В землю Ханаанскую - Георг Мориц Эберс

При этом разгневанный старик поднял кулак, но прежде чем он успел высказать угрозу, вертевшуюся у него на кончике языка, он опустил руку. Гавриил, старейшина из племени Завулонова, обратился к Нуну с следующими словами:

— Вспомни о твоем собственном сыне, который еще до сих пор находится среди врагов нашего народа.

Эти слова ошеломили старика, но не надолго; он скоро пришел в себя и, возвышая голос, чтобы заглушить речи тех, которые выражали Гавриилу свое неодобрение, и других, принявших сторону старейшины колена Завулонова, он воскликнул:

— Да, я имею право так говорить, потому что оставил в Египте обширные, принадлежащие мне пастбища и, быть может, потеряю и хорошего сына.

Затем он несколько раз вздохнул, посмотрел более мягким взором на Ури, побледневшего во время его грозной речи, и сказал:

— Ты также хороший и покорный сын, так как оставил свое выгодное мастерство и дом в Мемфисе, желая повиноваться воле отца; благословение Всевышнего снидет на тебя. Хотя ты и послушался приказания, но все же не должен посягать уничтожить то, что нам удалось сделать с помощью Всевышнего. Тебе же, Гавриил, скажу я, что мой сын, хотя и находится теперь среди наших врагов, но он не замедлит явиться сюда также, как и Ури, первенец Гура. Если же Осия до сих пор не пришел еще, то, вероятно, на это есть уважительная причина, стыдиться которой он не может, точно так же, как и я, его отец. Я знаю его и доверяю ему, и все рано или поздно узнают, что его задержало.

Тут старик остановился, чтобы перевести дух и поправить спустившиеся ему на лоб седые волоса; все хранили молчание; несколько минут спустя Нун снова заговорил, обращаясь к Ури:

— Меня рассердило то, что ты показал такое маловерие; разве Господь недостаточно силен, чтобы избавить нас от всех бедствий, если только мы будем этого достойны? Никто не должен думать о возвращении в Египет; вы слышали, что сказал Моисей: если кто осмелится предлагать вернуться обратно, тот будет считаться злейшим врагом своего народа.

Тогда Ури подошел к старику и, протягивая ему руку, сказал:

— Не нужно никаких переговоров с египтянами. Я благодарен тебе, Нун: ты открыл мне глаза. Вероятно, и для меня наступит час, когда ты или кто-либо другой, знающий более чем я, о Боге нашем, научит меня всему.

Затем он удалился со стариком, положившим ему на плечо руку, Мирьям же с восторгом выслушала последнее желание Ури — научиться познавать Бога, и ее душа так была полна благоговения к Всевышнему, что пророчице хотелось поделиться с кем-нибудь своими чувствами: кроме того, она обладала даром слова, и ее речи глубоко западали в души слушателей, но в данную минуту она должна была молчать, в силу обычая; ей это было больно, но пришлось покориться. Затем Мирьям снова вышла на луг, желая узнать, не приехал ли Осия, но его еще не было, и пророчица, грустная и встревоженная, пошла домой и уселась на кровле вместе со своими друзьями… Но тут, казалось, никто не вспомнил о ней во время ее отсутствия, даже бедная Мильха! И Мирьям чувствовала себя покинутой и одинокой…

Когда же приедет Осия, когда кончится ее жизнь между чужими людьми, под чужой кровлей?…

Моисей и Аарон, взяв с собою внука Гура, удалились, но не сообщили Мирьям, сердце которой так страдало за евреев, куда народ направит свой путь.

Почему родилась она женщиной с умом и душою мужчины?

Затем Мирьям стала раздумывать, кто из этих добрых, окружавших ее людей, был к ней особенно привязан, и ей казалось, что все к ней совершенно равнодушны, хотя и обращаются с нею дружелюбно и приветливо. Действительно, дети Елеазара жались все к дедушке и бабушке, и Мирьям никогда не умела привлечь к себе ребятишек. Елизева распоряжалась хозяйством, указывала слугам, что следует взять с собой в дорогу и что оставить, Мильха сидела с кошкой на коленях и смотрела вдаль; два старших мальчика вышли на улицу; никто не обращал внимания на Мирьям, никто не говорил с ней.

Во время ужина Мирьям принуждала себя быть веселою, чтобы не портить радостного настроения детей, смотревших на предстоящее путешествие, как на особенное удовольствие, и, когда все встали из-за стола, она опять вышла на улицу.

Закутавшись в покрывало, Мирьям прошла опять в стан, но и там все шло своим обыкновенным порядком; только кое-где раздавалось благочестивое пение, а то все большею частью или бранились, или вздыхали о своей неизвестной судьбе. А в тех местах, где Мирьям слышала, как бранили ее братьев, она ускоряла шаги. Пророчица боялась, что завтра, при выступлении в дальнейший путь с восходом солнца, число недовольных возрастет до такого количества, что осилит приверженцев ее братьев.

Она знала хорошо, что народ должен пробраться вперед, но ее заботила встреча с войсками фараона:

— Если сам Господь не поможет еврейским пастухам и рабочим, то им не устоять против хорошо обученных воинов.

Во всех концах стана были расставлены часовые с приказанием, лишь только заслышат приближение неприятеля, то затрубить в рог, и тогда все мужчины, способные носить оружие, должны собраться в назначенном месте.

А Мирьям между тем все прислушивалась, не раздастся ли конский топот и не явится ли египетский воин, которого она ждала с таким нетерпением. С этою целью она все ходила у северной стороны еврейского стана, близ дороги, ведущей в Танис. В этом месте, по приказанию Моисея, были разбиты палатки тех евреев, которые считались наиболее искусными в военном деле. Здесь Мирьям думала найти полную уверенность людей в своей силе и храбрости, но лишь только она стала прислушиваться к разговорам сидевших около сторожевого огня воинов, как узнала, что известие о намерении фараона, сообщенное Ури, проникло и туда. Большая часть этих людей были мужьями и отцами; все они оставили имущество в Египте: кто дом, кто землю, кто мастерство, а кто и просто службу; многие из них не прочь были бы снова вернуться в Египет. Мирьям, слушая это, готова была идти к ним, утешить их, уверить их в благости Божией и заставить беспрекословно повиноваться приказаниям Моисея, но и здесь, в стане, как и там, под сикоморой, она обязана была молчать.

Но вот мало-помалу огни стали гаснуть, разговоры прекратились, всем хотелось отдохнуть пред предстоящим путешествием.

И Мирьям в последний раз вернулась к дороге, ведущей в Танис; но там по-прежнему все было тихо, лишь только раздавался шум шагов расставленных часовых. Она взглянула