Сожжение Просперо - Дэн Абнетт

В здании когда-то располагалась канцелярия, возможно, по патентным правам или юридической деятельности, но бронебойный снаряд прошил его верхние этажи подобно тому, как пуля пробивает насквозь череп. Пол главного офиса, в котором они сейчас и находились, был темно-синим от упавших с полок сотен банок с чернилами, которые впитались и засохли еще пару месяцев назад. Синий пол походил на небо снаружи. Хавсер стоял в пятне света и слушал музыку. Он не слышал игру на клавире уже много лет.

— Взгляни сюда, — сказал Мурза. Он передал пиктер Хавсеру, и тот посмотрел на картинку на экране в задней части аппарата.

— Только что поступило от нашего контакта, — сказал он. – По-твоему, это оно?

— Качество изображения никудышнее… — начал Хавсер.

— Но ты-то не дурак, — отрезал Мурза.

Хавсер улыбнулся.

— Навид, это была самая милая вещь, которую ты когда-либо говорил обо мне.

— Заканчивай, Кас. Взгляни на пикт. Это наша коробочка?

Хавсер вновь взглянул на картинку, сравнив ее с разнообразными древними пиктами из архива и справочными чертежами, которые Мурза разложил на столе.

— Кажется настоящей, — сказал он.

— Я б сказал даже, она прекрасна, — улыбнулся Мурза. – Но я не хочу такого же провала, как в Лангдоке[83]. Мы должны быть уверены в ее подлинности. Взятки, которые мы дали, комиссионные посреднику. И это еще далеко не конец, можешь не сомневаться. Местное духовенство нужно постоянно подпитывать финансово, чтобы оно не вставляло нам палки в колеса.

— Действительно? Думал, они должны благодарить нас. Мы пытаемся вывезти их наследие, пока война не уничтожила его. Разве они не понимают, что мы пытаемся спасти то, чего они сами не могут?

— Ты же знаешь, что все обстоит несколько сложнее, — ответил Мурза. – Это вопрос веры. Ты, как прилежный катарский мальчик, должен как никто другой это понимать.

Хавсер не заглотнул наживку. Он никогда не пытался скрыть верования, которые ему привили в детстве. В общине, которая стала ему домом, исповедовали катарскую религию, как и во всех общинах и лагерях урского проекта. Город, построенный верующими и для верующих. Привлекательная идея, которую попытались воплотить в жизнь, но она, как и множество подобных ей, не сумела стать тем фундаментом, на котором бы смогло подняться человечество после Древней Ночи. Хавсер никогда не считал себя особо верующим человеком, но испытывал бесконечное терпение и уважение к мировоззрению людей вроде ректора Уве, который, в свою очередь, никогда не навязывал своей веры Хавсеру. Он полностью поддерживал его в его стремлении поступить в университариат. Много лет спустя, в разговоре с деканом факультета, Хавсер по чистой случайности узнал, что поступил в Сардис лишь из-за письма, которое Уве послал главе приемной комиссии.

Без помощи ректора Хавсер никогда бы не покинул общину и Ур, не поступил бы в академию. Вместо Сардиса Хавсер все еще торчал бы в общине, когда с западных склонов радиационных земель спустились хищники, человеческие хищники, и положили конец мечте об Уре.

То было избавление, из-за которого он даже спустя два десятилетия чувствовал себя неловко.

Хавсер всегда увлекался традициями, историей веры и религии, хотя в модерный век сложно было верить в бога, который никогда даже не пробовал как-нибудь заявить о своем существовании, но при этом был человек, который именно так и поступал. Говорят, Император пресекал любые попытки наречь Его богом или обожествить, но никуда не деться от факта того, что когда Он возвысился на Терре, все уцелевшие верования и религии мира испарились, подобно пересыхающему летом ручейку.

Но вот Мурза, тот скрывал свое вероисповедание. Хавсер знал, что Мурза также был катаром. Временами они говорили об этом. В катарстве существовало ответвление милленарианизма[84]. В протоверованиях, из которых оно возникло, говорилось о Конце Времени, Апокалипсисе, во время которого придет Спаситель, дабы увести праведников на небеса. Что ж, Апокалипсис наступил. Он назывался Раздором и Древней Ночью. А вот Спасителя все не было. По мнению некоторых философов, преступления и грехи человечества были столь тяжкими, что с искуплением придется повременить. Избавление отложили до тех пор, пока люди вдоволь не настрадаются, и лишь после этого пророчество исполнится до конца.

Это больше всего раздражало Хавсера. Никто не знал или даже не помнил, что же такого ужасного совершила человеческая раса, чтобы так сильно прогневить бога. Сложно искупать вину, даже не зная, в чем она состоит.

Еще Хавсера волновало, что все больше людей считало возвышение Императора доказательством завершения их страданий.

— Прости. Легко насмехаться над религией, — сказал Мурза.

— Так и есть, — согласился Хавсер.

— Ее легко презирать за анахроничность и неадекватность. Куча суеверного мусора. У нас есть наука.

— Есть.

— Наука и технологии. Мы настолько развиты, что не нуждаемся в духовной вере.

— К чему ты ведешь? – спросил Хавсер.

— Мы забыли, что давала нам религия.

— И что же?

— Тайну.

Таков был его довод. Тайна. Во всех религиях люди должны были верить в нечто неописуемое. Ты должен смириться с тем, что существуют вещи, которые тебе никогда не понять и не познать, которые просто нужно принимать на веру. Тайна в сердце религии была той загадкой, которую следовало не понимать, но лелеять, ибо она должна была напоминать тебе о твоей ничтожности в масштабах космоса. Наука же отрицала подобный подход, так как все на свете можно объяснить, а то, что нельзя, недостойно даже презрения.

— Далеко не совпадение, что в столь многих древних религиях существовали мифы о запретной истине, об опасном знании. Вещи, о которых человеку не положено знать.

Мурза всегда умел подбирать верные слова. По мнению Хавсера, Мурза презирал религию, на которой вырос, куда больше, чем он, но дело в том, что Мурза верил, а Каспер – нет. По крайней мере, Хавсер уважал нравственные законы катаризма. Мурза же никогда не упускал случая обозвать того, кто верил открыто, безнадежным идиотом.

Но его это заботило. Хавсер знал, что Мурза верующий. Нательный крестик, который тот носил под рубашкой, молитвы на преклоненных коленях, когда он думал, будто его никто не видит. В глубине сардонического Мурзы мерцала искра духовности, и он не гасил ее из страха потерять собственное чувство тайны.

Именно тайна всегда заставляла Мурзу и Хавсера отправляться в экспедиции, дабы отыскать бесценные реликвии данных в изуродованных войной уголках мира. Спасенная информация помогала открывать тайны, которые Древняя Ночь, словно раны, выжгла на теле коллективного знания человечества.

Иногда тайна отправляла их также и за духовными реликвиями. К примеру, за молитвенными коробочками в Осетию. Они оба не верили в религию, сторонники которой создали те коробочки, или в сакральную силу предметов, которые должны были храниться в них. Но они верили в важность тайны, которую эти предметы несли для минувших поколений, и тем самым в их ценность для человеческой культуры.

Молитвенные коробочки поддерживали в людях веру на протяжении всей Эры Раздора в этой обращенной в золу части Терры. Едва ли к этому времени внутри них сохранилась какая-либо информация, которая принесла бы практическую пользу. Но изучение их природы, способа создания и хранения могло многое поведать об образе мышления людей, их моральных устоях, а также о том, где они видели свое место во вселенной, когда наука постепенно вытесняла религию.

С улицы донесся шум, и в комнату вошла Василий.

— А, капитан, — сказал Мурза. – Мы уже собирались послать за вами.

— Вы готовы идти? – спросила Василий.

— Да, пойдем к месту встречи через Старый город, — сказал Хавсер.

— Наш контакт придет с товаром, — добавил Мурза.

Судя по выражению лица капитана, ей не очень этого хотелось.

— Я забочусь о вашей безопасности. Час назад во всем районе резко повысилась активность. Я получаю доклады о действиях Бригады Н по всей долине до самого Улья Рожника. Дорога через Старый город будет не самой безопасной.

— Мой дорогой капитан Василий, мы с Касом целиком и полностью доверяем вам и вашим людям.

Василий ухмыльнулась и пожала плечами. Она была миловидной женщиной за тридцать, а пластины и баллистическая подкладка боевых доспехов Ломбардских Хортов не могли полностью скрыть женственные очертания ее форм. В правой руке она держала хромированный четтер, который висел на ремне, перекинутом через плечо. От бронированных звеньев патронной ленты, тянувшейся от ранца к оружию, отражалось солнце. На ее глаза, подобно очкам летчика, был опущен огромный визор из тонированного желтого пластека. Хавсер знал, что на его внутренней поверхности мелькают дисплеи и графики-мишени. Он знал это, так как однажды попросил у нее разрешения примерить шлем. Потуже затянув ремешок у него под подбородком, она ухмыльнулась и принялась объяснять, что означают все те курсоры и значки. По правде говоря, Хавсер сделал это лишь для того, чтобы увидеть ее лицо открытым. У нее были прекрасные глаза.