Тайна корабельного кладбища. И я плавал по Дунаю - Леонид Вайсберг

Во время похода произошла такая встреча, что мы все чуть не плакали. А «Батя» плакал. Честное слово! Случилось это под вечер. Партизанский отряд «Красный мститель» входил на лыжах в освобожденное от фашистов село. На шапках у нас — алые ленточки, у нескольких — за плечами духовые ружья. Впереди — «Батя». В военной форме. Даже с пистолетом на боку. Он у него именной. На ручке — серебряная табличка с надписью от штаба партизанского движения.

И вдруг как бросится к нему какая-то женщина. Плачет, целует, обнимает. А у «Бати» тоже слезы на глазах. Говорят они как-то непонятно.

— Аленка! Аленка! — без конца повторяет «Батя».

— Дед-мороз! Дед-мороз! — прорывается сквозь слезы у женщины.

Мы окружили их и ничего не понимаем. Наконец они пришли в сознание. Женщина повела нас к себе. Всех. Человек двадцать в дом набилось. За ужином эта самая Аленка рассказала, что живет она теперь далеко отсюда, работает инженером на большом заводе. Только вчера приехала в гости к матери. И тут такая встреча. Вышла прогуляться и увидела наш отряд, а впереди ее дорогой «дед-мороз». Словно и не прошло с тех пор почти двадцать лет.

А было вот что. В 1943 году партизаны узнали, что фашисты увозят в Германию ребятишек. Напали на эшелон. Отбили. Среди детей оказалась и девятилетняя Аленка. Ей очень понравился бородатый командир, которого она называла дедом-морозом. Это и был наш «Батя». Девочка прожила в партизанском лагере почти год. И все время в землянке у деда-мороза. Заботилась о нем как могла, за отца считала. Потом появился у партизан собственный аэродром, начали прилетать самолеты с Большой земли. Аленку отправили в Москву. Была в детдоме, училась. Больше они с «Батей» не виделись. И вдруг такая встреча!

Правда здорово? Жаль, что я так поздно родился. А то бы не меньше «Бати» орденов имел! И звездочку геройскую. Не знаю кто как, а я не могу спокойно на нее смотреть. Подумать только — Герой всего Советского Союза! Да я бы таких людей в специальную форму одел! Я бы их самыми старшими комсомольскими вожатыми назначил!

За Героем я могу весь город пройти. Иду и стараюсь найти в нем особенное, на других не похожее. Много раз ходил, ничего особенного не нашел. Это потому, что все особенное у них внутри. Некоторые ребята из нашей школы не понимают этого и говорят, что героям просто повезло. Меня как-то до того разозлила такая дурость, что пришел домой с подбитым глазом.

Закончили мы свой поход в старом замке, который стоит на высокой горе в центре нашего города. Стены замка почти совсем обвалились. Зато башня как новенькая. Когда-то партизаны в честь освобождения города под пулеметным огнем поднимали на ней красный флаг. Мы тоже развернули на верхней площадке башни, откуда виден весь город, свое пионерское знамя. Стояли долго, вскинув руки в салюте. А «Батя» держал под козырек. Прощаясь с нами, он каждому крепко пожал руку и сказал, что был счастлив командовать таким дружным отрядом. Как это ни удивительно, но в походе мы почему-то ни разу не поссорились.

И еще сказал «Батя» о погибших товарищах. Чтоб мы никогда не забывали их. Они так мечтали об учебе, но фашистские пули отрезали им дороги в школу. Иван Гаврилович обещал через неделю-другую заглянуть в школу, поинтересоваться, как оформили мы уголок «По партизанским тропам».

Вот если бы всегда проходили так каникулы! Я даже про Дунай забыл. Но бабуля мне враз напомнила. Не о Дунае, а об отметках. С первого дня она за меня взялась. Никогда не замечал в ней такой придирчивости, а тут — сил никаких нет. Утром поднимает чуть свет, гулять — не больше часа, телевизор — только в субботу и в воскресенье, еда — по часам. Прямо как в тюрьме.

Я пытался поднять восстание, освободиться от цепей. Но не тут-то было. Как камень! Как гранитная стена! Будто не мне, а бабуле надо, чтобы ее внук непременно поехал за границу. Даже когда я болел гриппом, все равно заставляла заниматься.

— Бабуля, все выучил, — говорю ей.

— Повтори прошлый урок!

— Да знаю я его!

— На пятерку?

— Ну-у, может, и на пятерку…

— Когда будет без «ну», скажешь.

Спустя некоторое время говорю:

— Теперь на пятерку без «ну». Честное пионерское!

— Весь учебник?

— Как это весь?

— А так, что пробездельничал ты полгода. Учи!

Измучился я вконец. Ведь ко всему прочему бабушка установила строжайшую цензуру: что я читаю, когда я читаю, как я читаю. Ужас! Заперла все книжные шкафы и выдает мне книги, словно она библиотекарь, а я читатель. Так прошли январь и февраль. Как остался я жив — не знаю. Видимо, организм крепкий.

И тут начал я замечать за собой непонятное. Бабушка уходит в магазин за продуктами, а я… Я сажусь за уроки. Чудеса! Бабушка ничего у меня не спрашивает, а я сам рассказываю ей о школьных делах. Хуже того, хорошая оценка Павлика Ливанова, то есть меня, в телячий восторг приводит. Зато после тройки чувствую себя как в могиле. Чудеса! А еще говорят, что чудес на свете не бывает.

Как раз в это время мама перестала называть отца Сашечкой. Стал он у нас в доме «великим воспитателем». Мама так привыкла, что даже при гостях иногда его так называет. Только несправедливо это. Какой он «великий воспитатель», если раз в неделю дневник проверяет да нотации читает? Вот если бы он как бабушка! Хотя мне ее и одной больше чем достаточно. Ишь, во что меня превратила! Но я на нее не в обиде. Без бабули не видать бы мне Дуная как своих ушей.

Нина Алексеевна тоже толком не разобралась, в чем дело. Все на педагогику свалила. Смешно. Мама восхваляет папу, Нина Алексеевна — педагогику, а голова всему — бабушка. Обо мне вообще никто не вспоминает, будто я подопытный кролик какой. А что бы они все вместе сделали, если бы у меня силы воли не было? Я ее уже два года в себе воспитываю. Думаете, просто? Тогда попробуйте! Положите под матрац пяток кирпичей и спите на такой постели. Или каждый день чистите зубы. Или возьмите булавку и уколите себя пятьдесят раз в руку. Или три дня подряд отказывайтесь от мороженого. Или прочтите от корки до корки «Справочник архитектора».

Как бы там ни было, а после третьей четверти осталась у меня всего одна тройка. По алгебре. Я ее и сейчас не люблю. И кто это только придумал умножать и складывать буквы? Будто цифр для этого недостаточно. А потом еще эти противные «x» и «y». Складываешь, умножаешь, возводишь в степени. Ну, кажется, сейчас понятный ответ получишь. Ничего подобного. Что-нибудь вроде 2b2/c. Я алгебру в абстракционизм перекрестил. Одно и то же: хоть разбейся — ничего не поймешь…

Дни летели так быстро, что одна неделя другую подгоняла. Как-то папа принес домой целый ворох бумаг и сказал мне:

— Тобой Министерство иностранных дел интересуется.

Очень я удивился, так как ни разу туда не писал. Министерство сельского хозяйства или путей сообщения — совсем другое дело. Мы с Петькой как-то обратили внимание на неправильное использование снега. Чуть ли не вредителем его у нас считают. Всю зиму грузят на машины и за город вывозят. А что, если прессовать его покрепче и отправлять по железной дороге в пустыни? Изо всех городов. Океан воды получится. И тогда не надо будет поворачивать реки в пустыни. Именно так мы все и изложили.

Писали в два разных министерства, а ответы пришли почти одинаковые. Мы с Петькой решили, что министры разбирали наш проект вместе. «Дорогие ребята! Хорошо, что вы заботитесь о своей стране, думаете о ее благе. Уверены, что вырастут из вас замечательные изобретатели, А пока вам, маленьким выдумщикам, нужно хорошенько учиться. Проект ваш смелый, но как не вычерпать ложкой моря, так не напоить привозным снегом пустынь».

— Что ему от меня надо? — не очень ласково по отношению к Министерству иностранных дел спросил я.

— А что бы ты сказал, узнав, что тобою не одно, а целых семь министерств иностранных дел интересуются, говорит, а у самого глаза веселые.

— Семь министерств? Мною?

— Считай сам. Тут тебе не алгебра, а арифметика.

— Откуда начинать? — спрашиваю, а сам не верю.

— С румынского…

— Дунай! — завопил я. — Гип! Гип! Ура!

— Считай, считай.

— Румыния, Болгария, Югославия, Венгрия, Чехословакия, Австрия. Шесть. А ты говоришь, семь…

— Наше Министерство иностранных дел тоже интересуется, что ты за человек, не опозоришь ли свою страну за границей. Ясно?

— Не опозорю! Да я всем докажу!

— Уверен?

— Ого!

— Тогда заполняй эти анкеты и пиши автобиографию. Завтра пойдешь фотографироваться. Чтоб каждому министерству по твоей мордашке досталось…

С анкетами я справился быстро. А над биографией попотел. Много раз переписывал. И все потому, что ничего еще со мной в жизни не случилось. Ладно бы простая биография требовалась. А то — автобиография. Папа говорит, что это одно и то же. Но я не согласен. По-моему, они отличаются, как опера от оперетты. Биография — оперетта, автобиография — опера.