Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

писал Скоуфорд в докладе Бушу, убедил «даже наиболее консервативных членов руководства СССР» в том, что сам Советский Союз не потянет такую невероятно дорогую программу и что стране «необходимы серьезные внутренние изменения». Словом, «новое мышление» Горбачева – это вынужденная и хитроумная стратегия: заманить Запад в еще одну разрядку, помочь СССР в модернизации и восстановлении его экономики, а затем вернуться к экспансии и агрессии. Члены новой администрации сходились на том, что разумнее продолжить давление на советского лидера и заставить его сократить ядерный арсенал СССР, а также сдать позиции в странах третьего мира от Афганистана до Кубы и Никарагуа[123].

В январе 1989 года команда Буша объявила о том, что хочет провести «переоценку» американской внешней политики и, пока идет эта работа, ставит переговоры с Кремлем «на паузу». Эта пауза продлилась полгода. За это время Советский Союз, по сути, стал другой страной, вошел в период крупных политических и экономических потрясений. Горбачев и реформаторы считали эти месяцы «потерянными» по вине американской администрации. Даже спустя многие годы Горбачев продолжал питать неприязнь к тем, кто усомнился в его благих намерениях. Он делал исключение только для Рональда Рейгана[124].

МИННОЕ ПОЛЕ ПРОШЛОГО

В горбачевский круг реформаторов входили в основном русские и представители московской интеллигенции. Мало кто из них знал и помнил о кровавых этнических конфликтах или зверствах националистов. Все считали, что большинство советских граждан отождествляет себя с советской родиной. Горбачев писал о родном Ставрополье как о «многонациональной среде с удивительным многоязычием, многообличием и многонародием». Для него и окружения ленинская идеология «интернационализма» была частью гуманистической, всеобъемлющей этики русской интеллигенции, по крайней мере, той ее части, что с одобрением относилась к национально-освободительным движениям и считала ксенофобию злом[125]. В итоге реформаторы оказались не готовы пройти по минному полю унаследованных из прошлого национальных проблем.

Идея Советского Союза возникла как антипод националистических претензий и амбиций. Скованный большевистской идеологией, он был создан кровью и железом на останках царской России. Большевики считали национализм угрозой и помехой своим планам, но не могли с ним не считаться и не покладая рук работали над тем, чтобы создать сообщество «социалистических народов». Сталин и некоторые другие предлагали назвать завоеванную ими бывшую империю Российской Советской Социалистической Федерацией. Ленин возражал. Он считал «великороссов», культурно-этнический костяк старой империи, «нацией-угнетателем», а все нерусские национальности на периферии – «угнетенными народами». Он хотел, чтобы страна была названа Союзом Советских Социалистических Республик и стала конфедерацией титульных национальностей с собственными государственными и культурными институтами и даже с правом «самоопределения до полного отделения». В споре со Сталиным и другими большевиками Ленин одержал верх. Новое государство было оформлено в декабре 1922 года в виде конституционного договора четырех республик – Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР), Советской Украины, Советской Белоруссии и Закавказской Советской Социалистической Республики. В последующие годы большевики финансировали и поддерживали нерусские «нации», используя ресурсы и кадры из Москвы и Петрограда для создания «национальных» академий наук, киностудий, литературных журналов и т. д.[126]

После смерти Ленина в 1924 году Сталин не демонтировал эти институты, но на практике правил Советским Союзом как унитарным государством. Центральный аппарат Всероссийской коммунистического партии большевиков (ВКПб), позднее Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) держал национальные коммунистические партии железной хваткой. В советской армии были упразднены «национальные» формирования. У НКВД имелись республиканские отделения, но работали они под строгим контролем Москвы. Во главе всех этих мощных институтов стоял генеральный секретарь КПСС. Расположенный в столице Государственный банк СССР выпускал валюту для всех республик и автономных областей. Большинство крупных экономических активов на территориях республик – фабрики, заводы, энергетические предприятия, газо- и нефтепроводы – считались «союзной собственностью» и контролировались центральными министерствами в Москве. Эта централизованная система сдерживала силы национализма, включая русский, на протяжении десятилетий, позволяя режиму управлять многонациональным государством. Вместе с тем советское руководство оставалось в плену ленинского принципа «полного самоопределения» республик[127].

Некоторые «национальные культуры» на территории СССР существовали веками, другие культивировались и оформлялись при советской диктатуре, но при этом «националисты» безжалостно уничтожались. Ведущий исследователь национализма в СССР Марк Бейсингер отмечает, что до Горбачева люди «просто не сталкивались с возможностью или необходимостью выбирать между лояльностью советскому строю и верностью своей этнической идентичности». По словам эксперта, «несмотря на серьезность и сложность советского национального вопроса накануне перестройки, в то время этнические проблемы в СССР казались большинству наблюдателей значительными, но едва ли неустранимыми»[128]. В год, когда Горбачев пришел к власти, чешский историк-марксист Мирослав Грох написал книгу о трех фазах формирования национализма в Восточной Европе: фаза А – возникновение идеи нации у активистов из элиты, обычно историков, лингвистов и других представителей интеллигенции, изучавших прошлое, языки и культуру; фаза Б – период патриотической агитации; фаза В – массовое движение, ведущее к созданию национального государства[129]. Именно такая мобилизация и произошла при Горбачеве. Однако все три фазы «сработали» в его правление за три-четыре года.

Андропов и эксперты из КГБ знали, что национальные партийные кадры и интеллигенция могут в случае ослабления власти центра стать ядром национальных движений в отдельных республиках. Андропов, как вспоминает его помощник Аркадий Вольский, был одержим идеей размыть национальное деление Советского Союза. Он знал силу национализма и в годы своей работы в КГБ получал информацию о том, что в республиках партийные органы все больше превращались в этнические кланы, где в коммунистический «интернационализм» давно никто не верил. Андропов также понимал особую опасность русского и украинского национализма для единого государства. Генсек дал помощнику поручение: «Давайте кончать с национальным делением страны. Представьте соображения об организации в Советском Союзе штатов на основе численности населения, производственной целесообразности, и чтобы образующая нация была погашена. Нарисуйте новую карту СССР»[130]. По словам Вольского, он составил пятнадцать проектов, но Андропов отверг их один за другим. Трудность задачи состояла в перераспределении промышленных объектов таким образом, чтобы само понятие «штаты» имело смысл с точки зрения экономики и бюджета. «С содроганием вспоминаю то задание», – рассказывал Вольский. Андропов и его помощник перерисовывали границы и перетасовывали списки предприятий, «принадлежащих» тому или иному региону. Вольский обратился за помощью к своему другу, физику-ядерщику Евгению Велихову. «Сорок один штат у нас получился. Закончили, красиво оформили, и тут Юрий Владимирович слег». Идею радикальной конституционной реформы отложили. Вольский убежден, что Андропов мог бы надавить на республиканские элиты и протолкнуть реформу. «Успей он одобрить «проект», с полной уверенностью скажу: секретари