Тайна корабельного кладбища. И я плавал по Дунаю - Леонид Вайсберг

— Значит, я?

— Именно ты! — ноздри у нее раздулись, глаза потемнели. — Отвечаешь на тройку, а ставят тебе «пять»…

Я развернулся, но руку перехватила Валя Макарова. Есть в нашем классе такая девочка с совершенно удивительным характером. Со всеми дружит, всех мирит, все бегут к ней за советами. Врагов у нее, конечно, нет. Друзей, впрочем, тоже. А я ее терпеть не могу. Вечно влазит, куда не просят. Говорит до того правильно и разумно, что иногда не человеком, а роботом, начиненным разными правилами, кажется.

Все у нее — по полочкам: это — можно, это — нельзя, это — хорошо, это — плохо. Вале, по моему слабому разумению, после школы нужно обязательно идти на радио в дикторы. Самая подходящая для нее работа. Приносят материал для чтения. Все в нем правильно, проверено. Только читай…

Оттянула меня Валя в сторону и говорит:

— Девочек обижать нельзя.

Причем так серьезно, будто открыла мне какую-нибудь важную тайну. Я не удивился. Валя есть Валя.

— Перед едой надо мыть руки, — ответил я.

— Павел первый, — сказала она тогда назидательно, — остроты тут ни к чему. Ты должен помириться с новенькой. Я помогу вам.

— А мы и не ссорились, — сказала вдруг Женька. — Правда?

Мне все же очень хотелось стукнуть ее, но еще больше, чтоб отцепилась Валя. Поэтому я буркнул:

— Правда…

— Ну, вот и хорошо, — обрадовалась Валя. — Люди должны дружить.

— А собаки лаять, — не удержался я.

— А Павел первый острить, — на мой взгляд, неудачно продолжила Валя.

И ушла. Остались мы у окна с Женькой. Она и спрашивает:

— Почему тебя Павлом первым называют?

— Я и есть первый.

— А кто второй?

— Павлик Григорьев. Только его вторым не называют.

— Почему?

— Я протестовал, но ребята говорят: «Был царь Павел Первый, а второго не было». Так и остался я Павлом первым.

— Это потому, что ты непринципиальный…

— Я?!

— Папочка говорит, что свою точку зрения нужно уметь отстаивать…

Так в первый раз услышал я от Женьки слово «папочка». А потом, как я уже рассказывал, надоела она мне с ним хуже горькой редьки. Правда, мы с нею больше не ссоримся, и Вале не приходится нас мирить.

Целый месяц я терпеливо выслушивал бесконечные Женькины разговоры о папочке. Но когда она в третий или четвертый раз стала рассказывать о том, как ее папочка плавал по Дунаю, я не выдержал и сказал Женьке:

— И я плавал по Дунаю!

Сказал и сразу пожалел. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

Женька вмиг налетела на меня коршуном:

— Ты ездил?

— Я!

— Хвастун! Повтори при всех! Повтори!

— И повторю! — разозлился я.

— Вот смеху-то будет…

На перемене я взобрался на парту. Женька стояла рядом, посмеиваясь в кулачок.

— Ребята! — закричал я. — Скажите этой задавахе, что я плавал по Дунаю.

— Плавал! Об этом все знают, — подтвердил Петька Вихров.

— Точно-точно, он плавал, — подошла к Женьке Валя Макарова. — Во всяких странах побывал. Но сколько ни просили рассказать — отговаривается.

— Понятно, — процедила сквозь зубы Женька. Она уже не посмеивалась. — Значит, ездить ездил, а видеть ничего не видел.

— Уж как-нибудь побольше твоего папочки!

— Ха!

— А ты докажи! Докажи! — до этого, конечно, додумалась Валя Макарова.

— И докажу!

Теперь-то вы понимаете, почему мне приходится со всеми подробностями рассказывать эту историю. В пику Женьке Новиковой. Чтоб не задавалась!

Папа сказал «да», мама сказала «нет», но, к счастью, у меня есть бабушка

История, которую приходится мне рассказывать, началась перед зимними каникулами. Точнее — вечером двадцать восьмого декабря. В нашей семье, наверное, все запомнили этот день. Мама еще сказала тогда, что он исторический. Мой папа сам вызвался пойти в школу на собрание!

Обычно на собрания ходит бабушка. Ей это очень нравится, даже больше, чем телевизор смотреть. Не реже двух раз в неделю она спрашивает меня, почему родителей так редко собирают. Бабушке скоро исполнится семьдесят лет, но она обязательно выступает на каждом собрании. Я как-то подслушал. Здорово! Разнесла учителей в пух и в прах. «Перегружаете вы детей наших, — говорит. — Шутка ли, мой Павлик просидел вчера за уроками шесть часов».

Признаюсь, тут мне стало стыдно. Бабушка переживает, а я все шесть часов «Баскервильскую собаку» читал. А уроки перед школой у Петьки Вихрова списал. Да неудачно. Петька сделал по русскому две ошибки. Глупые-преглупые. Ну и я тоже. Спешил. Не заметил. Нина Алексеевна сразу догадалась, кто у кого списал. Опять эта педагогика! Петька получил четверку, а я — двойку. И так мне стало обидно, что поделился своим горем с Валей Макаровой.

— Несправедливо! Несправедливо! — заверещала она.

Было обидно, стало противно. Я — раз! — и сказал ей, что все очень справедливо, так как задание списано.

— Списывать нельзя! — мгновенно перестроилась Валя; реакция у нее как у хорошего боксера.

…Бабушкины походы на собрания меня вполне устраивают. Забыл сказать, что я у нее единственный внук и что она очень ценит меня за это. Мне иногда кажется, что никто не умеет любить, как бабушка. Главное, она никогда не читает длинных нотаций. Скажет: хорошо или плохо — и все. И, честное слово, до меня такое сразу доходит. Плохо — значит плохо, хорошо — значит хорошо. Ведь голова на плечах, а не кочан капусты. Когда же мне начинают разъяснять и без того яснее ясного, от злости лопнуть готов. Полное затемнение наступает. И слова вырываются одно глупее другого.

Нет, бабуля моя не такая. Конечно, говоря мамиными словами, она портит ей сына. У нас как-то из-за этого даже общесемейный спор был. Мама запретила мне идти на соревнования. А я в волейбольной команде чуть ли не главный забивальщик. Отец взял сторону мамы. И сидеть бы мне дома, если б не бабушка.

— Павлик не может подвести товарищей, — сказала она.

— Вы лучше в дневник к нему загляните, — посоветовала мама.

— Пусть уроки учит! — повысил голос отец.

— Дневник я его наизусть знаю, — отрезала бабуля. — Только не может он подводить друзей…

И что вы думаете? Настояла на своем. Я потом слышал, как отец сказал маме:

— Молодец у нас бабушка!

С собрания она всегда приходит взволнованной. Усадит меня рядом, обнимет и скажет: «Плохо, Павлик. Так мы с тобой далеко не уедем». Потом сидим и молчим. По-моему, это самое лучшее воспитание. До самого сердца доходит. И хотя Нина Алексеевна уверена, что на меня повлияла ее педагогика, меняюсь я только благодаря бабушке.

И вот в школу собрался отец. У меня аж под ложечкой засосало. Противно-препротивно. Это потому, что представил себе, сколько неприятных слов скажет он по возвращении. Ладно бы в другой раз. А именно на это собрание ему никак не стоило ходить. Не хочется рассказывать, но раз начал — придется.

В классе произошло такое, что даже Нина Алексеевна не нашла слов для его определения. Так она сама нам сказала. И еще написала записки всем родителям, чтобы они непременно пришли на собрание. Петька Вихров сострил тогда, что «Верховный суд собирается». Язык у него не хуже бритвы, но иногда совсем без костей болтается. Он как-то признался мне, что очень недоволен своим характером. Слова у него всегда как-то вперед мыслей забегают. Раньше скажет, потом думает. Я посоветовал ему научиться ходить на руках. Тогда наоборот получаться будет.

Петька обиделся и обозвал меня круглым дураком. Это потому, что он у нас самый слабосильный в классе. Посмотрели бы вы, каким мешком висит он на турнике, — живот надорвешь. Правда, я тоже не больше двух раз подтягиваюсь, но зато стойку здорово выжимаю. А у него, как ни пыхтит, ничего не получается. И пусть я хоть трижды дураком буду, но совет ему дал правильный. Чтоб мозги встряхнулись.

Жаль, не послушался. Ему же хуже: что ни урок, то — замечание. Я как-то напомнил Петьке о «лекарстве», так он после этого целую неделю со мной не разговаривал. Гордый! Но подвел класс именно Петькин язык. Только из-за него стало известно, кто учинил разгром в химическом кабинете.

В то время я увлекался всякими опытами. Открытие хотел сделать. Особенное! Чтоб из обыкновенной ртути золото получать. Лично мне оно ни к чему. Против буржуев старался. Меня на эту мысль писатель Алексей Толстой натолкнул. Не верите? Тогда прочитайте его книжку «Гиперболоид инженера Гарина». Не пожалеете. Так этот самый Гарин завалил мир золотом по очень низкой цене. И стал диктатором.

Я, конечно, другое придумал: послать по слитку золота каждому бедному человеку в капиталистических странах. Тогда капиталистическая власть сразу рухнет. Вот было бы здорово! Я все точно рассчитал. Оставалось только получить побольше золота.

К счастью, в отцовской библиотеке оказалась старая-престарая книжка об алхимиках. Прочел я ее и понял, что все они обманщики. Кроме одного. Корнелиуса Дейса. В книжке написано, что он получил золото из ртути. Я б не поверил, если бы после этого Корнелиуса, к примеру, повесили. Так нет, его увезли в неприступный замок, окружили чуть ли не полком солдат, а у князя, которому служил Дейс, появилось вдруг много денег.