш солдат…

Спор и самые разноречивые суждения вызвал поставленный им вопрос: может ли быть между молодым человеком и девушкой такая же дружба, как между двумя юношами? Я уже думал – сейчас примется за меня: если все известно Нестерову, известно и ему! А он вдруг рассказал о себе: дружил с девушкой – здоровались и прощались за руку, никаких намеков на чувства, – а после, уже в училище, узнал о себе ее характеристику: "черствый сухарь".

Чего уж тут – яснее ясного все. Нужны эти разговоры о платонической дружбе! А солдаты вдруг горячо заспорили: одни отрицали, другие с не меньшим пылом утверждали. Кто-то даже подхватился с места: "А что, Ромео и Джульетта – сказки?" Его осадили: вон какую старину взял! "А можно и не старину! Со школьной скамьи есть друг…" Нет, они далеко не лыком были шиты, и я внезапно поймал себя на мысли, что мне тут небезынтересно и давно уже внимательно, с напряжением слушаю и вникаю во все их речи.

Событием, неожиданным и удивительным, стало выступление солдата-контролера с проходной. Он поднял руку несмело, перед носом, у стола потоптался, не зная, видно, как начать, захватил в кулак широкий подбородок:

– В общем, расскажу случай. Как оно было… Приходит на неделе к проходной женщина. Ничего себе, молодая, рядом мальчонка с челкой. – Солдат ухмыльнулся каким-то своим мыслям. Оживление пробежало по рядам: история, наверное, веселая. – Отдать, говорит, пять рублей надо… Кому? Мнется – туда, сюда. Сержанту. Такой вот росточек, плечи… Вот, думаю, история: долг, а не знает, кому его отдать! Нечисто что-то. Ну и позвонил дежурному по части. Она и старшему лейтенанту то же говорит, когда тот пришел. "Посылала мальчонку за покупками в магазин, дала деньги. Сама приболела. Ушел он, а я на кухню, а там на полу деньги. Обронил, значит. Вернется, думаю! Возвращается, вижу, радостный, с покупками, а глаза заплаканные… Вот диво! "Потерял я сначала деньги, а дяденька военный повстречался, расспросил и говорит: "Я их нашел". Поняла я тут, что свои человек отдал деньги, пожалел парнишку. Сержант это был, уж своему сыну верю: все знает и запомнит". Старший лейтенант в строевую часть, а там отыскали, кто ходил в увольнение. Человек хотел сфотографироваться, в городе время провести, книжку купить, а тут повернул назад. Вот так. Мальчонка его сразу признал: "Дяденька, вы ж свои деньги мне отдали?" А был это сержант Долгов. Вот…

Солдат хотел еще что-то добавить, но кто-то хлопнул в ладоши, за ним другие. Понимающе улыбнувшись, он махнул рукой, пошел на свое место. Аплодировали Долгову, сидевшему позади, у самой стенки, – к нему повернулись все. Хлопал Авилов, хлопали солдаты всего расчета. Усердствовал Сергей: приподнявшись, отбивал со звоном ладонями. Действительно, этот "медведь", что называется, отколол номер! От внимания, неожиданных аплодисментов он смущенно поводил плечами, надбровные бугры шевелились, собирая лоб в короткие морщины, на скулах проступил легкий румянец…

Событие это настроило всех присутствующих на веселый, приподнятый лад. Долго не успокаивались. Все это походило на тот случай, когда ребенку предлагают заглянуть за шторку, а он боится неизвестности, но, наконец решившись, вдруг обнаруживает там клад игрушек – и радости нет предела. Что ж, люди понимают благородство. Чувство красивого в них живет, не умерло, хотя, может быть, забилось в самый дальний закоулок душевного лабиринта, откуда его не вытащишь и стальным канатом. А как часто люди сами проявляют это благородство? Не очень-то тут стоит обольщаться! Долговы индивидуумы, ископаемые экземпляры, вроде тех редких бронтозавров, какие еще встречаются где-то в Азии. Может, у таких людей структура другая, есть особые органы, что ли? Вот мог бы ты, Гошка Кольцов, например, в этих конкретных условиях поступить так же? Не знаю, не могу сказать…

Когда все закончилось и стали расходиться, Авилов негромко сказал:

– Зря не выступили. Интересно… Людям надо открываться, только они помогут.

Я не ответил. А в голове мелькнула запоздалая мысль: уж не для меня ли он рассказал историю с девушкой? Или намекает на мой критицизм? И этот участливый тон…

До отбоя еще оставалось время, и солдаты, не остудив пыла, толкались группками: не выступив публично, многие наверстывали упущенное. Присев к столу, я листал подшивку газет. Не заметил, когда рядом очутился Нестеров. Он уже затеял с кем-то спор, но я не вникал в его смысл. Да и газетные заметки пробегал глазами, не вдаваясь в содержание. Что-то смутное, беспокойное бродило в душе, будто какой-то внутренний голос шепотком подсказывал: "Посмотри вокруг, посмотри", а в сознание приходили путаные и поэтому еще больше раздражающие мысли об отце, о той с ним встрече; вставали перед глазами Ромка, собиратель "пенок", надувавший нас, зеленышей; чичисбей Владька, выжидавший, когда "отколюсь" от Ийки; Рубцов…

– Ну вот спросим Гошку! – скорее понял я, чем услышал голос Нестерова. – Как ты смотришь? Думаю, сила диспут получился. Точно?

– Слов много. Если бы из них дома строить можно было…

– Для домов есть кирпичи. – Сергей поморщился недовольно. – Ты что?

– Что? – Я выдержал его взгляд, спокойно сказал: – Дружба, товарищество, честь… Верно, красивые слова. А посмотреть вокруг – подлости хоть отбавляй.

– Ромку своего имеешь в виду?

– Мало ли кого! Какая разница?

– Твой Ромка просто ископаемый, тот самый "клопиус нормалиус", как у Маяковского. И будут такие, точно. Одним махом их не убьешь, дусту еще немало придется потратить! Что из того – будем тратить!

Я усмехнулся: резонерство и бахвальство. Но ему не откажешь в искренности и страстности. Впрочем, разговор этот на пользу бедным, лучше его замять, как говорится, для ясности.

Но замять не удалось. То ли Долгов давно стоял позади и слышал все, то ли подошел только – подал хмуроватый голос:

– Все хотел вас спросить, Кольцов. Только по-честному…

Не оборачиваясь, чуял: он смотрел мне в затылок.

– Сам-то мог бы на такой шаг пойти… поступить так же, как те люди, по-подлому?

Я в ответ пожал только плечами.

– Ерунда! Не мог бы, точно! – подхватился с места Сергей.

– А другие солдаты расчета, например Гашимов, Уфимушкин… Могли бы?

– Не о них же речь… – не желая распространяться, произнес я. Хотелось добавить: "А вот Рубцов мог бы", но вовремя остановил себя.

– Какой же резон подлецов сравнивать со всеми людьми, на всех переносить их грязные проделки?

Меня уже начинал раздражать этот разговор – сам же ввяз в него! Но выручила команда дневального строиться на вечернюю поверку. Вздохнул с облегчением, поднимаясь от стола.

Уже в полутемном коридоре казармы поотстал, спросил Сергея о Рубцове – до самой армии он, что ли, был в детдоме? Тот разговор с ним почему-то с новой силой вполз в голову и беспокоил.

– Нет. После какие-то тетка с дядькой пригрели. Будто прижимистые, вроде куркулей. Как липку, говорит, обирали.

– А-а, – вырвалось у меня совершенно неожиданно. Меня вдруг осенила догадка: вон откуда у него жадность!

– Что ты там? Говори.

Выкрутиться уже было нельзя. В нескольких словах передал суть нашей встречи с Рубцовым. Сергей обозлился: