Триумвиры революции - Анатолий Левандовский

29 сентября, во время дискуссии по этому поводу, вельможа санкюлотов не сдержался.

- Если вы так хотите сохранить Ролана, - саркастически изрек он, - то не забудьте пригласить также и госпожу Ролан, ибо всему свету известно, что ваш протеже не был одинок в своем министерстве...

Конвент дрогнул от возмущенных возгласов:

- Негодяй! Подлец! Он осмелился оскорбить женщину!

Вопли Жиронды лишь усилили раздражение Дантона. Он нанес Ролану новый удар, напомнив, что сей добродетельный муж после падения крепости Лонгви хотел бежать из Парижа.

На этот раз возмущенные крики полетели с Горы.

В целом, разбушевавшийся Дантон разом уничтожил результаты своих многодневных усилий, направленных к умиротворению: простить выступление 29 сентября Жиронда ему не могла.

Вскоре она обнаружила ахиллесову пяту вельможи санкюлотов.

Покидая пост министра, Дантон должен был отчитаться в расходах. Он не смог этого сделать, мотивируя тем, что многие секретные расходы не удостоверялись квитанциями.

В этом направлении враги отныне и повели яростные атаки. И долго еще, к поводу и без повода, из их рядов слышались выкрики:

- Счета! Пусть Дантон представит свои счета!..

Да, "новый курс" триумвиров терпел явный провал. Все попытки умиротворения лишь подливали масла в огонь. Лицом к лицу с Жирондой Гора все острее чувствовала неизбежность войны. И если Дантон судорожно цеплялся за политику "худого мира", то Марат раньше других понял ее беспочвенность и усилил свои контрудары.

Усилил их и Неподкупный.

10 октября он дал бой жирондистам в стенах Якобинского клуба. Бриссо был исключен из клуба, за ним последовали его друзья.

- Они достойные люди и порядочные республиканцы, - иронически провожал Робеспьер своих врагов. - Мы же санкюлоты и сволочь!

Вот теперь-то "порядочные республиканцы" решили сосредоточить всю мощь своего огня на нем. В салоне мадам Ролан, собрав воедино всю старую клевету, состряпали "Робеспьериаду" - лживый клубок обвинений, который было решено бросить прямо с трибуны Конвента. Орудием избрали автора "Похождений кавалера Фоблаза", романиста Луве.

29 октября на ораторскую трибуну Конвента поднялся маленький, тщедушный блондин. Свою речь он начал следующими словами:

- Над городом Парижем долго тяготел крупный заговор; был момент, когда он чуть не охватил всю страну...

Конвент слушал. Наконец оратор дошел до знаменательных слов:

- Робеспьер, я обвиняю тебя!

И дальше каждый период своей длинной речи он вновь начинал этими же словами.

В чем жирондисты обвиняли Неподкупного?

В том, что он был самым популярным оратором Якобинского клуба; в том, что якобинцы боготворили его, объявляя единственным во Франции добродетельным человеком; в том, что он согласился войти в состав руководства Коммуны 10 августа; в том, что он угрожал Законодательному собранию и отдельным его членам; в том, наконец, что он был в числе "провокаторов", призывавших Францию к "сентябрьским убийствам".

Речь Луве была произнесена в повышенном тоне, с яростью и запальчивостью. Она была благосклонно принята значительной частью Конвента.

Робеспьер мог бы тут же опровергнуть своего обвинителя. Верный обычной осмотрительности, он поступил иначе. Он попросил недельной отсрочки для ответа. Враги торжествовали, считая, что их жертва растерянна и уничтожена. В действительности Неподкупный прекрасно знал, что делает. Речь, построенная на внешних эффектах, могла произвести минутное впечатление. Надо было дать время, чтобы это впечатление рассеялось.

Пусть выскажется общество, выступят якобинцы, определят свои взгляды секции. А он пока спокойно подготовится к тщательному расследованию всех аргументов и тезисов противника. И постарается дать такую отповедь, чтобы больше к этой теме не возвращаться.

С утра 5 ноября здание Конвента окружала несметная толпа. И друзья и враги нетерпеливо ожидали.

Робеспьер явился лишь к полудню. Все его движения были подчеркнуто спокойны.

С галерей раздались крики:

- Неподкупный, на трибуну!

Неподкупный не спешил. Он ждал, пока напряжение достигнет предела.

Наконец по знаку председателя он поднялся и медленно направился к трибуне.

С легкостью показав лживость всех обвинений лично против него, оратор взял под защиту революционную Коммуну и патриотическую деятельность народа. При этом свою собственную роль он охарактеризовал с большой скромностью.

- Я горжусь тем, что мне приходится защищать здесь дело Коммуны и свое собственное, - сказал он. - Нет, я должен радоваться, что многие граждане послужили общественному делу лучше меня. Я был избран только десятого; те же, кто был избран раньше, собрались в ратуше в ту грозную ночь, - они-то и есть настоящие герои, боровшиеся за свободу.

Я видел здесь граждан, которые в напыщенных выражениях изобличали поведение Коммуны. Незаконные аресты? Да разве можно оценивать со сводом законов в руках те благодетельные меры, к которым приходится прибегать ради общественного спасения в критические моменты, вызванные бессилием самого закона?.. Все это было так же незаконно, как революция, как ниспровержение трона, как разрушение Бастилии, как незаконна сама свобода.

И тут Робеспьер, обращая взор прямо на своих врагов, бросает им предостережение, всей значимости которого они не хотели, да и не могли, понять:

- Но подумайте о самих себе; взгляните, как вы запутываетесь в собственных сетях. Вы уже давно стараетесь вырвать у Собрания закон против подстрекателей к убийству - пусть он будет издан. Кто же окажется первой его жертвой? Не вы ли, так смешно клеветавшие на меня, будто я стремлюсь к тирании? Не вы ли, клявшиеся Брутом, что умертвите тиранов? Итак, ваше собственное признание изобличает вас в том, что вы призываете всех граждан убить меня... Так кто же вводит народ в заблуждение? Кто возбуждает его? И вы еще говорите о законах, о добродетели, об агитаторах!..

Конвент не смог не принять оправдания Робеспьера.

Но подлинный триумф ждал его на улице. Тысячи простых людей с пением "Марсельезы" и "Карманьолы" провожали его до дверей Якобинского клуба. Таков был ответ "санкюлотов и сволочи" "порядочным республиканцам" и "достойным людям" Жиронды.

"Поднявший меч от меча и погибнет".

Эти слова следовало бы вспомнить "государственным людям" осенью 1792 года.

Они не пожелали ни мира, ни перемирия.

Оставалась война.

Но кто же имел в этой войне действительные шансы на победу?

В ближайшее же время триумвиры постарались показать это Конвенту и всей Франции.

5. "МЫ БРОСИЛИ ПЕРЧАТКУ..."

21 января 1793 года по приговору Национального конвента был казнен Людовик XVI - "Луи Капет", как называли его после свержения с престола.

Это событие потрясло монархическую Европу. Последние государства, сохранявшие нейтралитет, отшатнулись от Франции.

А Жорж Дантон произнес с трибуны Конвента фразу, вызвавшую рукоплескания подлинных республиканцев в стране и за ее пределами:

- Нам угрожали короли; мы бросили им перчатку, и этой перчаткой оказалась голова тирана!..

Впрочем, процесс Людовика XVI был не только вызовом международной реакции. Он обозначал новый этап в борьбе Горы и Жиронды. И здесь монтаньяры не просто швыряли перчатку своим врагам - они одержали первую крупную победу над врагами.

Восстание 10 августа, решившее судьбу монархии, не решило судьбы монарха. По требованию народа Людовик XVI был низложен и заключен в Тампльскую башню. А дальше?.. Жирондисты, находившиеся у власти, хотели уйти от этого вопроса. Боясь как огня дальнейшего развития революции, не веря в прочность и длительность существования республики, соратники Бриссо и Ролана старались оттянуть решение участи Людовика и в конечном итоге спасти его. Законодательный комитет, которому было поручено изучить и подготовить дело, тратил время на обсуждение процессуальных тонкостей и выслушивание бесконечно длинных докладов. Жирондисты надеялись упрятать короля за конституцию 1791 года, доказывая, что он неприкосновенен, а следовательно, не может быть и судим.

14 ноября депутат монтаньяр Сен-Жюст разбил юридические софизмы жирондистов.

Короля, утверждал Сен-Жюст, следует судить вовсе не с точки зрения норм обычного права. В данном случае дело идет не о судебном решении, а о политическом акте: Людовик - враг целой нации, и к нему применим только один закон - закон военного времени.

Конвент дрогнул.

Лидеры Жиронды пытались увернуться. Они выдвинули тезис о том, что для деспота низложение страшнее смерти. Оставить тирана в живых, обезвредив его, - не худшая ли это из возможных кар? Унижение и позор бывшего короля, обреченного влачить жалкое существование среди свободного народа, - не живой ли это укор правителям и народам?

Но шесть дней спустя после речи Сен-Жюста защитников монарха постигло новое бедствие. В Тюильрийском дворце был обнаружен вделанный в стену железный шкаф. В нем оказалась тайная переписка Людовика XVI и ряд других секретных документов. Эти документы удостоверили измену Мирабо и Лафайета, открыли сношения короля с братьями-эмигрантами, выявили многочисленные подкупы и тайну организации бегства королевской семьи. Беда жирондистов усугублялась и тем, что в народе жила уверенность, будто министр внутренних дел Ролан утаил часть найденных документов.