Бойцовский клуб (перевод Д.Савочкина) - Чак Паланик

— Если бы гениальный ребёнок никогда не покинул дом, — говорит механик, — жирный телец всё ещё был бы жив.

Того, что нас — как песчинок на пляже или звёзд на небе, уже не достаточно.

Механик вливает чёрный Corniche в старое обводное шоссе без полосы для обгона, и сразу перед нами вытягивается конвой грузовиков, едущих с предельной разрешённой скоростью. Corniche наполняется светом фар машин, едущих за нами, и вот они мы, разговаривающие, отражающиеся в лобовом стекле. Едущие без превышения скорости. Так быстро, как позволяет закон.

Закон есть закон, сказал бы Тайлер. Слишком быстрая езда — то же самое, что разжигание огня — то же самое, что закладывание бомбы — то же самое, что выстрел в человека.

Преступник — это преступник — это преступник.

— На прошлой неделе мы смогли наполнить ещё четыре бойцовских клуба, — говорит механик, — может, Большой Боб сможет возглавить следующее отделение, если мы найдём бар.

Так что на следующей неделе он пробежится по правилам с Большим Бобом и отдаст в его распоряжение бойцовский клуб.

С сегодняшнего дня, когда глава открывает бойцовский клуб, и все стоят в ожидании вокруг лампы в центре подвала, глава будет обходить и обходить толпу по внешнему краю, в темноте.

Я спрашиваю: «кто принял новые правила? Это Тайлер?» Механик улыбается и говорит: — Вы знаете, кто принял новые правила.

Новое правило — никто не должен быть центром бойцовского клуба, рассказал он. Никто не должен быть центром бойцовского клуба, кроме двух дерущихся мужчин. Голос главы будет реветь, медленно прохаживаясь по толпе, снаружи, из темноты. Люди в толпе будут смотреть на других людей через пустой центр комнаты.

И так будет во всех бойцовских клубах.

Найти бар или гараж для открытия бойцовского клуба не сложно; в первом баре, том, в котором всё ещё собирается исходный бойцовский клуб, они платят месячную арендную плату за всего один бойцовский клуб в субботу ночью.

Если верить механику, ещё одно новое правило бойцовского клуба — это что бойцовский клуб всегда будет бесплатным. За вход никогда не будут взимать плату. И механик кричит из водительского окна на встречное движение, и ночной ветер наполняет машину: — Нам нужен ты, а не твои деньги.

Механик кричит в окно:

— Всё время, пока ты в бойцовском клубе, ты — это не объём твоего банковского счёта. Ты — не твоя работа. Ты — не твоя семья, и ты — не тот, кем ты себя называешь.

Механик кричит сквозь ветер:

— Ты — не твоё имя.

А космические обезьянки на заднем сидении подхватывают: — Ты — не твои проблемы.

Механик кричит:

— Ты — не твои проблемы.

А космические обезьянки продолжают: — Ты — не твой возраст.

Механик кричит:

— Ты — не твой возраст.

Вдруг механик сворачивает на встречную полосу, наполняя машину огнём фар сквозь лобовое стекло, холодным, как игла шприца. Одна машина и ещё одна летят на нас, сигналя во всю мощность, и механик выворачивает совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы не врезаться ни в одну.

Фары едут на нас, становясь всё больше и больше, гудки надрываются, и механик вглядывается вперёд, в огни и шум, и кричит: — Ты — не твои надежды.

Никто не подхватывает крик.

В этот раз машина, едущая навстречу, сворачивает как раз вовремя, чтобы спасти нас.

На нас едет ещё одна машина, мигая фарами: ярко, тускло, ярко, тускло, гудок ревёт, и механик кричит: — Вы не спасётесь.

Механик не сворачивает, но сворачивает встречная машина.

Следующая машина и механик кричит: — Когда-нибудь все мы умрём.

В этот раз встречная машина сворачивает, но механик сворачивает вместе с ней, снова оказываясь на пути. Машина сворачивает, но механик следует за ней, лоб в лоб, снова.

Ты плавишься и таешь в этот момент. На это мгновение ничто не имеет значения. Посмотри на звёзды и тебя нет. Ни твой багаж. Ничто не имеет значения. Ни твой запах изо рта. Снаружи за окнами темно, и вокруг тебя ревут гудки. Фары мигают, ярко, тускло, ярко прямо тебе в лицо, и ты никогда больше не пойдёшь на работу.

Ты никогда не сделаешь себе другую стрижку.

— Быстро, — говорит механик.

Машина снова сворачивает, и механик обратно выруливает, чтобы быть у неё на пути.

— Что, — говорит механик, — что бы вы хотели сделать до того, как умрёте?

Гудок встречной машины надрывается, а механик так спокоен, что кажется будто он наблюдает за мной, сидящим рядом с ним на переднем сидении, со стороны, и он говорит: — Десять секунд до удара.

— Девять.

— Через восемь.

— Семь.

— Через шесть.

«Моя работа», — говорю я: «Я хотел бы уволиться с работы».

Мимо нас проносится крик из свернувшей машины, и механик не сворачивает, чтобы врезаться в неё.

Ещё больше огней движутся прямо на нас, и механик поворачивается к трём обезьянкам на заднем сидении.

— Эй, космические обезьянки, — говорит он, — вы видели, как играть в эту игру. Быстрее рожайте, или мы все мертвы.

Машина проносится справа от нас, и на наклейке на её бампере написано: «Я лучше вожу в пьяном виде». В газетах говорится, что тысячи таких наклеек просто появились однажды утром на машинах. На других наклейках на бамперы написаны вещи вроде: «Сделай из меня отбивную».

«»Пьяные водители» против матерей».

«Переработаем всех животных».

Читая газеты, я понимаю, что всё это — дело рук Комитета «Дезинформация». Или Комитета «Вред».

Сидя возле меня, наш аккуратный и рассудительный механик из бойцовского клуба говорит мне, что да, «Пьяные» наклейки на бамперы — это часть Проекта «Вывих».

Три космические обезьянки на заднем сидении молчат.

Комитет «Дезинформация» печатает карманные карточки для самолётов, где нарисовано, как пассажиры дерутся друг с другом за кислородные маски, пока их авиалайнер, пылая, несётся прямо на скалу со скоростью тысячи миль в час.

Комитеты «Вред» и «Дезинформация» состязаются друг с другом, кто сможет раньше создать компьютерный вирус, который сведёт банкоматы с ума до такой степени, что они устроят маленький торнадо из десяти — и двадцати-долларовых купюр.

Зажигалка для сигарет выскакивает раскалённая, и механик говорит мне, чтоб я зажёг свечи на праздничном пироге.

Я зажигаю свечи, и пирог начинает мерцать под маленьким нимбом огня.

— Что бы вы хотели сделать до того, как умрёте? — говорит механик, и сворачивает, оказываясь на пути грузовика, едущего на встречу. Грузовик лупит по гудку, издавая один протяжный рёв за другим, и фары грузовика, как рассвет, становятся всё ярче и ярче, отражаясь от улыбки механика.

— Решайте что-нибудь, быстрее, — говорит он зеркальцу заднего вида, где три космические обезьянки сидят на заднем сидении. — У нас осталось пять секунд до забвения.

— Один, — говорит он.

— Два.

Грузовик заполняет собой всё пространство перед нами, слепя нас и оглушая.

— Три.

— Покататься на лошади, — доносится с заднего сидения.

— Построить дом, — звучит другой голос.

— Сделать татуировку.

Механик говорит:

— Верьте в меня, и вы умрёте навсегда.

Слишком поздно, грузовик сворачивает, и механик сворачивает, но хвост нашего Corniche зацепил край переднего бампера грузовика.

Но в тот момент я не знал этого, я знал только огни, фары грузовика, ушедшие во тьму, себя, брошенного на дверцу машины, а затем на праздничный пирог, и механика за рулевым колесом.

Механик лёг на руль, чтобы удержать его относительно ровно, а свечи пирога погасли. И на одну идеальную секунду внутри тёплой чёрной кожаной машины совсем не было света, и все наши крики звучали на одной и той же низкой ноте, издавали тот же звук, что и гудок грузовика, и у нас не было контроля, не было выбора, не было направления, и не было выхода, и все мы были мертвы.

Прямо сейчас я хотел бы умереть. В этом мире я — ничто по сравнению с Тайлером.

Я безнадёжен.

Я глуп, и всё, что я делаю — это хочу и нуждаюсь в вещах.

Моя малюпусенькая жизнь. Моя маленькая говёная работа. Моя шведская мебель. Я никогда, нет, никогда никому об этом не говорил, но до того, как я познакомился с Тайлером, я собирался купить собаку и назвать её «Понты».

Вот какой ужасной может быть жизнь.

Убей меня.

Я хватаю рулевое колесо, и возвращаю нас назад на дорогу.

Сейчас.

Приготовься к эвакуации души.

Сейчас.

Механик тянет руль к обочине, а я тяну к ёбаной смерти.

Сейчас. Чудесное волшебство смерти, одна секунда — ты ходишь и говоришь, и в следующую секунду ты — предмет.

Я — ничто, я даже не это.

Холодный.

Невидимый.

Я слышу запах кожи. Мой пристяжной ремень вокруг меня, как спасательный жилет, и когда я пытаюсь сесть, я бьюсь головой о рулевое колесо. Это больнее, чем кажется. Моя голова отдыхает у механика на коленях, и когда я смотрю вверх, мои глаза фокусируются на лице механика высоко надо мной, улыбающегося, ведущего машину, и я вижу звёзды сквозь окно водительской дверцы.