Византийская принцесса - Елена Хаецкая

За два часа до восхода солнца Тирант повелел трубить подъем.

Бессонная ночь почти не сказалась на севастократоре: он был немного бледен, но и только. Глаза его сияли от возбуждения.

Диафеб выбрался из шатра, широко зевая.

— Вы с ума сошли, кузен! — воскликнул он. — Здесь никто, кажется, не смеет возражать вам, так вы всех устрашили своей энергичной деятельностью, но я-то ваш ближайший родственник и совершенно вас не боюсь. Что это вы делаете, а? Позвольте же нам хорошенько выспаться!

— Полагаю, во время войны четырех часов для сна вполне довольно, — холодно возразил Тирант. Ему совсем не понравилось то, что сказал Диафеб.

— Ну, это как посмотреть, — не уступал Диафеб. — Виданое ли дело: мучить солдат непрестанными дозорами, запрещать сеньорам снимать доспехи, а наутро безжалостно поднимать их на ноги ни свет ни заря, точно каких-то колодников? Видит Бог, у вас просто нет сердца!

— Если вы напряжетесь, брат, то, возможно, припомните, что великий Гай Марий не только выставлял дозоры — он еще и окапывал лагерь рвами и возводил из выброшенной земли ограждение, а сверху утыкивал его кольями, — произнес Тирант. — И знайте: я никогда не согласился бы принять титул севастократора и взять на себя все тяготы, связанные с командованием армией, если бы не читал сочинения древних историков, и в первую очередь Тита Ливия.

— О! — вымолвил Диафеб, корча физиономию, которая своим безобразием намного превосходила трагическую маску. — Копать?

— Всего лишь дозоры, — напомнил Тирант.

— Но что вы скажете по поводу вашего же приказа не снимать доспехов? — продолжал Диафеб. — Если так будет продолжаться и дальше, то скоро в вашей армии поднимется мятеж!

— Мы должны быть готовы встретить врага в любое мгновение, — парировал Тирант.

— Положим, я не стану бунтовать против вас, кузен, хоть вы и явили себя сущим монстром, — не унимался Диафеб, — но многие сеньоры недовольны. Даже ваш превосходный ужин не сумел полностью примирить их с действительностью!

— К счастью, уже сегодня к вечеру мы увидим противника, так что они убедятся в моей правоте и перестанут роптать, — сказал Тирант. — Собирайтесь, кузен, мы выступаем через час.

В сверкающих доспехах Тирант двинулся по лагерю. Он то гнал коня галопом, спеша поспеть сразу повсюду, то останавливался и подгонял нерадивых громкими приказами. Время от времени он подносил рожок к губам и громко трубил.

Наконец все поднялись и оседлали коней, и войско выступило в поход.

Тирант то ехал впереди, то придерживал коня и пропускал мимо себя длинную колонну, чтобы очутиться в арьергарде. И все это время он напряженно осматривался по сторонам. Ему не хотелось упустить ни одной подробности, ни одной детали: все увиденное могло оказаться чрезвычайно важным.

Они передвигались по старой дороге, отлично вымощенной, хотя и занесенной пылью. Мимо тянулись хорошо возделанные сады. Тиранту грустно было смотреть на них, ибо он догадывался о том, какая судьба может ожидать все эти прекрасные деревья с созревающими плодами, если война докатится до этих краев. А такое было весьма возможно. И ему чудилось, что и деревья опечалены и встревожены.

Сады закончились. Теперь справа и слева до самого горизонта простирались зеленые полосы лугов и полей. То и дело Тирант видел среди пышной зелени черные пятна — пепелища, следы набегов. У него сжималось сердце при мысли о том, как близко к Константинополю подходили турки и как велика их наглость.

Раз десять, если не больше, вдали и вблизи виднелись маленькие городки и селения, которые выглядели совершенно беззащитными. И люди в этих городках махали руками и платками проезжающей мимо армии, но в самой армии, как казалось, этого даже не замечали.

Солнце поднималось все выше, дышать становилось все труднее, но, по счастью, у каждого во фляге имелось довольно воды, так что никто не испытывал страданий от жажды.

И вдруг Тирант понял, что уже несколько часов кряду не вспоминал Кармезину. Мысль эта была настолько ошеломляющей, что он покачнулся в седле и закрыл глаза, как от сильной боли.

И он поклялся, что не позволит себе взглянуть на Кармезину до тех пор, пока опасность для нее, столицы и всей империи не минует.

Охваченный пылким желанием приблизить этот миг, Тирант снова погнал коня вперед и скоро оказался в голове колонны.

Герцог де Пера приблизился к севастократору. Издалека герцога де Пера можно было бы принять за молодого человека, так ловко сидел он в седле и так хороша была на нем кольчуга; тяжелый доспех он, вопреки приказанию севастократора, вез в сетках, притороченных к седлам других своих лошадей.

— Весьма неосмотрительно с вашей стороны так разоружиться, — сказал ему Тирант.

Герцог де Пера возразил:

— До Пелидаса еще полдня пути, и готов поклясться, что мы не встретим здесь турок. Я знаю этот коварный народ: они всей силой наваливаются на какой-либо городок и сидят под его стенами, пока ворота не откроются и отчаявшиеся жители не сдадутся на их милость.

— Да только никакой милости от турок ждать не приходится! — сквозь зубы проговорил Тирант.

Герцог де Пера кивнул:

— Совершенно с вами согласен, да только я хотел сказать нечто иное: пока Пелидас держится, турки все будут там. А вот когда город падет — тогда они и рассыплются по стране, точно стая ос, и начнут жалить все, что попадется им на пути.

Тирант ощущал в словах герцога де Пера правоту. Было очевидно, что немолодой рыцарь говорит о вещах, ему хорошо известных.

— Если честно, герцог, я попросту боюсь, — признался севастократор.

— Что вы такое говорите? — Герцог вскинул голову, готовый рассмеяться.

— Да, боюсь, — отважно повторил Тирант. — Если бы я дал обет проделать весь этот путь в одиночестве и нагим, в одной рубашке, — из любви к даме или ради того, чтобы подтвердить мою смелость, — в таком случае я бы, конечно, не испугался. Пусть хоть полчища турок стояли бы на моем пути, я бы не колебался ни мгновения! Но сейчас от моих решений зависит участь целой армии, не говоря уж о…

— О ее высочестве? — перебил герцог де Пера и улыбнулся весьма неприятно.

Тирант густо покраснел, но глаз не опустил. Герцог де Пера смотрел на молодого человека с сожалением. В самой глубине души герцога шевелилась зависть, ибо Тирант был очень хорош собой, и даже темные круги под нижними веками не портили его. «Проклятье, — подумал герцог де Пера, рассматривая Тиранта так, словно созерцал картину или статую, — это все молодость. Густые ресницы — свидетельство невинности; потом они станут куда реже. Нос длинноват — хоть это хорошо. Молодость, проклятая скоротечная молодость! То, что в старости обернется впалостью щек, сейчас две прехорошенькие ямочки, одна поменьше, другая поглубже. От одних только ямочек растает сердце любой девицы… И как он, с такой-то наружностью, решился командовать армией?»