Дети железной дороги - Эдит Несбит

Начало постепенно темнеть, девочки сильно устали, ибо, по замечанию Бобби, давно уже минул час, когда они обычно ложатся спать. Вдруг Филлис с криком:

– Что там такое? – резко простерла руку в сторону баржи.

Все это время в теплом вечернем воздухе мягко курчавился дым, поднимавшийся из трубы над каютой. Но теперь дети видели, что дым клубами идет и из двери.

– Горит, вот и все, – спокойно отреагировал Питер. – Так этому Биллу и надо.

– Да как ты можешь! – вскричала Филлис. – Подумай о бедном чудесном псе!

– Ребенок! Там же ребенок! – возопила Бобби.

И дети кинулись со всех ног к барже.

Барочник натянул канаты не слишком сильно, и небольшой ветерок то прибивал корму к берегу, то чуть относил от него. Бобби в прыжке встала точно на палубу. Питер, последовавший за ней, поскользнулся и ухнул в канал по самое горло. Дна его ноги не доставали, зато он успел ухватиться за край баржи, а Филлис вцепилась ему в волосы. Это было весьма-таки больно, зато помогло ему выбраться, и вскоре он уже прочно стоял на палубе, а Филлис там оказалась следом за ним.

– Не ты! – проорал Питер Бобби. – А я! Потому что я мокрый!

Настигнув ее возле самой двери каюты, он резким и грубым движением отшвырнул ее в сторону. Позволь он себе такое во время игры, Бобби бы разрыдалась от боли и ярости. Сейчас же, свалившись на палубу и ободрав о край люка, ведущего в трюм, колено и локоть, она позволила себе лишь тихонько вскрикнуть.

– Нет, не ты, а я! – мигом опять поднялась она на ноги.

Но Питер уже спустился на две ступеньки в каюту, и его скрыло густое облако дыма. Потоптавшись немного на месте, он быстро повспоминал все, что ему когда-либо приходилось слышать или читать о пожарах, и, достав из кармана промокший носовой платок, прежде чем плотно прижать его к носу и рту, громко проговорил:

– Все в порядке! Даже огня почти нет.

Он, конечно, соврал, но все равно был уверен, что поступает правильно, ибо надеялся таким образом остановить Бобби. Но, конечно же, это не помогло, и она ринулась следом за ним.

Каюта сияла от красных всполохов, и в этом оранжевом мареве преспокойно себе продолжала гореть на столе парафиновая лампа.

– Эй! – крикнул Питер, отняв на мгновение платок ото рта. – Эй, ребенок, где ты? – и он закашлялся.

– Ой, дай мне пройти! – раздался за самой его спиной голос Бобби.

Питер еще грубее, чем прежде, оттолкнул ее к выходу и двинулся в глубь каюты.

Не знаю уж, как бы все обернулось, если бы ребенок вдруг не заплакал. Но он заплакал, и Питер, ощупью пробираясь вперед в непроглядном дыму, пошел на звук его голоса. И обнаружил нечто маленькое, теплое и живое. Он подхватил его на руки и попятился, едва не споткнувшись о Бобби, стоявшую прямо за ним. Пес собирался тяпнуть Питера за ногу и залаять, но захлебнулся дымом.

– Ребенок у меня, – хрипло выдохнул Питер, отбрасывая платок и выбираясь на палубу.

Бобби снова услышала предупредительный лай и принялась шарить руками там, откуда он раздавался. Ладони ее ощутили широкую гладкошерстную спину. Пес развернулся и прихватил ее за запястье, однако с такой осторожностью, словно хотел сказать: «Когда незнакомцы входят в мой дом, я обязан кусаться и лаять. Но мне понятно, что ты пришла нам помочь, и по-серьезному не укушу».

Бобби отдернула руку.

– Успокойся, хороший пес, уже все в порядке, – стараясь не наглотаться дыма, проговорила она, выбегая наружу. – Питер, отдай мне ребенка, а то ты такой мокрый, что он от тебя простудится.

И Питер с большим облегчением передоверил заботам сестры этот странный орущий кулек, который в его руках извивался, словно поставив перед собой цель непременно выскользнуть.

– Теперь скорее беги к ним в «Розу и корону» и расскажи, – принимая ребенка, быстро проговорила она. – А мы с Филлис останемся здесь с драгоценным. Тихо, миленький, не надо так плакать, лапочка, дорогой, – склонилась она над кульком. – Ну же, Питер, беги! – перевела она взгляд на брата.

– Бежать в этих мокрых вещах невозможно, – уверенно возразил он. – Я вместе с ними вешу сейчас, наверное, целую тонну и способен идти только очень медленно.

– Тогда я побегу, – приняла решение Бобби. – Филлис, сядь где-нибудь на берегу, и я передам тебе маленького.

Орущий кулек был бережно передан с рук на руки, и Филлис немедленно принялась его успокаивать. Питер тем временем, не удосужившись снять одежду, пытался из нее выжать как можно больше воды. Бобби же, миновав мост, мчалась по длинной белеющей в сумерках и совершенно пустой дороге к «Розе и короне».

«Роза и корона» была такой старомодной и симпатичной харчевней, где барочники и их жены распивали по вечерам свое ужинное пиво и поджаривали свой ужинный хлеб с сыром над пышущей углями жаровней, которая гордо расположилась под куполом вытяжки и выглядела гораздо уютнее, чем любой очаг. Уж не знаю, как вы, но я за всю жизнь не видала еще огня притягательней.

Вокруг жаровни расположилась приятная компания людей с барж. Вам бы, может, их сборище столь уж приятным не показалось, однако сами они считали, что оно такое и есть, ибо все, сидевшие здесь, были между собою друзьями и знакомыми. Они придерживались одних и тех же суждений, у них были общие вкусы, и выражениями они в разговоре пользовались одинаковыми, а это и есть залог любой приятной компании. Барочник Билл, который так не понравился детям, считался среди своих отличнейшим парнем, и сейчас остальные с большим интересом внимали ему, а он говорил о постигшей его неприятности, что само по себе, конечно же, было захватывающе и к тому же касалось проблемы с баржей.

– Ну, он мне и пишет: покрась ее целиком, а в какой цвет, не сказал. Я это и обзавелся зеленой краской, и покрыл ею баржу целиком от кормы до носа. Вышло ну прям загляденье. А он явился и спрашивает: «Чего это ты ее в один цвет-то покрасил?» Потому что, ему отвечаю, она так, по-моему, смотрится прямо люкс. А она это так в самом деле и смотрится. А он рожу свою скривил и мне так с усмешечкой: «Ну, раз тебе это нравится, то сам и плати за краску». Вот мне и пришлось.

По «Розе и короне» пронесся сочувственный гул. Именно в этот момент широко распахнулась входная дверь, и в зал пулей влетела Бобби.

– Билл! Билл! – на бегу кричала она. – Срочно нужен барочник Билл!

Гул прервала обалделая тишина. Кружки с пивом замерли в воздухе, будто на них по дороге к жаждущим ртам внезапно напал столбняк.

– Ой! – уже увидала Бобби рыжеволосую женщину с баржи. – Ваш домик на барже горит! – бросилась она к ней. – Бегите скорее!

Женщина, взвившись на ноги, прижала большую красную руку к левой стороне талии, в которой у нас всегда оказывается сердце, если мы чем-то внезапно напуганы или поражены.

– Реджинальд Хорас! Мой Реджинальд Хорас! – прорезал зал ее трагический возглас.

– Если вы о ребенке, то он в порядке, мы его вытащили, и собаку – тоже, – сообщила ей Бобби все, на что только хватило ее дыхания, и, шумно пополнив легкие новой порцией воздуха, быстро добавила: – Бегите же, там у вас жутко горит!

Она опустилась в изнеможении на скамейку возле стола, пытаясь поймать то, что мы называем обычно вторым дыханием, и ощущение у нее было такое, словно ей больше вообще никогда не удастся как следует продохнуть.

Барочник Билл тяжело и неспешно поднялся на ноги. Его жена успела уже унестись ярдов на сто вперед по дороге, прежде чем до него вообще начало доходить, в чем дело.

Филлис на берегу канала уже стучала зубами от холода, поэтому не расслышала приближающихся шагов и обратила внимание на подбежавшую женщину, только когда она, перевалившись через ограду, чуть ли не кубарем скатилась по круче берега и подхватила ребенка на руки.

– Ну, зачем же вы так, – укоряюще на нее глянула Филлис. – Я как раз только его убаюкала.

Билл, подоспевший гораздо позже, изъяснялся при помощи выражений и оборотов, детям прежде совсем незнакомых, извергая которые сиганул на баржу и принялся черпать ведрами воду. Питер начал ему помогать, и какое-то время спустя огонь был потушен. Филлис, жена Билла, ребенок и уже прибежавшая Бобби сидели, тесно прижавшись друг к другу на берегу.

– Помилуй меня Господь, коли я там что-то оставила и из-за этого загорелось, – причитала рыжеволосая женщина.

Но вина была не ее. Это барочник Билл, выбивая пепел из трубки, уронил уголек на ковер возле очага, который там и остался тлеть, пока не поджег ковер. Билл, надо отдать ему должное, был мужчиной хоть и суровым, но справедливым и не пытался перевалить на жену свою собственную промашку, как поступило бы большинство других барочников, да и прочих существ одного с ним пола.

Мама уже начала с ума сходить от тревоги, когда трое детей наконец возвратились в Дом-с-тремя-трубами. К этому времени они уже все были очень мокрые, потому что каким-то образом вода с Питера весьма щедро переместилась на Бобби и Филлис. Из их сбивчивого и путаного рассказа мама совсем не сразу смогла понять, где они пропадали, а когда поняла, сказала, что они поступили правильно и иначе себя повести в таких обстоятельствах было, конечно, нельзя. И еще она им разрешила принять радушное приглашение, которое барочник Билл, расставаясь с ними, выразил так: