Одиночество менестреля - Владислав Адольфович Русанов

из них вздумал практиковать в эдакой глуши? Так же, как на зло, до ближайшего монастыря, где можно было рассчитывать повстречать монаха-книжника, способного дать полезный совет, тоже оставалось три-четыре дня пути. Ланс не доверял деревенским знахарям, о чём так прямо и заявил, но что Регнар возразил — когда ты тонешь и хочешь жить, будешь доверять любому, кто кинет тебе верёвку. И что тут ответишь?

Вторая ночь прошла так же, как и первая. С одним лишь отличием. Теперь Ланс альт Грегор засыпал на ходу и придерживался рукой за стену, чтобы не упасть. Надо ли пояснять, что к рассвету он был гоов к встрече не только с деревенским знахарем, но и со злым колдуном из романов для юных пран и их мамаш. Лишь бы помог.

Лекаря они сыскали по совету хозяина постоялого двора. В светлом и нарядном селе на три десятка дворов и беленькой церковью, одиноко возвышавшейся на лысом пригорке. Высокий, седой, дочерна загорелый, как и все местные крестьяне, он ковырялся в маленьком огородике на задворках своего дома. Увидав полдюжины всадников на конях благородных кровей, первым делом побежал мыть руки в бочке с дождевой водой, чем несказанно расположил к себе всех, включая менестреля. Выслушав жалобы, долго кивал, будто разговаривал, соглашаясь, сам с собой, задал десяток вопросов «сколько раз почтенный пран бегал в кусты за минувшую стражу?» и «где именно больше всего болит?», потом ушёл в дом.

Регнар бросил на Ланса торжествующий взгляд — я же тебе говорил! Альт Грегор развёл руками. Может, и правда, случайно нарвались на знающего человека, а не костоправа, привыкшего лечить ушибы коровьей мочой, а все остальные хворобы — прикладыванием капустного листа к больному месту.

Знахарь вернулся быстро. Протянул менестрелю на ладони три пилюли, больше похожие на козьи «орешки», велел разжевать и запить молоком.

Ланс сопротивлялся, как мог. Ну, ладно ещё снадобье… Оно могло обладать чудодейственными способностями и выглядеть при этом крайне непривлекательно. за годы странствий и участвую в десятках военных кампаний, он повидал и не такое. Иной лекарь запускал червей в рану, если края её начинали чернеть и издавали неприятный запашок. Вопреки распространённому убеждению, что черви разносят заразу и ни на что не годны, кроме как поедать трупы, скользкие жирные твари объедали загнивающую плоть и очищали рану. Шрамы, конечно, оставались такие, что до смерти не изгладятся, но зато раненому удавалось выжить. Поэтому к отвратительному виду лекарства менестрель был внутренне готов. А вот молоко его пугало. Вот уже много лет он не употреблял его ни в каком виде — душа не принимала. Вернее, душа шла на поводу у желудка, который противился, как мог. Знал или чувствовал желудок — ни к чему хорошему его встреча с молоком не приведёт. А вот Ланс не послушал ни душу, ни желудок. Вернее, четыре прана, вовсю уговаривающие его прислушаться к советам знахаря, а не собственному опыту, оказались убедительнее.

Разжевав пилюли, по вкусу тоже напоминавшие козьи «орешки», альт Грегор запил их кружкой молока. Регнар заплатил лекарю серебряную «башенку», имевшую хождение по всему материку, и отряд продолжил путь.

Однако, вместо искомого облегчения, Ланс вскоре почувствовал рези в животе. Словно кто-то вогнал кинжал и теперь ворочает им в кишках, перебирая петлю за петлёй. К вечеру он уже не мог ехать рысью. Ночь прошла в полубессознательном состоянии. Но, несмотря на боль и слабость, менестрель настоял на том, чтобы не останавливаться на постоялом дворе днём. Он стыдился играть роль помехи. А боль? Боль можно и потерпеть. В конце концов, рано или поздно лекарство должно подействовать…

В полдень знаменитый менестрель Ланс альт Грегор впервые в жизни с той поры, как учился держаться в седле, свалился с коня. Нет, конечно, он не плюхнулся в дорожную пыль, как мешок с половой. Схватился левой рукой за гриву, замедляя падение, а из правой не выпустил повод. Но собственное тело вдруг показалось вдвое тяжелее, чем обычно. На ногах он тоже не устоял. Припал на одно колено. Наверное, со стороны это выглядело так, будто он напился допьяна. Если бы… Просто вцепившаяся клыками хворь, вкупе с вынужденной четырёхдневной голодовкой сделали своё дело.

— Да на тебе же лица нет! — воскликнул Регнар, подхватывая друга на руки, в то время, как слуги трагерских пранов расстилали на обочине чей-то плащ.

Ланс лежал, глядя на небо сквозь ресницы. Облака складывались в странные картины. Возможно, они имели какое-то значение. Предвещали войны и мор или процветание и благополучие всем двенадцати державам. И даже наверняка, судя по узнаваемым образам. Но смысл знамений ускользал от менестреля, как вода сквозь песок в засушливой пустыне Райхема.

Вокруг суетились люди. Что-то кричали взволнованными голосами. Альт Грегор различал хриплый голос лейтенанта, взволнованное ворчание Регнара, короткие ответы слуг. А потом он погрузился в липкую тьму, где впервые увидел гигантскую миногу, распахнувшую беззубую пасть, которая целилась ему прямо в лицо.

Дальнейший путь он не помнил. Приходя в себя, жадно пил воду, которую в глиняной плошке подносил к его губам, пытался оглядеться, но сил не хватало даже повернуть голову. Лансу казалось, что часть дороги спутники везли его на плаще между двумя лошадьми, а часть — на телеге в пахучем сене.

Иногда в бреду приходило осознание, что ему надо в Аркайл. Очень надо. Только зачем? Как будто на родине осталась частичка сердца, которую непременно надо отыскать, а иначе кошмары будут преследовать вечно, без надежды, без права на избавление и спасение.

— Держись, друг, держись… — доносился сквозь стылую мглу беспамятства голос Регнара. — Мы тебя довезём…

«Куда довезём?» — хотелось закричать Лансу, но язык не слушался, пересохшее горло издавало лишь жалкие хрипы. Его бил озноб, а от попыток приподнять голову облака устремлялись в хоровод, слишком похожий на водоворот у островов Святого Игга.

Вскоре зрение и слух стали отказывать измученному болезнью менестрелю. Всё общение внешним миром свелось к ощущению ладони Регнара и вкусу воды на губах их шершавой необожжённой посуды.

Трудно сказать, сколько прошло времени, но ритмичное раскачивание прекратилось. Если бы Ланс сохранял способность трезво мыслить, то несомненно догадался бы — его уже никуда не везут. Строгий голос прорвался сквозь липкий туман, забивший уши. Человек, привыкший, чтобы ему повиновались, негромко отдавал приказы. В этот раз сбегающая в рот тонкой струйкой вода отдавала такой горечью, что в ней утонули бы души, низверженные в Преисподнюю. Менестрель закашлялся, попытался выплюнуть. Сильные пальцы сдавили его щёки. Челюсти разжались