Лесные палачи - Валерий Георгиевич Шарапов

на слова Орлова. Еременко, конечно, не боялся язвительного языка Клима, но возвращаться — значит потерять напрасно время. Тем более если Орлов действительно окажется прав.

— Вот и Тобзин, — неожиданно оповестил Андрис, кивком указав на видневшийся вдалеке на пологом холме одиночный рубленый дом в окружении кряжистых, в два-три обхвата дубов и вязов.

Лацис снял очки, в последний раз вытер платком лицо, скопившийся в глубоких глазницах пот, затем тщательно протер запотевшие стекла очков и аккуратно водрузил их на место. Поправив указательным пальцем оправу на переносице, надел фуражку, придав себе вид неприступный и важный. Орлов с Еременко незамедлительно последовали его примеру, чтобы выглядеть в глазах зажиточных хозяев отдаленного хутора строго, как и положено представителям власти.

Андрис остановился напротив распахнутых настежь ворот, не решаясь въехать во двор. В широкий проем были видны дворовые постройки: жилой дом, хлев, несколько сараев, погреб, рига и обомшелый горбатый журавль с неподвижно висевшим на цепи влажным от воды ведром. Сбоку дома раскинулся большой палисадник с яблонями и грушами.

Офицеры вышли из машины и, приосанившись, решительно зашагали к возившемуся возле кирпичного сарая коренастому мужику лет сорока пяти. Раскорячив ноги в кожанцах, обмотанный до колен грязными холщовыми онучами, он яростно строгал рубанком доску, поставленную ребром на верстаке, искусно сбитом из дубовых жердей. От каждого резкого движения мужика неприкаянно метался подол его холстинной рубахи, просторно свисавшей поверх серых штанов едва ли не до колен. Неподалеку от верстака на траве лежал остов недоделанного гроба.

— Здорово, хозяин, — сказал Эдгарс Лацис, подходя к мужчине.

Тот метнул на них враждебный взгляд, продолжая все так же яростно работать рубанком.

— Чего надо? — буркнул он хриплым, булькающим от негодования голосом.

— Говорят, что вашего отца застрелили бандиты, — начал негромко говорить Лацис, стараясь, чтобы его слова не прозвучали чересчур нагло и обидно. — Приносим свои соболезнования.

— Наша семья не нуждается в ваших соболезнованиях, — хмуро ответил мужчина, продолжая двигать рубанком. — Можете обратно уезжать.

— Зря вы так, — все еще надеясь на мирный исход разговора, пытался уговорить молодого Эхманса Эдгарс Лацис. — Мы только осмотрим… покойного, и все. Нам надо…

— Что-то вы поздно спохватились, — злобно оскалился мужчина, показав желтые неровные зубы. — Не справляетесь со своими делами, нечего людей мутить. Наобещали нам светлого будущего, а сами… — Он безнадежно махнул рукой, на секунду отняв ее от рубанка, из-под которого торчала желтая смолистая стружка, закрученная в спираль. — Лучше уезжайте, не доводите до греха. Я человек нервный, за себя не ручаюсь.

Орлову надоело слушать пререкания между мужчинами, и он грубо сказал:

— Чего там, пошли, глянем на труп… Нечего лясы точить.

Настороженно поглядывая из-под насупленных лохматых бровей на незваных гостей, молодой Эхманс замедленным движением отложил рубанок на верстак и, хромая на левую ногу, двинулся к сараю, где стояли прислоненными к стене вилы-тройчатка. Не сводя внимательных злых глаз с офицеров, не глядя протянул подрагивающую руку и цепко ухватил отполированный годами черенок. От его шершавых, натруженных каждодневным трудом рук пахло сбруей, конским потом, лошадью.

— Не дури, — повелительным голосом сказал Орлов и положил ладонь на кобуру со служебным пистолетом. — А то не посмотрю, что инвалид.

Неизвестно, как бы Клим поступил дальше, если бы в этот момент из дома не выскочила полная моложавая женщина в темном траурном платье, по всему видно, жена молодого хозяина. Она была ему под стать, такая же коренастая, с грубыми чертами серого от горя и опухшего от слез лица.

— Балодис, — заголосила женщина, повисая всей своей грузной фигурой на широких плечах мужа, — не тронь их! Брось вилы! Посадят, не справлюсь я одна с хозяйством!

Следом за ней из дома с ревом и криком: «Папа, родненький, отступись!» выбежали четыре разновозрастные девочки. Старшей из них было лет семнадцать. Они тоже повисли на отце, не давая ему взять в руки злосчастные вилы. У молодого Эхманса задрожал квадратный бритый подбородок, рука, которая держала черенок, безвольно упала вдоль приземистого туловища, и суровый на вид мужик вдруг горько заплакал, страшно кривя лицо, кусая черствые серые губы.

— Так-то будет лучше, — сказал Орлов, убирая ладонь с кобуры. — Мы долго не задержим. — И он упругим шагом, не глядя на дружное, убитое горем семейство, первым направился к дому.

На всякий случай с опаской поглядывая через плечо, за ним двинулись Еременко и Лацис. Милиционеры, тяжело ступая по скрипучим порожкам, вошли в дом, прошли в горницу.

Посреди нее на широкой деревянной лавке, накрытой свежим белым полотном, лежал покойник. Торжественно обряженный в черный пиджак, старый Эхманс с заостренным носом и серым с синеватым отливом пухлым лицом был похож на восковую куклу. Его узловатые, шишкастые руки труженика были сложены на груди, держали четырехконечный крест. Поверх же тела во всю его длину лежала двуручная железная пила, а под лавкой помещалась целая охапка стрекачей крапивы. Все это делалось согласно народному поверью для того, чтобы в жару сохранить мертвое тело покойника от преждевременного разложения. А еще некрашеный, чисто выскобленный пол был слегка присыпан желтым речным песком. Неподалеку на двух табуретках высился ворох живых цветов, предназначенных для украшения гроба.

На низеньком стульчике у стены, облокачиваясь на колени, сидела горестно согбенная старуха в темном траурном платье. Ее бесцветные от старости губы беззвучно шептали молитву.

— Здравствуйте, — негромко произнес Еременко, но старуха даже не пошевелилась: то ли не услышала, то ли не посчитала нужным ответить.

Заметив живую мимику Орлова, которая означала оставить старуху в покое, Еременко, старательно ступая по скрипучим половицам на цыпочках, первым подошел к покойнику. Бросив еще раз косой взгляд на его жену, он осторожно расстегнул пуговицы на груди старого Эхманса, завернул чистую белую рубаху. Рваное входное отверстие от пули находилось точно в том месте, где располагалось сердце.

— В СМЕРШе я повидал разные раны от пуль, — приглушенным голосом сказал Еременко подошедшим коллегам. — Судя по характеру входного отверстия, стреляли из вальтера. Хорошо было бы извлечь пулю, но это в нашем случае нереально. И стрелял человек очень меткий, обладавший навыками едва ли не снайпера.

— Бог с ней, с пулей, — так же негромко ответил Орлов. — Главное, что суть поняли. Потом надо данные осмотра обязательно занести в протокол.

Еще немного посовещавшись возле трупа, оглядев его на предмет других ран, оперативники направились тихим шагом к выходу, и тут неожиданно старуха подала свой скрипучий голос, не поднимая низко склоненной головы, продолжая смотреть перед собой в пол невидящим взглядом. Жена Эхманса оказалась более сговорчивой, хотя у нее ничего и не спрашивали.

— Они лошадь у него отняли, — проговорила она, и