Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

новые формулы и аргументы, привносил свежую лексику и интонацию – преодолевая сильный, но безгласный скептицизм в Политбюро. Эта практика открыла дорогу терминам и понятиям, которые раньше не использовались на советской вершине власти. Оказалось, что Советский Союз можно было считать «империей», в обиход вошли слова «плюрализм», «кризис социализма», «тоталитаризм» и «сталинизм» – из языка противников советского строя. Лексикон западных СМИ, а также воспитанных на западной литературе советских журналистов, социологов и писателей постепенно вытеснял советско-партийный словарь.

Мировоззрение Горбачева сформировалось на ленинских идеях и истории первых лет советской внешней политики. Обсуждая внешнюю политику в Политбюро и среди окружения в первые два года после прихода к власти, генсек говорил о необходимости «Брест-Литовска». Что он имел в виду? В этом городке на бывшей границе Российской империи большевистское правительство в марте 1918 года подписало унизительный договор о мире с кайзеровской Германией. Благодаря этому Ленин выиграл время для упрочения большевистской диктатуры – в обмен на громадные территориальные потери. Брест-Литовск стал метафорой всей советской внешней политики, примером того, как ленинский гений спас социалистический проект, совершив тактическое отступление во имя великого замысла. Горбачев использовал метафору, чтобы доказать необходимость такого же внешнеполитического маневра во имя реформирования социализма. Однако очень скоро выяснилось, что в его понимании этот маневр выходил далеко за рамки геополитических уступок. Горбачев хотел предложить противникам то, что они, по его мнению, не могли отвергнуть – совместное строительство нового миропорядка, основанного на «общих интересах» и «общечеловеческих ценностях». Вместо сталинской политики жесткого силового реализма и баланса сил советский лидер поставил в основу своей доктрины принципы универсальной морали и призвал идеалистов всех стран объединиться. Своей речью на Генассамблее ООН Горбачев синхронизировал предложение о перестройке миропорядка с началом экономических и политических реформ в СССР.

Горбачев не уточнял, по крайней мере, публично, каким будет будущее Восточной Европы. Он отлично знал, что страны региона, собранные сталинской железной волей в единый военно-политический блок, все больше подпадали под влияние Запада в экономике и финансах. Горбачев и другие реформаторы его круга винили в этом советскую политику предыдущих десятилетий. Они считали, что ввод советских войск в Чехословакию в 1968 году помешал назревшему эксперименту по демократизации социализма не только в Праге, но и в СССР и других соцстранах. С учетом этого исторического урока Горбачев подвел принципиальную черту под прошлым: Советский Союз больше не прибегнет к насилию и перестанет указывать восточноевропейским союзникам, что им делать. Москва должна повести за собой других, считал генсек, только силой примера. Перестройка могла убедить народы Восточной Европы последовать за СССР, преодолеть текущий кризис и прийти к «подлинному», «демократическому» социализму. Вадим Медведев, введенный Горбачевым в Политбюро и ответственный за отношения с другими социалистическими странами, вспоминал, что генсек придерживался своего решения «до щепетильности». Со временем все поняли, что нет никакого смысла даже предлагать ему варианты, которые можно было трактовать как «вмешательство во внутренние дела» соцстран. Даже в окружении Горбачева бытовали разные мнения о разумности такой принципиальности. В конце концов, именно Москва установила сталинские режимы в Восточной Европе и регулярно вмешивалась, чтобы их сохранить. Почему бы теперь не поступить наоборот и продвинуть к власти сторонников Горбачева? Когда Горбачев в первый раз приехал с официальным визитом в Чехословакию в апреле 1987 года, чехи надеялись именно на это. Но, к их разочарованию, генсек не сделал ничего, чтобы изменить жесткую линию лидера этой страны Густава Гусака и поддержать какого-нибудь «чешского Горбачева». Многие сочли это упущенной возможностью[113].

Поначалу Горбачев уделял особое внимание встречам политико-консультативного комитета Варшавского договора, где обсуждалась коллективная безопасность Советского Союза и его восточноевропейских союзников. С оглядкой на то, что происходило в Западной Европе, советский лидер предложил углубить торгово-экономическое сотрудничество и интеграцию в рамках Совета экономической взаимопомощи (СЭВ). Горбачев знал, что участники Европейского экономического сообщества подписали Единый Европейский акт, тем самым запустив процесс политического объединения. Горбачев недоумевал: ведь Ленин предсказывал, что при капитализме «Соединенные Штаты Европы» невозможны. Почему это все же оказалось возможным, а при этом социалистическая интеграция отстает? Генсек надеялся, что Восточная Германия, Чехословакия, Венгрия, Болгария и Польша помогут СССР с модернизацией экономики, используя свой более продвинутый доступ к информации и технологиям на Западе. Одна из его излюбленных идей – создание восточноевропейского аналога «Эврики», совместного проекта ЕЭС в сфере электроники и высоких технологий. Ожидания Горбачева были наивны и не имели будущего. Народы и государства Восточной Европы тяготились зависимостью от Советского Союза и тянулись к западным странам, прежде всего к ФРГ. Никто из них не желал делиться приобретенными на Западе благами с советским «старшим братом».

Советские министры и хозяйственники давно поняли, что восточноевропейские партнеры рассматривают СССР лишь как источник дешевых энергоресурсов и место сбыта для некачественных товаров, которые не годились для мировых рынков. Во время визита Рыжкова в Варшаву в сентябре 1986 года правитель Польши, генерал Войцех Ярузельский, признался, что экономика его страны «связана» 32-миллиардным долгом перед западными банками и что от Москвы зависит, «жить или погибнуть Польше». На практике это значило, что СССР должен увеличить субсидии польской экономике в виде поставок дешевой нефти[114]. Польский финансовый кризис вынудил руководство СССР признать, что оно не может брать на себя ответственность за экономику и за уровень жизни людей в Восточной Европе. Осенью 1986 года Горбачев и Рыжков отвергли идею «общей валюты» для Восточного блока – стало очевидно, что Советскому Союзу придется финансировать эту валюту, не получая ничего взамен. В 1987 году советские руководители перестали ратовать за «углубление связей» с Венгрией или «расширение сотрудничества» с Восточной Германией. После поездки в Прагу в апреле 1987 года Горбачев заявил: «В Чехословакии я честно сказал, что не будем делать перестройку за их счет. Но и вы не рассчитывайте жить за наш счет». По мере того как 1987 год подходил к концу, Политбюро все сильнее беспокоилось о советском платежном балансе – в условиях крайне низких цен на нефть обслуживание внешнего долга СССР могло потребовать до двух третей валютной выручки страны[115]. К 1988 году Горбачев уже считал Восточную Европу обузой, а не ресурсом для перестройки[116].

Как и во внутренних реформах, столкнувшись с проблемами во внешней политике, лидер СССР предпочел удвоить ставки в игре. Летом 1987 года он предложил Западной Европе концепцию «общеевропейского дома». Горбачева вдохновлял Хельсинкский заключительный акт 1975 года – документ, который подписали тридцать три европейские страны, включая Советский Союз, а также Соединенные Штаты и Канада. Акт обозначил общий подход сторон к европейской безопасности, экономическому сотрудничеству